не те люди?
Калла
Мне не хочется тревожить сестру стуком. Повернув ручку, я молча захожу в ее спальню и притворяю за собой дверь. Би лежит, свернувшись калачиком на боку. Лицом к окну, натянув простынь до самого подбородка.
В ее комнате сохраняется детство: на комоде, прислонившись к маленькому зеркалу, сидят две самодельные игрушки – кролик в сарафане цвета ярко-желтого подсолнечника и кукла в виде девочки с кошачьими ушками в платьице из набивной хлопчатобумажной материи с узорами из побегов и цветков лаванды и с ленточкой-бечевкой, вплетенной в рыжевато-соломенные волосы. Би выросла в этой комнате. Напевая песенки, любуясь лугом и подсчитывая разные оттенки тюльпанов, когда ее глаза еще видели. До того как она всего этого лишилась.
Пройдя на цыпочках по потертому деревянному полу, я присаживаюсь на краешек ее кровати. Возможно, мне не следует садиться к ней так близко – Би может быть заражена. Кто знает, может быть, болезнь уже сочится из ее пор, выплескивается наружу с каждым выдохом. Но я прикасалась к царапине на ее коже, уже дышала одним воздухом с ней. Хуже того, мою собственную кожу оросил летний дождь, я чувствовала, как он впитывался в мою плоть. Болезнь уже проникла в наш дом.
Би водит рукой по подушке. Она проснулась. Сероголубые глаза приоткрываются; взгляд Би упирается в дальнюю стену, на самом деле для нее невидимую.
– Я слышала твой разговор с Тео внизу, – говорит Би.
Но не поворачивается ко мне лицом, а продолжает смотреть в сторону.
– Эш с Тёрком заступили за границу.
– Леви планирует отправить обряд? – спрашивает сестра.
– Да, – тереблю я штопаный-перештопаный шов на подушке, из-под синих ниток проглядывают белые. – Может, ты поговоришь с Леви? Убедишь его этого не делать?
Би на миг прикрывает глаза, ее веки подрагивают, дыхание меняется.
– Я больше не смогу его ни в чем убедить.
– Я догадываюсь, между вами что-то произошло… Но ты единственная, кто способен повлиять на Леви.
– Уже нет.
Би резко выпрямляется, простынь соскальзывает с ее плеч, и я вижу несмытую грязь на ее ступнях и кровь, запекшуюся на икре. Ее постельное белье придется постирать несколько раз, чтобы оно стало чистым.
– Если они больны, обряд их исцелит.
– А может, и нет…
– Значит, слишком поздно.
Сестра глядит на меня с такой пустотой в глазах, какой я никогда раньше не видела; на скулах Би дрожат слезки. Мой взгляд непроизвольно задерживается на ее животе. Но под тонкой тканью ее платья пока ничего не заметно.
– Мы не можем их спасти.
Вытянув руку, Би сжимает мою ладонь. Ее кожа мягкая и нежная, без мозолей. Ногти коротко пострижены.
– А окажись на их месте ты? – упорствую я. – Что, если и тебе потребуется помощь?
Би улыбается уголком рта:
– Я сама себя спасу.
Я ложусь рядом с ней, свиваюсь в раковину; наши колени соприкасаются. Если Би больна, если гниль уже подтачивает ее, значит, и я больна тоже. Мы с ней из одной плоти. И одной крови. Мы не всегда бывали близки и не всегда понимали друг друга, но если Би умрет, я тоже расхочу жить. Жизнь не имеет смысла без нее – без моей маленькой сестрички, которая всегда напоминала мне ночное небо, бескрайнее, прекрасное и бездонное. Би – целая вселенная. Аномалия. Сестра давно слепа, но даже сейчас мне кажется, что ее зрачки увеличены и сфокусированы, словно она может увидеть позу, которую приняло мое тело в кровати рядом с ней.
Капли дождя барабанят по окнам, струи воды заливают всю крышу, словно ищут лазейку внутрь, чтобы заразить тех, кто прячется в доме.
– Что, если я не та, кем мнила себя прежде? – прерывает Би затянувшееся, убаюкивающее молчание.
– О чем ты?
Веки Би снова смыкаются, губы вяло кривятся.
– Я просто устала, – тихо-тихо говорит она.
Пальцы, вцепившись в одеяло, натягивают его на грудь:
– Ты не поставишь пластинку?
