– Они должны бояться того, что снаружи. Должны понимать, что там, в лесу, их ждет смерть. Она прячется в деревьях и поджидает, когда какой-нибудь глупец выйдет за периметр, чтобы вселиться в него, проникнуть с ним вместе в общину и уничтожить всех нас. А они все равно помышляют о том, как бы выйти и отправиться за доктором. Как будто одержимы беспамятством! – Леви останавливается.
Я улавливаю неровное биение его сердца и тяжелое дыхание. Леви переводит взгляд на меня:
– Они готовы нарушить наши правила.
– Это не нарушение, – отвечаю я. – Это надежда. Потому что в следующий раз врач может потребоваться одному из них. И им захочется, чтобы кто-нибудь из нас рискнул всем ради их спасения.
– Это всего лишь ребенок, – холодно заявляет Леви. – Всего лишь одна жизнь.
Я поднимаюсь с дивана – камень, засевший в моей груди, слишком тяжел. Невыносимый груз. Я должна сказать Леви правду. Я надеюсь, что мой взгляд фокусируется на нем, пронзает его насквозь, но пальцы дрожат, и я хватаюсь за ткань платья, чтобы их утихомирить. Мне нужно, мне необходимо выдавить из себя эти слова. Я больше не в силах удерживать их в грудной клетке. Мне слишком больно. Нестерпимо больно. Особенно сейчас, когда Леви так говорит о ребенке. О всего одной жизни. Сердце бешено стучит в ушах.
– Леви, я беременна.
В комнате все будто замирает. Я пытаюсь уловить шаги Леви, подходящего и тянущего ко мне руку. Но он стоит там, где стоял.
– Ты уверена? – слышу я лишь два слова.
По голосу ничего не понять, но Леви выдает его сердце. Оно колотится так, будто вот-вот вырвется наружу. А у меня подкашиваются ноги. Ну почему? Почему Леви замер на месте? Почему не кинется ко мне, не обнимет? Не скажет, что любит меня? По-настоящему. А не только тогда, когда мы прижимаемся друг к другу нагими телами. Мне так хочется, чтобы Леви воскликнул: «Я люблю тебя так сильно, что мне плохо, когда тебя нет со мной рядом. Я готов ради тебя на все!» Но он молчит. И, сглотнув, говорю уже я:
– Я слышу, как бьется во мне его сердце, – в груди теплеет, я пытаюсь улыбнуться.
Я столько раз улавливала стук маленьких сердечек в животах других женщин, и все же… Я не думала, что это настолько волнительно – слышать в своем теле биение второго сердца. Оно как крохотная, трепещущая рыбка – я нежно прикасаюсь рукой к животу, чтобы снова ощутить под тканью платья такое чудо. Живот пока не округлился так, чтобы стало заметно. Но я прижимаю к нему ладонь в надежде почувствовать новую жизнь.
– Это наш с тобой ребенок, – выговариваю я наконец.
Но Леви остается недвижим. Он даже не шелохнулся! Не так я представляла себе этот момент. Я думала, что он упадет на колени и прижмет ладонь к моей руке, чтобы тоже почувствовать жизнь, развивающуюся в моем чреве. Я хотела услышать от Леви слова поддержки, заверения в том, что он будет оберегать меня, сделает все, чтобы со мной и нашим ребенком не случилось ничего плохого. Но Леви ведет себя иначе. И это разрывает мне сердце.
– Леви? – окликаю я любимого.
Но он не отвечает. Как будто в доме никого больше нет. Есть только я и наш ребенок. Я чувствую слова, повисшие в воздухе. Слова, которые Леви хотел бы сказать, но не говорит. Я чувствую, как ему хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Ему хочется исчезнуть, стать пустотой. Испариться, как испаряется на луговой траве роса с восходом солнца. А еще ему хочется, чтобы и я растворилась, сгинула с его глаз долой.
И теперь я тоже этого хочу.
– У нас будет ребенок, – моргаю я, пытаясь сдержать слезы. – Ты всегда говорил, как важна для общины новая жизнь – это залог ее сохранности.
А этот ребенок наш, он… – я сглатываю боль, комом вставшую в горле. – Я думала, что ты тоже хочешь этого… Иметь своего ребенка…
– Хочу, – наконец отвечает Леви голосом внезапно протрезвевшего человека.
Но тут же снова замолкает, как будто что-то мешает ему говорить. И в тишине, вновь воцарившейся в комнате, сверкает яркой искрой осознание: он просто не хочет ребенка со мной.
Я вытираю глаза, пытаюсь помешать слезам пролиться. Глупые, чертовы слезы!
– Я хочу иметь детей, посвятить свою жизнь кому-то, – бормочет Леви, потирая рукою лицо и, похоже, не понимая собственных слов.
Мое тело словно наливается свинцом. В груди невыносимая тяжесть, в голове одна мысль: «Бросься я сейчас в пруд, я пошла бы ко дну камнем». И не стала бы сопротивляться, чтобы выплыть.
– Но не со мной, – произношу я за Леви слова, которые хотел, но так и не осмелился сказать он.
– Я люблю тебя, Би, – говорит Леви столь хорошо знакомым мне тоном.
Тем тоном, который он придает своему голосу на общинных собраниях. Которым завлекает, обольщает и способен убедить тебя буквально во всем.
– Я всегда тебя любил. Ты очень важна для меня и нашей общины.
– Плевать мне на общину, – сжимаются в кулаки мои руки. – Я ношу твоего ребенка, ты слышишь?
– Би, – мягко говорит Леви, подходя на шаг ближе.
Похоже, он хочет до меня дотронуться, но теперь уже я не желаю ощущать прикосновений его рук; они причиняют мне боль.
