Я опускаю руку, потому что сейчас я теряю Леви.
– Ты на ней женишься? – спрашиваю я.
Короткий миг безмолвия, а затем:
– Да…
Как же мне хотелось, чтобы он солгал, оставил бы меня в безвестности на какое-то время! А теперь сердце в моей груди затвердевает в камень, отказываясь качать кровь. Леви будет жить в этом доме с ней. Он будет поглаживать и целовать ее растущий живот и отекшие пальцы. И о ней он будет заботиться, пока я буду вынашивать ребенка одна в нашем фермерском доме. Помогать мне будет только сестра. И родится мой ребенок без отца, имени которого я не открою.
Леви снова пытается дотронуться до меня. Но стоит его пальцам прикоснуться к моей ладони, в моей груди вскипает жар.
– Не прикасайся ко мне! – взрываюсь я.
Мне уже невмоготу оставаться в этом доме, где я надеялась однажды поселиться. А еще тяжелее стоять рядом с мужчиной… мужчиной, любить которого я больше не могу себе позволить. Ноги уносят меня к входной двери, я едва успеваю водить рукой по воздуху, чтобы не наткнуться на стул, стоящий у порога.
– Я не хотел, чтобы наш разговор получился таким, – догоняет меня чужой, еле слышный, полный сожаления голос. Но мне не нужна его жалость. Она не изменит того, что он сделал. Того, что он делает.
Я распахиваю дверь.
– Пожалуйста, не уходи, – тихо просит Леви.
Но я выхожу в ночь, воображая, как серебрит мою кожу лунный свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев. Леви тоже переступает порог. Следом за мной. Но жар его тела невыносим. Я вспоминаю маленький засушенный нарцисс, который столько лет хранила в своей комнате между страницами словаря. Глупый детский самообман. Я думала, этот цветок означал, что Леви меня любит, что я его, а он мой и ничего никогда не изменится.
А теперь я тороплюсь сойти с крыльца, чтобы Леви не успел ни прикоснуться ко мне опять, ни сказать еще хоть слово. И едва сойдя с последней ступеньки, пускаюсь в бег. Ногам нужно ощутить ее – землю, откликающуюся стуком на каждый мой шаг. Щеки жадно ловят холодящий ветер. А уши ощущают только тьму: все звуки заглохли, все чувства иссякли. И даже деревья не могут меня вырвать из этой тишины.
Я ничего больше не хочу слышать.
Калла
Мы обвязываем веревками пуки сушеного шалфея, вешаем их на нижние ветви пограничных деревьев и затем поджигаем горящими золотисто-желтыми свечами из пчелиного воска. Пуки воспламеняются моментально. Солнце давно село, и в полночной темноте пучки пылающего шалфея походят на огненные сферы, рассеянные вдоль периметра: зловещие колдовские атрибуты, заклинающие лес. Но это не колдовство, это наша надежда на выживание.
Тео проходит вдоль границы дальше, поджигает очередную вязанку. А я стою и наблюдаю, как дым, покружившись в кронах ближайших деревьев, уносится глубже в лес. Шалфей избавит деревья от их болезни, сгустит и заставит свернуться сок, что сочится по их стволам, умертвит гниль и предотвратит ее распространение. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, когда мы точно так же поджигали шалфей, заметив признаки болезни, пытающейся пробраться в нашу долину.
Отойдя от меня на несколько шагов, Тео поднимает глаза, и я вижу в них холодную темноту. На мгновение меня охватывает ужас: неужели это болезнь, неужели гниль уже разъедает белки его глаз? Но через мгновение Тео наклоняет голову, и свеча в его руке озаряет совершенно чистые, неповрежденные зрачки. Из них не вытекает черная кровь. Некоторое время мы смотрим друг на друга. «Не разлучат ли нас секреты, которые мы друг от друга храним? – задумываюсь я. – Не хуже ли эти секреты той лжи, на которую мы идем ради них? Не разъедают ли они нас изнутри, подобно болезни?»
– Прости, – обращается ко мне Тео через несколько шагов, разделяющих нас.
Левой ладонью он беспокойно водит по боку, а правой рукой зажимает свечу, с которой ему под ноги капает воск, собираясь в маленькую вязкую лужицу между травинками.
– Я не должен был тащить тебя под дождем вчера вечером. Я повел себя глупо.
Густой дым, поднимаясь к верхушкам деревьев, постепенно заволакивает звезды серой пеленой.
– С тех пор как ты нашел тот пикап…
Леденящий страх покалывает кожу рук. До чего же мне претит стоять так близко от границы! Мрачные, длинные тени слишком далеко расползаются по земле; недвижность и молчание деревьев заставляют меня цепенеть. Этот лес может убить всех нас, если мы ему позволим.
– Ты не в себе. Ты ведешь себя не просто беспечно, а безответственно, – выговариваю я мужу.
Тео потирает шею. Сегодня он поменялся сменами с Паркером, чтобы помочь мне поджечь шалфей вдоль нашей южной границы, пока другие члены общины развешивают его вдоль остальных границ. Я вижу вдалеке блики огней, волны дыма оттуда долетают и к нам.
– Знаю, – соглашается Тео, но обходится без объяснений и не обещает, что перестанет выходить на дорогу и разглядывать фотографию украдкой от меня.
Я подхожу к мужу ближе.
– Куда ты ходил вчера вечером? После того как ушел из дома.
Дождь все шел, а Тео и не подумал дождаться окончания грозы.
– К Леви.
Безотчетная, неясная тревога смущает мой разум.
