, «Реджийская Хроника» подчеркивает, что часть плоти от останков Томмазо да Тортона оказалась ad tabernas [в тавернах][184], в то время как, обращаясь к метафоре, Матуранцио в своем комментарии говорит, что останься от тирана хоть кроха плоти, «то лишь потому, что кто-то ее купил за золотой дукат»[185]. Аллюзии на продажу человеческих останков – это не новость, так как напоминают нам о фрагментах летописей о неурожаях, как, например, описание голода 1033 года, в котором Радульф Лысый рассказывает о человеческом мясе, выставленном на продажу в Турню (in forum Trenorchii, то есть в бургундском местечке между городами Макон и Шалон-сюр-Саон)[186].
Лексика текстуальных свидетельств стоит на службе у процесса «придания преступнику животного образа» – процесса, который подчеркивает его изгнание из социума и основывается на постоянном применении терминов из области техник манипуляции с животными телами ради употребления в пищу. Поэтому тело Джакомо Дель Пекора было изувечено «с жестокостью, которой не подвергалась ни одна живая тварь»[187].
Виллани и Стефани пишут, с другой стороны, что сэр Арриго Феи был «подвешен за ноги и разделан и выпотрошен как свинья»[188], в то время как «Истории города Пистойи» уточняют что он «был подвязан к лошадям и разорван на части»[189]; а истерзанное тело Кола ди Риенцо, подвешенное за ноги, было описано так, что казалось «безразмерным быком, то есть коровой на бойне»[190].
С тушей на бойне сравнивает Франческо Вентимилья хронист Микеле да Пьяцца, который пишет, как его разрезали на куски sicut vitulus in macello (рус. «как теленка на бойне»)[191]; Кобелли пишет, что Николо Макто «мелко порезали как мясо в мясной лавке», а в той же хронике палачи, в свою очередь, сравниваются со зверьми: «один из этих солдат-псов» кусает сердце Орси «как собака»[192].
Опять же, восставшие жители Феррары растерзали Томмазо да Тортона atque canibus (рус. «словно собаки»)[193], а Матуранцио пишет, что мучители Альтобелло напоминали животных: «и каждый подбегал, чтобы вырвать от него кусок, и ел его мясо прямо так, сырым, словно псы или свиньи, да так, что ничего не осталось от его жалкого и нищего тела»[194].
С одной стороны, нельзя отрицать намерения лишить жертву ранга человечности, низвести ее на ступень ниже[195], с другой же, сравнения с животными не избегают и палачи.
Почти всегда объект антропофагии сравнивают со свиньями (за исключением Альтобелло), в то время как субъектом насилия становятся собаки, никогда не принимаемые в пищу. Ассоциация с собаками фигурируют в литературной традиции, связанной с антропофагией. У Данте Уголино вонзает в череп архиепископа Раньери «как у собаки крепкие клыки» (Ад, XXXIII, 78), да и в остальной «Комедии» фигура пса часто возвращается в качестве метафоры либо термина для сравнения с такими качествами характера, как ярость, алчность, безумие и агрессия[196].
Дело не только в языке, так как участь жертв антропофагии низводит их до состояни животных. Кодексу коммуникации в сфере политической борьбы несомненно присущ образ поглощения животного характера: первенство самого сильного в борьбе между сильнейшими, менее сильными и, в конце концов, слабыми представляется в виде пищевой цепи, на дальнем конце которой слабый оказывается уничтоженным, проглоченным, выпотрошенным и переваренным в бесконечно повторяющемся цикле доминирования и подчинения.
Война – это охота, и враг является добычей, которую необходимо достать из норы, убить и разорвать. Карл I в одном из писем от 23 августа 1268 года, сразу после победы в битве под Тальякоццо, взывал понтифика воспрянуть и поглотить добычу, которую тот только что вытащил для него из норы[197]. В «Комедии» Данте использует термин «в значении добычи, то есть вещи, которую заполучили силой»[198]: по отношению к колеснице, символизирующей Церковь, которую «уродом сделали и пленной» (итал. mostro e poscia preda) (Чистилище, XXXIII, 39); «добыча и вор членов французского дома»[199], комментирует Якомо делла Лана. Таким образом, лексика, свойственная семантической сфере хищников и добычи, давно укорененная в Библии (например: «Вениамин, хищный волк, утром будет есть ловитву и вечером будет делить добычу», Быт. 49:27), получает дальнейшее развитие в политическом ключе.