– Мы всегда понимали друг друга. Мы создали это место таким, как оно есть, вместе. Я не смог бы сделать этого без тебя.
– Но ты не любишь меня настолько, чтобы заводить со мной ребенка.
– Нет, – рука Леви царапает мне локоть.
Я вздрагиваю и отстраняюсь.
– Не в этом дело.
Я закрываю ладонью глаза; предательское тело выдает боль, которую я так стараюсь скрыть. Я не позволю Леви себя надломить. «Я сильнее всего, что он может мне сделать».
Он откашливается:
– Ты не единственная, кого я люблю.
Спазмы сводят мне горло. Слезы наконец прорываются наружу, струятся по щекам, увлажняют подбородок, капелью сочатся на пол. Ноги вдруг слабеют, мне нужно ухватиться за что-то. Леви стоит совсем близко, но мне противно к нему прикасаться.
– Кто она?
– Алиса Уивер. Я близок с ней уже какое-то время.
Алиса. Алиса. Алиса Уивер… Которая работает на кухне и от которой всегда пахнет мукой и свежим медом. Она на несколько лет моложе меня, и ее смех – как нежный колокольчик. Мне она всегда нравилась. Сладкая, ласковая Алиса. Но сейчас во мне разгорается ненависть к ней. Алиса Уивер… Та, которую Леви любит больше меня. Подходящая жена. Достойная предводителя Пасторали.
Ну да, конечно! Ты никогда не женишься на слепой девушке. На той, за чьей спиной шепчутся. На той, кто слишком многое слышит. Кто всегда стоит в сторонке на собраниях и украдкой проскальзывает в твой дом, когда никто не видит. Зачем тебе эта странная девушка? Ты женишься на девушке, которая печет по средам и воскресеньям вкусные булочки и звонко смеется, когда ты гладишь ее волосы. Хорошая, предсказуемая жена.
Какой же дурой я была! Дурой!!! Не понимала очевидного, того, что в действительности было между мной и Леви и как он это воспринимал. Я для него – девушка, которую он знает с детства, которой он всецело доверяет и с которой спит тайком от всех. А Алиса… Она проста и предсказуема – идеальная жена. И она будет стоять рядом с Леви на сцене во время еженедельных собраний, улыбаться и рассуждать о кукурузе и сохранении нашего образа жизни. Она будет послушной. И никогда не бросит ему вызов, как сделала я. Алиса будет его. А я…
– Би? – заговаривает Леви.
И я склоняю набок голову: уж не высказала ли я свои мысли вслух? Да плевать мне, даже если и так. Алиса Уивер. Алиса Уивер. Отныне ее имя будет свербеть в моем мозгу постоянно, прочно засев, отпечатавшись в нем навсегда. Навсегда… Навсегда, черт возьми!
– Я никогда не был уверен в том, что ты меня любишь. Что ты хочешь стать моей женой, – доносится до меня голос Леви.
– Что??? – Я слышу свой ответ, хотя убеждена, что больше не владею голосовыми связками.
– Ты всегда говорила о внешнем мире. Об уходе из Пасторали. Я не думал, что ты хочешь здесь остаться вместе со мной.
Да он полное дерьмо! Он прекрасно знает, что это не так. Я всегда любила его, с самого детства. И все для него делала. Я выстроила всю свою жизнь вокруг Леви. И ждала его, все время ждала… Но… Возможно, я никогда ему об этом не говорила. И, возможно, Леви прав. Я тщательно скрывала в себе эту безрассудную преданность, а нужно было ее демонстрировать. Быть может, он и не сознавал до конца, что я на самом деле чувствовала, как сильно в нем нуждалась, как сходила с ума от любви к нему. Наверное, это моя ошибка. Колени начинают трястись, глазные яблоки подрагивают, темнота перед глазами закручивается в причудливые спирали.
– Ты должна сохранить этого ребенка, – возвращает меня в гадкую реальность голос Леви. – Ты слышишь меня, Би? Тебе надо сохранить ребенка.
Как будто я нуждаюсь в его разрешении! Да меня вообще теперь не волнует, что он думает!
– Но его отцом должен стать кто-то другой…
Я мотаю головой. Это рефлекс. Должно быть, я заболела. Прямо здесь, на полу его гостиной, по которому будут бегать, скакать и выписывать кренделя маленькие ножки. В этой гостиной, где ребенок будет обдирать, падая, свои крохотные колени и в которой он будет проводить вечера, свернувшись калачиком на ковре у камина. Будет… Только это будет не мой ребенок.
Как же я не поняла этого раньше? Как не расслышала ложь в его голосе? Недомолвки о правде? А все остальные в общине, наверное, знали. Леви, должно быть, не скрывал от них отношений с Алисой. Только одна я ничего не видела. Потому что любовь – это сумасшествие, слепота и обман.
Я вытягиваю вперед руку; кончиками пальцев нахожу его грудь. Она медленно вздымается и опадает. Я прикасаюсь к нему в последний раз. Последнее «прощай»… Но мне это нужно. Я провожу пальцем по шее Леви, веду его выше – к подбородку. Нащупываю в его плоти маленький вертикальный шрам. Большинству наших людей о нем неизвестно. А я о нем знаю. Когда нам было одиннадцать, мы залезли на орешник, растущий за прудом. Ветка под Леви сломалась, и при падении на землю он рассек подбородок о коленку. До сих пор помню, как я тогда испугалась – мой детский разум почему-то решил, что он умер. Я сползла с дерева и зажала ранку большим пальцем, не давая крови из нее вытекать. А Леви вдруг улыбнулся мне. И я сообразила, что он жив. Именно тогда я поняла, что он значит для меня больше всего остального на свете, что я не могу его потерять.