Сзади какие-то женщины в годах галдят о всей своей повседневной тоске таким голосом, как будто сейчас заплачут. И у пьяницы в телефоне на весь вагон орет: «Я люблю свою Родину вроде бы». Символичнее некуда.
Одно радует: в кармане не было ни рубля, но меня пропустили бесплатно и в маршрутку, и в метро, и в электричку. И когда сейчас возвращалась из Жуковского, на воротах стояли те же проверяющие:
– О, Калифорния! Дай угадаю, нет денег? Слышал я песню «Хотел в Калифорнию»!
– Может, «Hotel California»?
– Может!
– Есть такая. Могу вам даже ее историю рассказать.
– Не, не надо.
Я поговорила с ними минут десять. Душевно так. И тот, что помоложе, с подтертой татухой «ЗА ВДВ» на ребре ладони, даже дал мне сто рублей и предложил горячего чаю. В России вообще везде очень любят предлагать чай. В глазах русских это, видимо, какой-то минимум доброты, который могут себе позволить все.
Друзья как будто перестали меня понимать:
– Ну что, расскажи, какие ощущения?
Рассказываю как есть, от сердца. Через силу, но говорю правду. Если спросили, казалось бы, говори все как есть.
А в ответ:
– Ой, Дашенька, не драматизируй…
Мне тут теперь так часто отвечают. Не драматизируй. Не усугубляй.
«Я думал, ты готова к этому», – говоришь ты мне.
Нет. Не готова. Раньше такого не было. Я тону в странном чувстве непонимания. Ты вроде открываешь рот, говоришь что-то, тебя даже слушают, но не слышат. Как рыба, двигаешь губами, а звука просто нет. Повторяешь свою мысль во всех вариациях, перефразируя всеми способами, но ничего не меняется.
Добралась до дома. Приходит папа с работы, костюм не снял – бежит меня обнимать, полгода не видел. А я в комнате без света на плече сестры сопли на кулак наматываю. Он переоделся и сыграл мои любимые песни. И я рискнула объяснить, что чувствую. Он сказал:
– Ты знаешь, я, когда с первого выезда на землетрясение вернулся, не мог со своими лучшими друзьями-студентами общаться вообще. Мне было жутко не по себе даже сидеть рядом с ними. Я просто молчал и чувствовал себя лишним. А потом понял, что они-то ни в чем не виноваты. Это у меня там прошла целая жизнь, это я на всякое насмотрелся. Но у них-то все шло своим чередом. В итоге я стал проводить больше времени с ребятами, которые тоже ездили на землетрясение. И самое смешное, что, встречаясь, мы никогда не обсуждали, через что прошли. Ни разу эта тема не всплывала. Но вместе нам было хорошо. Так что я понимаю твое состояние. Сейчас ты будешь чувствовать себя потерянной. Но у меня есть для тебя хорошая новость: со временем это пройдет.
И тут до меня дошло. Мы с тобой ни разу не говорили о путешествиях. Вот вообще ни разу. Просто через одни и те же метаморфозы прошли.
Встретилась с бывшим. Отчаянно хотелось хоть капельку тепла – вот и бросилась к знакомому «источнику». Смотрю на него и с ужасом понимаю, что вообще не знаю, кто этот человек. Мы не выдерживаем рядом и двадцати минут. Готовлюсь зайти в электричку. Он щурится, рассматривает мое лицо и говорит: «Ты изменилась».
За несколько дней до этого на паспортном контроле в Казахстане работник посмотрел на меня с таким же недоверием:
– Это ваш паспорт?
– Мой.
– Что-то вы вообще не похожи. У вас есть другое удостоверение личности?
– Нет, нету.
– Что, совсем ничего?
– Совсем. Надо же, никогда такого не слышала, – беру паспорт, смотрю на фото и с ухмылкой спрашиваю: – И где я страшнее? В жизни или на паспорте?
– Да нет, нигде не страшнее. Просто совсем другая.
Мы попрощались с Никитой. Он должен был прийти через пару дней на мой день рождения, где соберутся все мои близкие друзья, с которыми я так мечтала его познакомить. Наступит вечер, а его все не будет. Наконец он позвонит с извинениями и скажет, что не может прийти. К этому времени вечеринка дойдет до самого здоровского и душевного момента, когда все поют песни под гитару в гостиной, громко шутят и чокаются. Я буду сидеть на стиральной машинке в ванной, одной рукой держась за Нату и другой прижимая телефон к уху:
– Но я хотела познакомить тебя со своими друзьями… Они хорошие люди… Может быть, ты все-таки приедешь?
– Даш, но ты же не из-за них меня зовешь. Давай встретимся с тобой на неделе, я тебя поздравлю, подарок подарю, и мы с тобой нормально поболтаем…
Я думала, дело в том, что он не хочет появляться в неизвестной ему компании людей, ведь после возвращения домой он сильно закрылся. Но потом я узнала, что в тот день его девушка, которая, конечно же, прекрасно знала о моем существовании, устроила ему с утра пораньше сюрприз – квест на машинах по городу в честь еще не наступившего Дня защитника Отечества. Поверх этого она задарила его подарками, в числе которых была футболка с самодельным рисунком, где она изобразила его как курящего трубку капитана. В дыму трубки, словно его мечта, плыла яхта. Весь портрет был выполнен в каллиграфическом стиле со строчками из песен «Пинк Флойд»… Это был нокаут.