– Что ты ему сказал?
– Ничего.
В паре футов от Тео поблескивают искры, разлетевшиеся от ближайшей вязанки. Сделав шаг вперед, муж мыском сапога гасит крошечные огоньки, не давая траве заняться пламенем.
– Я предложил сходить за помощью для ребенка.
У меня внутри все обмирает:
– Ты опять перешел бы границу?
– Леви не разрешил. Я никуда не пойду.
– Но если бы Леви сказал «да», ты бы пошел?
Тео молча смотрит на меня, и я вздыхаю. В груди бурлит. Но не гнев, а страх. Я в ужасе от того, что мой муж может сделать, от мыслей, роящихся в его голове.
– Помнишь Линдена и Розу? – спрашиваю я Тео.
Но ответа не жду. Он мне не нужен. Я знаю – муж помнит.
– Они ушли и погибли. Болезнь убила их обоих.
Линден и Роза были в числе основателей Пасторали. Они жили здесь с самого начала. Линден дежурил в сторожке, как Тео и Паркер. Роза обстирывала нескольких членов общины, включая Леви. Мы вчетвером частенько проводили вечера на нашем заднем крыльце за разговорами на разные темы, а Линден с Розой делились с нами воспоминаниями о жизни во внешнем мире. Моя память тоже до сих пор хранит образ Розы: ее приятное румяное лицо, широкую улыбку во весь рот и шелковистые, свитые в локоны седеющие волосы. Она много рассказывала о своем брате, об оставшейся в Колорадо семье, которую она не видела многие годы. И Линден, и Роза сознавали опасность. И тем не менее они покинули Пастораль – где-то год назад. Роза не сказала мне ни слова. Они выскользнули из своего дома перед самым рассветом, пересекли дубовую рощицу за их жилищем и… переступили границу. Но вместо того чтобы пойти по дороге, направились по берегу ручья, бегущего вдоль нашей границы. Как будто еще сомневались, как будто могли передумать и вернуться в безопасную Пастораль. Но, пройдя милю, они так и не передумали, а продолжили идти дальше. И навсегда остались в лесу.
Их тела нашли, точнее, заметили с края границы. В неглубокой лощинке рядом с ручьем. И община много дней предавалась жарким спорам: стоит ли выходить за черту Пасторали, чтобы забрать их тела и похоронить, как подобает, на общинном кладбище. В итоге решили не рисковать. А еще через пару дней их тела исчезли из поля видимости. Должно быть, их уволокли вглубь леса дикие звери. Кое-кто счел это за милость – нам не пришлось наблюдать за медленным разложением трупов.
Погребальную церемонию мы все-таки провели, положив в могилу вместо тел камни. «С этого дня мы не должны произносить их имена, – сказал тогда Леви. – Они поставили под угрозу нашу безопасность. Они покинули нас. И мы предадим их забвению». И сейчас они для нас безымянны. Те, кто предпочел неизвестность жизни в общине, обеспечивавшей им кров и защиту. Произносить их имена вслух теперь чревато. И наша скорбь по ним беззвучна. Незалеченная и незатянувшаяся рана.
– Они лишились жизни, перейдя границу. – Мой голос дрожит от волнения. – Они сознавали все риски, но все равно пошли на это.
Я хочу, чтобы Тео понял: там, за чертой Пасторали, его ждет только смерть. Он может думать что угодно. Тешить себя тем, что устойчив к болезни. Но мы не можем быть в этом уверены. Возможно, ему просто повезло не заразиться. Но где гарантия, что в следующий раз он не вернется назад с гнилью в легких, под ногтями и в глазах?
– Я знаю, что ты думаешь, – цежу я сквозь зубы. – Ты хочешь выйти за ворота и пойти по дороге, невзирая ни на что, несмотря на запрет Леви. Ты хочешь найти способ помочь дочке Колетт.
Кровь в висках Тео пульсирует.
– А ты разве этого не хочешь?
– Я не хочу еще кого-то терять. – К глазам подступают жгучие слезы. – Я не хочу терять тебя!
Я готова на все, лишь бы удержать мужа здесь, рядом с собой, по эту сторону темноты. Плечи Тео расправляются, он всей грудью вдыхает густой серый воздух.
– Пожалуйста, – молю я, – забудь об этой дороге, о пикапе. Пообещай мне, что не уйдешь. Там ничего нет.
Тео кивает, как будто тоже это понимает. Но его взгляд устремляется на лес, а лицо на миг становится застывшим и бледным в лунном свете, почти нечеловеческим. Сколько же секретов хранит в себе, утаивая от меня, этот мужчина? Мне впервые приходит в голову мысль: похоже, я его совсем не знаю. Я не знаю человека, за которого вышла замуж, который лжет мне в глаза, от которого каждую ночь пахнет лесом и который смотрит на меня порой как на чужую, незнакомую женщину, ходячую куклу с болтающимися руками и ногами, бормочущую деревянным ртом бессмысленные для него слова. Жена-марионетка…
Тео медленно поднимает глаза, красные и слезящиеся от дыма.
– Я не могу тебе этого пообещать.
Тео
Белый фермерский дом с его серыми, как грудка пересмешника, ставнями и высокой, потихоньку крошащейся дымовой трубой походит на корабль-призрак, дрейфующий в море зеленой травы. Место, где люди пережидают бурный шторм, защищенные от болезни, которую не до конца понимают. Эти люди – мы. Но Калла не испытывает той болезненной потребности, что ощущаю я. Потребности, которая уже въелась глубоко в мою плоть.