В «Эцерениде» враги тирана, вспоминая нанесенные оскорбления, наслаждаются возможностью выместить обиду, издеваясь над его семьей, как «жадные волки»[200]. Образ lupi rapaces[201] (рус. «жадных волков») будет иметь большой успех в средневековом языке: начиная с Дуэченто, волками являются богачи и магнаты в противовес слабому народу, состоящему из агнцев. Еще одну выразительную метафору борьбы между народом и магнатами предоставляет нам Маркьонне ди Коппо Стефани: «большая рыба ест малую, так было всегда», так же как волки готовы «подмять под себя овец», чтобы «содрать с них шкуру, съесть мясо, а из костей сделать игральные кости»[202]. Доминирование имеет характер антропофагии: «вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо» (2Кор. 11:20).
В X веке в тексте под названием «Подробный трактат под названием Отвес»[203] (лат. Polipticum quod appellatur Perpendiculum) – приписываемом Аттоне ди Верчелли – автор в намеренно таинственном стиле использует выразительные метафоры, предостерегая читателя от эсхатологических последствий узурпирования власти: потенциальные противники незаконного правителя будут унижены до статуса дичи по воле охотника без угрызений совести[204]. Король, «оскалив зубы» (лат. stridentibus), готов напасть на того, кто старается раскрыть его преступные планы, «он будет в ярости помечен как добыча, которую необходимо разорвать на клочья как можно быстрее»[205]. В ходе распрей между аристократами на итальянском полуострове те, кто приговорил к смерти равных себе в надежде приобрести их имения и одобрение незаконного короля, названы ambrones[206]rapaces, а еще – «антропофаги», так как они поглотили своих ближних. Но этих каннибалов постигнет та же участь: тот, кого они поддержали готов тут же поглотить их, как только отпадет нужда в их заступничестве. В этом смысле узурпатор сравнивается с коварной самкой птицы, которая, после того как была оплодотворена самцом, готова убить его и в дальнейшем съесть.
6. Ненасытный тиран
[…] для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его…
Тиран во многом напоминает самку богомола, но кем он является на самом деле?
Этот термин переживает в течение Треченто новый пик популярности, прежде всего в рамках противостояния нежелательным правителям, но применяется с некоторой непринужденностью: для некоторых тиран – это тот, кто незаконно пришел к власти, либо тот, кто правит единолично (знаменитые формулы ex defectu tituli, ex parte exercitii[207]), в то время как для других этот термин определяет качества более широкого морального спектра, подразумевая любого человека, кто нарушает чужие права и «ведет себя как тиран»[208]. Антропофагия не связана напрямую ни с одним из этих определений тирании, но косвенно дает о себе знать при описаниях импульсов, присущих разным видам политической борьбы и подавления: постоянные упоминания о пожирании и животном мире определяют лексику, связанную с ядовитым и губительным деспотизмом, прибегая в описании коварных правителей к клыкам, когтям, резне, потрошению, волкам, диким зверям, движимым неукротимой жаждой.
Снедаемый жаждой человеческой крови и неутолимым голодом, тиран, в призвании своем одновременно вампир и каннибал, заплатит за свою ненасытность тем, что окажется среди падших в кровавом бурлящем потоке: «Здесь не один тиран, / Который жаждал золота и крови: / Все, кто насильем осквернил свой сан» (Ад, XII, 104–106)[209]. Такое наказание уготовано им в «Комедии», так как, комментирует Боккаччо, «кажется закономерным, что страдание падшего заключается в том, в чем он прежде находил досуг»[210]. Иконой тирании для Данте, детально истолкованной многочисленными современными ему комментаторами, прежде всего является Минотавр. Его определяют три основные характеристики: жестокость, антропофагия, гневливость.
Пожиратель человеческой плоти, объясняет Боккаччо,
представляет собой насилие, к которому прибегают власть имущие по отношению к плоти и крови ближнего, которого они так часто пожирают своими львиными клыками или чрез другого дикого животного, которого похищают, сжигают или которому наносят вред либо убивают несправедливо: поступки, которые совершают многие и с жестокостью применяют тираны