Мы с ним договорились, что встретимся на неделе, но, когда я позвонила, чтобы договориться о дате, он сказал: «Даша, зачем ты мне звонишь? Ты что, не слышишь, каким тоном я с тобой разговариваю?» Я прекрасно слышала, но пыталась притвориться, что не замечаю ничего особенного. Это был тон безразличия и вежливого отказа. Сердце провалилось куда-то вниз.
Глава 4Моя стая
«Я проведу ночь за сигаретами,
День в рюмке,
И улетучится вся моя грусть.
Ты можешь ебаться с другими поэтами,
Но не смей носить их сборники в сумке
И читать их стихи наизусть».
Суровая Москва немедля влепила мне ледяную пощечину действительности. Вмиг я потеряла и самого близкого друга, и любовь, и мечту, и план действий. Мне даже негде было жить. Землю выдернули из-под ног, как скатерть со стола. Только вот трюк не удался, и я упала. Помню, как лежала, смотрела на белый потолок и понимала, что мы на самом деле здесь вообще ничего не решаем. Все решают за нас. Ты можешь сколько угодно отправлять свои запросы в космос: они скажут, что твой вызов очень важен для них, попросят оставаться на связи, но решение примут самостоятельно, ни черта не объяснив. И я тут со своим «можно всё» просто мошка.
На два месяца я заткнулась и больше ничего не хотела писать. Все ждали, что мы с Деминым будем теперь неразлейвода – вершить совместные проекты и всячески взрывать этот мир, – и не могли понять, почему же, находясь в одном городе, мы даже не выкладываем общих фотографий. Его личные сообщения были закрыты, и желающие с ним связаться пытались сделать это через меня, спрашивали, как у него дела, просили что-то передать и слали письма благодарности.
Никита ушел быть счастливым. А я – как-то жить дальше. На неделю я перебралась к Паше Мастерову. Насмотревшись на мои калифорнийские коммуны, он вдохновился, снял квартиру, поставил открытый вай-фай с названием «feel free» и заявил, что там могут жить все, кому захочется, даже пока его там нет. Сам он ночевал у своей девушки. За пару месяцев, что мы не виделись, он втрескался по уши. «Я и пальца ее не стою», – промурлыкал он мне за стаканом пива в «Пропаганде». Надо хорошо знать насквозь пропитанного цинизмом и желчью одиночку-Пашу, чтобы понять, насколько резкими были эти изменения. Я чувствовала, что внесла в это свою лепту, и радовалась.
Главной отрадой было то, что рядом снова была Ната. Она была единственным человеком, кроме Никиты, с кем я все полгода держала связь. Мы стали жить с ней у Пашки вместе. Но меня дико крыло. Когда тебе так плохо, что даже друзья не могут помочь, становится действительно страшно. Я помню, каким потерянным преданным взглядом она на меня смотрела, и мне становилось только больнее оттого, что теперь, кроме самой себя, я причиняю боль еще и ей. У меня словно атрофировались мышцы лица. Я ходила по квартире мрачной тенью, беззвучно рыдала на полу ванной, свернувшись калачиком, и ждала, когда наступит вечер, чтобы можно было напиться. Продавец-азербайджанец в магазинчике неподалеку наблюдал за моей деградацией. Количество продуктов в моих руках постепенно сокращалось, а количество алкоголя – увеличивалось. В шортах и тапочках я совершала своеобразное паломничество, возвращалась домой, пила и плакала.
Я даже созвонилась с другом Никиты, Степой, тем безумным парнем из Узбекистана. Мы разговаривали несколько часов. Он тоже не мог поверить, что Никита выбрал не меня.
– Слушай! Может, она его месячными своей бабушки напоила и приворожила как-то! – шутил он в своем стиле, и я смеялась сквозь слезы. – Я не понимаю, что с пацаном происходит! Но ладно! Ты не отчаивайся, солнышко, мы с тобой что-нибудь придумаем! Мы вызволим пацана из ее рук!
В один из дней, когда я все-таки нашла в себе силы причесаться и накраситься, ко мне в гости пришел Саша Виноградов. Русый парнишка, который снимал видео о путешествиях для самой большой и здоровской на тот момент группы под названием «Бродяги Дхармы». Так названа она была в честь одноименной книги Джека Керуака. Эта группа, собравшая всех бродяг и странников России, держалась в тот момент на Андрее Милеве, проживающем в Одессе, и москвиче Саше. Ребята не получали с этого ни рубля, а просто боролись за идею. Добрые бродяги, преданные своему делу, были тогда как нельзя кстати.
Сашка был красивым, добродушным, совсем еще юным головой мальчиком и забавно картавил. Тогда он только вернулся из своего первого долгого путешествия. Саша планировал проехать вокруг света, завел блог под названием «Настоящий» и одноименный ютуб-канал и стал рассказывать о своем путешествии, но уже через три с половиной месяца передумал и вернулся домой. Шляться в одиночку было не для него.
Его коньком были видео. Он жил в одной квартире с мамой и бабушкой, которая клала серебряную ложечку в графин с водой, чтобы ее очистить, и звала эту ложечку Иннокентий в честь покойного мужа. Я, как ребенок, которого выкинули из дома в семнадцать, как выкидывают детей из лодки, чтобы те сразу научились плавать, привыкла повторять слова родителей, что нужно становиться самостоятельным рано. Может, в этих словах отчасти и крылась обида за то, что так поступили со мной, но мне проще было считать, что правильно было у нас, а у остальных, значит, неправильно. Поэтому, увидев картину жизни «настоящего» путешественника Саши, я сразу стала его подстебывать.