suppa) как о древнем обычае, дошедшем до их дней, а Бенвенуто да Имола добавляет, что потребление лепешки над телом убитого врага часто практиковалось знаменитыми флорентийцами, среди прочих, ужасным Корсо Донати[268]. Если в некоторых обществах акт каннибализма по отношению к противнику – это ритуал, с помощью которого оставшийся в живых пытается примириться с мертвецом, будто бы убитый, после того как был съеден, становится единым с убийцей, можно представить, что обычай «суп» не позволяет осуществить месть согласно родственному процессу, то есть идентификации тела жертвы (представляющей символически «суп») с ее убийцей, но комментарии к Данте недостаточно ясны.
Глава 5. Лечить телом
1. Танатопрактика и воскрешение
В контексте христианской доктрины главная проблема, возникающая касательно антропофагии, это тревожные сомнения в возможности воскрешения съеденного тела: будет ли возможным однажды увидеть в целостности физическую материю уничтоженных трупов? Смогут ли воскреснуть четвертованные, отрезанные, сожженные, проглоченные и поглощенные морской пучиной члены? И, в частности, смогут ли воскреснуть тела, съеденные людьми или животными?
На утешение верующим приходит само слово Христово: «Но и волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21:18). Августин, и в самом деле, в «О почитании усопших» (лат. De cura pro mortuis gerenda), разъясняет принцип, уже упомянутый в «О Божьем Граде» (лат. De civitate Dei): ни в коем случае терзания тела не смогут навредить душе или причинить ей какую бы то ни было боль, а уж тем более встать на ее пути к спасению. Вне зависимости от судьбы, уготованной телесным оболочкам в этом мире, христиане восстанут молодыми, здоровыми, совершенными, нагими, но без стыда, лишенными недостатков и с восстановленными частями тела, если те были потеряны[269]. В случае поедания возникал все же вопрос, кому бы принадлежала поглощенная плоть, воскрешенному телу съевшего или телу съеденного: «вот и нужно разрешить вопрос, казалось бы, посложнее других, кому скорее всего будет принадлежать плоть мертвого человека, которая стала принадлежать кому-то другому из живых»[270]. Похожая проблема вставала перед актом косвенной антропофагии, то есть в случае, если принятый в пищу зверь в свою очередь съел человеческой плоти: в таком случае тот, кто питался этим животным, рисковал стать людоедом.
Дабы опровергнуть подобный исход событий, Афинагор, путем щепетильной реконструкции пищеварительных механизмов, пытался продемонстрировать, что человеческая плоть непригодна для применения в пищу, следовательно, не может быть усвоена и, в конечном счете, будет отвергнута кишечником, оставшись неизменной[271]. То же объяснение применяет и Августин, согласно которому поглощенная плоть будет не переварена, а «освобождена в воздух». Как только испарившаяся материя обнаружится, божество воссоздаст тело из земли и воздуха. В ходе этого процесса плоть будет возвращена «тому индивидууму, будучи частью которого она впервые стала принадлежать человеку». Акт антропофагии в этом смысле подобен «денежному долгу»: плоть, взятая в долг, «должна вернуться тому, у кого была отнята»[272].
И все же, несмотря на подобные доводы, сомнения так и не были окончательно побеждены: когорте таких auctoritates[273], как Августин, Афинагор, Минуций Феликс и Тертуллиан – уверенных в независимости души от судьбы тела, – противоречили, еще на заре христианства в VI веке, Папа Дамасий I, Афанасий Александрийский, Павлин Ноланский, Григорий Богослов, Константин Лионский и Папа Григорий Великий. То были носители распространенной идеи о зависимости между телом и душой, связанных символически процессом обратимости между жизнью и смертью[274]: двусмысленность текстов апологетов, касающихся танатопрактики, проистекала из самого священного писания, в котором отрывки, посвященные уходу за останками, являются довольно-таки противоречивыми. Евангельские строки, выражающие постулат о полном безразличии к судьбе тела (как, например, Мф. 10:8) сталкиваются с ветхозаветными текстами, в которых погребение приобретало значительный смысл. На ум приходят Псалмы (Пс. 78:2) или беды, предреченные Иеремией: «В то время, говорит Господь, выбросят кости царей Иуды, и кости князей его, и кости священников, и кости пророков, и кости жителей Иерусалима из гробов их […] не уберут их и не похоронят: они будут навозом на земле» (Иер. 8:1–1).
