О'Мара ухмыльнулся, прикончил пиво, отнес стакан на стойку, заказал еще один, рассказал анекдот хозяину и вернулся за столик.
Он, сидел там, ел и пил, смотрел из маленького окна, наблюдал за наступающими сумерками и думал о Тодрилле.
О'Маре казалось, что прошло довольно много времени. В бистро не было часов, у него тоже, а спрашивать у хозяина не хотелось. Он решил, что в данный момент время не имеет значения.
Он подумал о Танге. Эти мысли позволяли забыть ему о боли в руке, об усталости, о своем недомогании. Он пытался вспомнить все связанное с ней.
Они встретились однажды — в Аргентине. Он уже знал, что она работает на Куэйла и является первоклассным агентом. И что побывала в нескольких переделках, из которых с блеском вышла.
Он вспоминал. Это было в Рио, и О'Мара, работая с Майклом Келси, интересовался человеком по имени Паскуале Пунта — человеком со многими именами и говорящим на многих языках.
Пунта появился на некоторое время на сцене, а затем однажды ночью исчез, и его нашли неделю спустя на городской свалке. Вполне обычная история в те дни.
Тангу в то время видели с синьором Эльвадой Интасисом — важной персоной, который, как полагали, был тесно связан с руководством гитлеровской резидентуры, в этом районе. О'Мара пошел на вечеринку — у него было дело, связанное с Пунтой. Танга принимала гостей, выступая хозяйкой Интасиса.
О'Мара знал, кто она, что делает здесь. И когда они здоровались, он бросил на нее быстрый оценивающий взгляд, пытаясь составить о ней впечатление.
Он вспоминал теперь, что она показалась ему слишком надменной. Красивая, но холодная и отстраненная. Он думал, что теперь, возможно, мог бы о ней сказать больше. Но теперь это уже не имеет значения.
Теперь он вспомнил Мороска и узколицего Наго…
Он очень устал.
Было чуть позже 9 вечера, когда Тодрилл вошел в бистро. Потухшая сигарета торчала у него изо рта. О'Мара подумал, что он чем-то озабочен; когда он концентрируется на чем-нибудь, забывает про свою сигарету. Его интересовало, о чем думает Тодрилл.
Его левая рука очень болела. Боль непрерывно пульсировала во всей руке до локтя. Он размышлял, когда же заживет рука и когда же он сможет обратиться к врачу. Мысль о заражении крови пугала его — ему очень нужны были руки, и он понимал, что ему недели, а то и месяцы придется бегать по врачам. Он тихо выругался.
Тодрилл вошел и сел напротив О'Мары. Он вспотел, чтобы заметить это, нужно было присмотреться, но влажный лоб бросался в глаза. Лицо было довольным.
— Ну как… — спросил О'Мара. — Выпьешь?
— Обожди немного. Скажи, как твоя рука? Очень болит?
— Бывало и хуже, — усмехнулся О'Мара. — Видел ли ты нашего приятеля?
Тодрилл негромко засмеялся. Смех был булькающий и немного циничный. Он вытащил окурок изо рта, бросил его на пол и растоптал.
— Приятеля… — сказал он тихо. — Вот как. — Он посмотрел на растоптанный окурок.
— Ну, как дела? — спросил О'Мара.
Тодрилл улыбнулся О'Маре, встал и пошел к бару. Громким голосом заказал двойной вермут и вернулся с выпивкой в руке.
— Как раз то, что я и думал, — сказал он. — Точно так, только немного более грустно, если ты меня понимаешь. Этот Наго… — Тодрилл пожал плечами, взял вермут и выпил его одним глотком.
— Продолжай, — сказал О'Мара. — Ты любишь театральные эффекты, не так ли? — В голосе О'Мары было восхищение.
Тодрилл засмеялся и кивнул.
— Я люблю все рассказывать подробно и действительно очень доволен всем, что произошло. Было все так, как я и думал. Я пошел прямо на станцию. Там, в конце платформы, есть небольшой зал ожидания — ветхое здание. На путях стоял поезд, отправляющийся в Париж в двенадцать минут девятого.
— Он был там? — спросил О'Мара.
— Он был там, — повторил Тодрилл. — Сидел на скамейке, вжавшись в угол, и выглядел очень подавленным и больным. В зале ожидания больше никого не было.
О'Мара ухмыльнулся.
— Должно быть, это было то, что ему нужно.
— Нет, — сказал Тодрилл, — ему это не очень нравилось, потому что когда я вошел и показал ему пистолет, он посмотрел на меня глазами собаки, которой собираются перерезать горло. Впрочем, с такой безнадежностью, что, казалось, его ничего не волновало.
— Думаю, что он просто устал, — сказал О'Мара.
— Это верно, — кивнул Тодрилл. — Я думаю, ему был нужен наркотик. Прошло слишком много времени с тех пор, как он принимал его в последний раз. Ему явно была нужна доза. Я поговорил с ним почти по отечески.
О'Мара ухмыльнулся снова. Он подумал, что Тодрилл был хорош в этой роли.
— Я сказал ему, что меня он может не опасаться. Все равно ему конец. И ему нужно принять это безропотно. Я сказал, что могу сделать одно из двух. Могу передать его маки, которые в районах Сант-Лисса, Гуареса и Понт-Лароша все еще охотятся за военными преступниками и нацистскими прислужниками. Он хорошо знал, что, если бы я передал его в руки маки, от него мало бы что осталось к тому моменту, когда они бы с ним покончили. Если же он доверится мне, я выслушаю все, что он захочет сказать, а затем сдам его местной полиции и прослежу, чтобы его отправили в Англию, во Второй отдел для допроса. Я сказал, что, если он будет вести честную игру и произведет на них хорошее впечатление, они, возможно, захотят использовать его для контактов с людьми, на которых он работал. И, возможно, он останется жить.
