— Доброе утро, О'Мара… или, скорее, добрый день. Думаю, вам не удалось поспать этой ночью.
— Вы правы, — сказал О'Мара. Он стоял, щурясь на солнечный свет.
— Однажды в Англии, — продолжала она, — я видела пьесу «Человек под бременем несчастий». Вы напоминаете мне этот персонаж. Вы выглядите, словно на вас свалилось тяжелое горе.
— Разве? — О'Мара хотел что-то сказать, остановился, а затем продолжал: — Если Ларю придет, пошлите его ко мне. Я буду в саду.
— Хорошо. — Она наблюдала, как он шел по лужайке.
О'Мара ходил по гравийной дорожке, которая проходила по границе лужайки и рощицы. Насколько он мог видеть после восьми часов размышлений, план был хорошо отработан — насколько вообще любой план может быть отработан. Конечно, всегда существовал человеческий фактор. Ему не хотелось об этом думать.
Он ходил по тропинке взад и вперед, как загнанный зверь. И удивлялся сам себе. Удивлялся, что О'Мара — человек, в течении многих лет бродящий по миру, распоряжающийся не только своей собственной жизнью, но и жизнями других людей и, когда это требовалось, отдающий жизни этих людей, как отдал бы и свою собственную, без малейших колебаний, — теперь оказался в затруднительном положении перед проблемой, которая имела только одно решение — работа должна быть сделана, любой ценой.
Он остановился и закурил. Жан Ларю вышел из столовой на лужайку. В руке он держал папку для документов. Он улыбался.
— Все в порядке, мсье О'Мара, — сказал он. — Вы будете довольно работой. Я вам покажу сейчас.
Они пошли по тропинке под деревьями. Ларю открыл сумку и вытащил конверт. Из него он достал маленькую фотографию площадью в один с четвертью квадратный дюйм, скрепленную перфорацией с другой карточкой того же размера.
— Поверните ее к свету, — сказал Ларю. — Фотография превосходная. Если хотите, посмотрите через лупу.
О'Мара повернул фотографию к свету и сказал:
— Превосходная работа, Ларю.
Фотография в самом деле была превосходной. О'Мара мог хорошо видеть пыльную конторку, плакаты на стене, другие детали и самого себя с женщиной в объятиях, целующихся. Все это было хорошо, за исключением того, что это было не его лицо. Это было лицо Тодрилла. Он взял у Ларю лупу и внимательно рассмотрел фотографию.
— Вы превосходный фотограф, Ларю. Хорошая работа. Дайте мне конверт.
Он положил карточку в конверт, а конверт сунул в верхний карман пиджака.
— Давайте присядем, — сказал О'Мара. — Я хочу поговорить с вами. Сначала я хочу сказать вам вот что. Вас не подключили бы ко мне, если бы вы не были хорошим человеком. Вы честный француз — патриот из маки. Помните, все что я прошу вас сделать — на пользу Франции. И не забывайте, что жизни настоящих друзей Франции будут зависеть от того, насколько тщательно вы будете выполнять мои инструкции.
— Мсье О'Мара, вы знаете мою биографию. Мой сын погиб, сражаясь против немцев. Я боролся с ними все годы войны. Люди знают, что я сделал для Бретани. Я не подведу вас.
— Верю, — сказал О'Мара. Они сели на траву под деревьями. — Послушайте меня, Ларю, — продолжал О'Мара, — вот что вам нужно делать…
Было семь часов, когда О'Мара вернулся на виллу. Он въехал через главные ворота и поставил машину в гараж. Потом прошел через лужайку, вошел в маленькую дверь и далее в гостиную.
Танга и Гелвада пили коктейли.
— Вы как раз вовремя, — сказала она. — Эрнест сделал превосходный коктейль, делать который он научился в Лиссабоне. Хотите попробовать?
— Нет, спасибо. Предпочту виски с содовой.
Она налила ему выпивку и принесла. Затем сказала:
— Почему вы такой невеселый? Все же в порядке.
— Я не знаю, с чего бы мне веселится. Во всяком случае, не буду пытаться этого делать. Это тяжелее, чем просто быть невеселым. — Он выпил виски одним глотком. — Эрнест, я хочу поговорить с вами.
— Мне уйти? — быстро спросила Танга.
— Нет. Если бы я хотел, чтобы вы ушли, я бы сказал об этом.
Она пожала плечами. О'Мара вышел на лужайку.
— Прости меня, — сказал Гелвада, — если я покажусь тебе дерзким. Я встречал тебя в трудных ситуациях, но никогда не видел таким взволнованным. Неужели все так плохо?
— Полагаю, да — сказал О'Мара. — Но я вовсе не взволновал, как ты считаешь. Просто мне все это не нравится.
— Мне кажется, я понимаю.
— Что ты понимаешь? — сказал О'Мара резко. Гелвада улыбнулся. Это была одна из самых мягких его улыбок.
— Я никогда не предполагал, что ты так беспокоишься за себя. Если ты беспокоишься, то, вероятно, за кого-то другого. — Он стоял, улыбаясь О'Маре. Он выглядел очень счастливым.
— Возможно, да, а возможно, и нет. Это имеет какое-нибудь значение?
— Нет. Никакого значения.
Они пошли по тропинке. Когда они оказались под покровом деревьев, О'Мара вытащил конверт из кармана. Достал микрофотографию, смял конверт и выбросил его. Протянув фотографию Гелвада, сказал:
— Посмотри.
Гелвада внимательно осмотрел снимок.