И все же, развивая теорию о влиянии тела на исход небесного спасения, новая христианская доктрина положила основы, в период с III по VII век, прогрессивной профанации трупа и всевозможных инвазивных вмешательств по отношению к останкам. Если классическая культура Античности все еще считала связь между телом и душой неразрывной, то христианство, гарантируя душам новую жизнь, отдаляет мир мертвых от мира живых. Они оказываются в сфере, доступ к которой можно получить только при посредничестве духовного сословия.
Отношение к танатопрактике, таким образом, становится противоречивым: в отличие от классической эпохи, инвазивные вмешательства широко практикуются в Средневековье, в то же время никогда не становясь общепринятыми; они в большей мере обращены только к останкам тех, кто так или иначе выходит за грань обыденности. С одной стороны, это тела знатных и влиятельный людей, с другой – изгнанников, еретиков, преступников, абортированных плодов, самоубийц, умерших без божественного благословения, в то время как особенной категорией человеческих останков, которым уготована еще более интенсивная посмертная «социальная активность», становятся фрагменты тел святых[275].
Почитание подобных священных мощей, нуждающихся в посмертных инвазивных вмешательствах, не сразу было принято некоторыми членами церковных кругов, которые впоследствии больше других ратовали за продвижение культа реликвий, отправляя частицы трупов в стратегически важные территории с целью укрепить свое политические влияние: «католическая церковь не без контрастов терпела, только чтобы впоследствии все более капиллярно поддерживать его распространение, культ реликвий тел святых»[276].
Если диссекция останков на службе у культа развивается параллельно с распространением христианства, подобный обычай вмешательств по отношению к трупам обычных людей распространяется гораздо позже. Он набирает силу с XI века вместе с растущим интересом к телу духовных и мирских господ. Укореняется обычай более или менее систематически подвергать диссекции и таким специальным практикам, как внутреннее бальзамирование, в ходе которого тело осушалось и опустошалось, некоторые останки выдающихся людей в миру – довольно распространенная процедура при выставлении на общее обозрение тела понтифика начиная с XIV века, а может быть и раньше[277]. Это можно отнести и к раздельному погребению органов, по окончании таких процедур, как кипячение, потрошение, разрезание и отделение от костей, вошедшее в обиход королевских и княжеских династий с XII века. Отдельно хоронились обычно голова, сердце или другие внутренние органы, в прямой зависимости от телесной символики.
Местные правители тоже имитировали привычки великих королей, желая быть похороненными в той же манере, а порой шли еще дальше: в 1268 году, в городе Витербо, Пьетро ди Вико просит в своем завещании, чтобы его тело разделили на целых 7 частей (лат. in deteslationem septem criminalium vitiorum)[278]. Другие применяли схожие практики по отношению к телам врагов, чтобы их опорочить: это случай Джованни Антонио Орсини Дель Бальцо, князя Таранто, который, после того как казнил секретаря короля Альфонса V Арагонского, приказал расчленить тело предателя на столько частей, сколько городов находится под правлением короля, и отправить по кусочку в каждый из них[279].
Распространение вторичного погребения достигло таких размеров, что в 1299 году Бонифаций VIII должен был ожесточенно противостоять похоронным практикам кипячения и расчленения, издав буллу Detestandae feritatis abusum, которая вводила на них запрет. Она была поддержана и последующими синодами епархий, но, однако, оказалась не в состоянии приостановить невозмутимую легкомысленность, с которой расчленялись человеческие останки[280].
Растерзанные, размельченные, кипяченые, выставленные напоказ, а иногда даже съеденные человеческие тела – узнаем в каких случаях.
2. «Vinage»[281]
Использование человеческого тела в лечебных целях, как и еще более распространенное применение крови при лечении таких болезней, как эпилепсия, может похвастаться традицией, идущей от Античности, и является наследством древнегреческой и римской медицины. Еще Плиний перечислял среди auxilia (настоящих медицинских средств) ушную серу, порошок из перемолотых зубов, тело людей, «принадлежащих к тем этническим группам, что вызывают ужас в змеях»[282], а также строго настрого запрещал пить кровь гладиаторов. Ему вторил по прошествии полутора веков Тертуллиан, порицая тех, кто, в попытках излечить эпилепсию, «с жадностью сосут» кровь преступников, убитых на арене[283]