— И как он это воспринял? — спросил О'Мара.
— Ему это понравилось. Он рассказал мне все, что мог. Но он мелкая сошка и ничего ценного не знал. Он работал с Мороском, который был судетским немцем, и никого не знал, кроме него и еще какого-то невзрачного субъекта, которого он мне описал. Они потратили много времени, чтобы выйти на тебя. О тебе знали, что во время войны ты работал на англо-французский синдикат контрразведки и много сделал против немцев в Лиссабоне и Аргентине. Знали, что ты важный агент. Кто-то следил за тобой, когда ты был в Париже. А когда ты прибыл в Сант-Брие, им приказали серьезно заняться тобой, так как считали, что ты созрел. Они считали, что ты ушел из разведки и топишь свои воспоминания в вине, что часто случается со многими агентами, — Тодрилл дружески улыбнулся, — хотя и не всегда удачно.
— Что дальше? — спросил О'Мара.
— Я увел его из зала ожидания. Он думал, что я собираюсь сдать его в полицию Сант-Лисса. Казалось, у него появилась какая-то надежда. В бистро я взял ему двойное бренди, что ему очень понравилось. Отобрал у него смешной маленький «маузер» 25 калибра, один из тех, которыми Гиммлер снабжал агентов-женщин службы наружного наблюдения для ношения в сумочках.
О'Мара зевнул. Он очень устал.
— Потом предложил пойти в жандармерию кратчайшим путем, — продолжал Тодрилл. — Мы пошли по тропинке, огибающей станцию. Тропинка проходила по полям и небольшому леску. Я провел его через лес и, когда мы скрылись с поля зрения кого-либо, я заговорил снова. Мы сели под деревом, и я сказал, что убью его. Но, если он сделает то, что я прошу, гарантирую ему легкую смерть, И также показал ему, куда я выстрелю, если он не сделает того, что мне нужно.
— А… — сказал О'Мара, — должно быть, ему понравилась эта идея.
— В конце концов он сделал все, что мне нужно было, — небрежно сказал Тодрилл. — Он написал предсмертную записку и подписал ее. Когда он это сделал, я дал ему сигарету, и пока он ее прикуривал, сунул в ухо ствол его «маузера» и выбил из него то, что он считал своими мозгами. Затем вытер рукоятку пистолета и вложил ему в руку. Так все и кончилось.
О'Мара удовлетворенно вздохнул и спросил:
— А что было в его записке?
— Я все продумал, — ответил Тодрилл. — И снял копию для вас.
О'Мара взял записку и прочитал:
«С меня достаточно. Меня знают как человека, работавшего против Франции и союзников. Рано или поздно маки или кто-нибудь еще найдет меня. Я устал и хочу умереть».
— Превосходно, — сказал О'Мара. — Это должно связать концы с концами. Пойдем отсюда.
Тодрилл сунул записку в карман, затем встал и сказал:
— Я в вашем распоряжении. Жду инструкций. Вероятно, вы знаете, что нас ждет.
— Не имею ни малейшего представления. Но что-нибудь обязательно произойдет. Мои люди будут ждать, чтобы действовать. Я выясню.
— Париж? — спросил Тодрилл.
— Нет. Я хочу вернуться в Сант-Брие. Но меня не должны видеть там. Я лягу на дно. Это нетрудно, у меня там есть друзья.
— Прекрасно, — сказал Тодрилл. — Я всегда был поклонником вашей английской организации. Она совершенна.
О'Мара грустно улыбнулся. Он посмотрел на свою забинтованную руку.
— Она всегда была чертовски хороша для меня, — он вытащил сигарету и встал со своего места.
— Отвезите меня обратно в Сант-Брие, — сказал он, — на другую сторону залива. Там есть маленькая церквушка и тиссовая роща. Там вы меня высадите, и я покажу вам, где вы встретитесь с моими друзьями. Я не рискну появиться в Сант-Брие даже в машине, я останусь в тиссовой роще. После того как вы встретитесь с моими людьми, вы сможете вернуться, взять и отвезти меня куда-нибудь, где я смогу показать врачам руку.
— Великолепно, — сказал Тодрилл.
Они попрощались с хозяином, вышли и сели в машину. Тодрилл завел двигатель. Он сказал, как только выжал сцепление:
— Неплохой день. Надеюсь, вы простите меня, если я скажу вам, что считаю вас очень храбрым человеком.
О'Мара улыбнулся. Он достал фляжку бренди из бардачка, удобно устроился на сиденье и закрыл глаза.
Часы на приборной доске показывали четверть одиннадцатого. Тодрилл остановил машину в тени тиссовой рощицы у маленькой церквушки.
Он посмотрел на О'Мару, сидевшего рядом с ним с закрытыми глазами. Какое-то время Тодрилл думал, что он спит. О'Мара открыл глаза.
— Сверните с дороги на обочину, — сказал он. — Оставьте машину. Мы можем пройти через церковный двор и дальше по тропинке.
Тодрилл выполнил указания О'Мары. Они вышли из машины. О'Мара шел впереди через тиссовую рощу, обогнул низкую церковную ограду, где он не так давно споткнулся и упал.