— Господи. Это великолепно. Кто сделал это — Ларю?
— Хорошая работа, — кивнул О'Мара. — Надеюсь, она пригодится.
— Что мне делать?
— Сейчас скажу. Сегодня вечером ты должен встретиться с Эрнестиной. У тебя во внутреннем кармане пиджака будет незапечатанный конверт с документами. Сейчас я их дам. Понятно?
— Почему бы и нет. Это очень просто.
— Хорошо. Теперь опиши мне план дома Эрнестины. Ты должен его хорошо знать.
— Я знаю его достаточно хорошо, — улыбнулся Гелвада. — Входишь через парадную дверь. Дом маленький. Когда закрываешь дверь и становишься к ней спиной, видишь коридор, ведущий через весь дом — обычное расположение. Дверь в конце коридора ведет в кухню. Справа будут две комнаты. Первая гостиная. Следующая перед кухней — ванная. Справа одна дверь. Она ведет в спальню. Чуть дальше видны ступеньки лестницы, ведущей на чердак — подсобное помещение, используемое для хранения, как я полагаю, всякого хлама.
— Понятно, — сказал О'Мара. — Когда вы приезжаете после театра с Эрнестиной домой, вы идете сразу в гостиную?
— Верно. Мы идем в гостиную. Затем она обычно идет в спальню и раздевается. Пока она этим занимается, — он улыбнулся, — я, будучи воспитанным человеком, зажигаю спиртовку под кофейником. Обычно, она возвращается через одну — две минуты.
— Очень хорошо, — сказал О'Мара. — Запоминай, когда вы придете к ней домой сегодня вечером, одна пуговица твоего пиджака должна быть почти оторвана, висеть на одной нитке. Когда войдешь в дом, оторви пуговицу, пусть она упадет на пол. Изобрази раздражение и подними ее. Ты аккуратный человек и желаешь иметь пуговицу на месте. Она предложит, я полагаю пришить ее.
— Конечно, — сказал Гелвада, — если она не предложит, я попрошу ее сам.
— Будет намного легче, если бы по дороге к дому ты ухитришься упасть и испачкать руки. Когда обнаружишь, что пуговица оторвана, и попросишь пришить ее или, наоборот, она предложит пришить ее, отдашь ей пиджак, — во-первых, для того, чтобы она пришила пуговицу, а во-вторых, потому, что хочешь пойти в ванную помыть руки. Когда будешь отдавать ей пиджак, сделай так, чтобы конверт с микрофотографией упал на пол, и постарайся этого не заметить. Иди прямо в ванную и мой руки. И не спеши.
— Ты имеешь в виду, что я должен дать ей хорошую возможность посмотреть фотографию?
— Совершенно верно, — ответил О'Мара.
— И конверт с документами?
— Он будет находиться в кармане пиджака, когда отдашь его ей.
— Понятно, — сказал Гелвада, — Если она захочет посмотреть их, когда я буду ванной, — все в порядке.
— Да, если она захочет посмотреть их, все будет в порядке.
Гелвада немного подумал, а затем сказал:
— А если нет? Предположим, я возвращаюсь из ванной и нахожу ее занятой пришиванием пуговицы. Предположим, что она нашла фотографию и возвращает ее мне, ничего не говоря и делая вид, что она ее не смотрела. Что мне тогда делать?
— Она посмотрит на нее. Она женщина, а женщины любопытны. Если она исключение, которое подтверждает правило, и вернет фотографию, спроси, смотрела ли она ее. Если же она ответит отрицательно, попроси посмотреть.
— Думаешь, мне придется делать это? — спросил Гелвада.
— Нет, не думаю. Я думаю, что она все же посмотрит карточку.
— Что дальше? — спросил Гелвада. О'Мара пожал плечами и сказал:
— Решай это сам, Эрнест. — Он посмотрел на Гелваду. — Вот женщина, которая любила Тодрилла. Она утверждает, что он был честным французом. Она любит его, потому что он служил Франции. И вот она видит фотографию. Видит человека, которого она любила, в объятиях другой женщины. Она узнает место, где сделала фотография.
— А где она была сделана? — спросил Гелвада. — Я могу узнать?
— В конторе «Гаража Воланона».
— Но как она узнает место? Разве она была в конторе?
О'Мара улыбнулся.
— Вот это я и хочу узнать. Если она посмотрит фотографию, если она узнает место, а, я думаю, она узнает, она вынуждена будет что-то предпринять.
— Понятно, — сказал Гелвада, — ты думаешь…
— Неважно, что я думаю, — прервал О'Мара. Его голос был почти грубым. — Неважно, что я или ты думаем. Нам нужно знать. И это поможет нам узнать. — Гелвада пожал плечами и сказал:
— Хороший способ, — его голос смягчился, и он продолжал: — Итак, я вернулся из ванной. Предположим, что Эрнестина подняла фотографию, посмотрела ее, узнала своего возлюбленного в объятиях графини. Она также узнала место, где была сделана фотография. Она знает, что фотография сделана в гараже Воланона. Что же она предпримет?
— Я не знаю, — сказал О'Мара. — Это следующее, что я хочу выяснить.
Наступила пауза, а затем Гелвада сказал:
— Кем только я ни был в своей жизни. Но подопытным кроликом я еще, кажется, не был. — Он саркастически улыбнулся. — Итак, я должен стать несчастным животным, на котором ставят эксперименты.
— Если тебе это нравится то да, ты подопытный кролик, Эрнест.
— Хорошо понимаю, — Гелвада кивнул головой. — Что-нибудь еще?