Выскользнув из кровати, я беру пластинку, самую верхнюю в стопке. И, вытащив ее из конверта, кладу на диск проигрывателя. Нажимаю «Пуск», пластинка начинает вращаться. Уменьшив громкость, я снова забираюсь в кровать.
Би засыпает, я отвожу с ее скулы прядку. Моя сестра – вселенная. Я трогаю ее лоб. Нет ли жара? Нет, лоб холодный. Утешившись, я тоже стараюсь заснуть. Подле сестры – как в детстве, под скрип иглы по проигрываемой пластинке с медленными грустными песнями. Мы – две крошечные фигурки в детской кроватке. Дыхание Би успокаивает меня. Вот с ее губ слетает тихий, брызжущий слюнками выдох; веки, вздрогнув напоследок, замирают. А я лежу и боюсь. Боюсь завтрашнего дня. Боюсь за Эша и Тёрка. То, что мы здесь выстроили, внезапно меня ужасает.
Тео
Собрание начинается сразу с восходом солнца. В центре площадки, под деревом Мабон, уже выкопаны две ямы. Это не траншеи такой длины и ширины, чтобы вместился гроб. Нет, ширина каждой всего три фута, а глубина – около пяти. Это самые настоящие ямы. Как будто мы решили посадить в них деревья. Увы! Деревья сажать мы не будем. Мы опустим в эти ямы двух мужчин.
Вытащив из кармана сложенную страницу блокнота, найденную за обоями на террасе, я протягиваю ее жене. Калла сидит рядом со мной. Она опоздала на собрание и, скрестив настороженно руки, застыла возле тропинки. Но стоило Калле заметить меня, как она тут же подошла и присела на скамейку. Я, честно говоря, думал, что она вообще не придет, а останется в комнате Би. Сестер успокаивает присутствие друг друга. Но сейчас Калла сидит по левую руку от меня, и я чувствую, как сильно напряжены ее плечи. Жена явилась на собрание, чтобы узнать, что будет с Эшем и Тёрком.
– Что это? – спрашивает она, указывая глазами на сложенный листок.
Но я отвечаю лишь твердым кивком. Калла сразу смекает, что это секрет. И лишь осмотревшись по сторонам и убедившись, что никто не может подглядеть, она разворачивает листок. Низко склонив голову, она быстро прочитывает слова, а затем снова складывает листок и накрывает его ладонью.
– Где ты его нашел?
– Над кроватью на террасе. Заткнутым под обои.
– А еще листки там были?
– Нет. В блокноте недостает нескольких страниц, но в стене был спрятан только этот.
Калла возвращает мне листок.
– Надо найти остальные, – тихо, скороговоркой бормочет она. – Они должны быть где-то в доме.
Внезапно все вокруг смолкают. И те, кто стоял или бродил, устремляются к скамейкам. Обернувшись, я вижу Леви. Он шагает по центральному проходу к сцене; глаза смотрят в землю.
– У нас кое-что произошло, – заговаривает он, едва поднявшись на сцену. Теперь взгляд Леви устремлен в первый ряд, где сидит жена Тёрка, Марисоль, – как будто он обращается только к ней. Но спина Марисоль неподвижна; сплетенная из темных густых волос коса перекинута через плечо. «А знает ли она, что Тёрк пытался бежать? Сказал ли он ей об этом перед тем, как скрыться в темноте? Или Тёрк не посвящал в свои планы жену, чтобы ее не тревожить?»
Несколько человек нервно ерзают – верный признак всеобщей тревоги. Это уже наше второе чрезвычайное собрание за последние несколько дней. И каждый понимает: дело нечисто. Что-то не так.
Откашлявшись, Леви поднимает глаза на всю группу. Теперь он обращается ко всем нам:
– Два члена нашей общины тайком пересекли границу и побывали там, где им находиться не следовало.
Все замирают.
– Нам необходимо убедиться в том, что они не занесли в Пастораль ветрянку. – Тон Леви полон мрачной, торжественной скорби, а глаза косятся влево.
Там, под маленькой сценой, стоят Эш и Тёрк с завязанными впереди руками. За ними, подбоченясь, стоит Паркер. А ведь он должен нести охрану в сторожке! Похоже, Леви посчитал собрание очень важным, требующим поголовного присутствия. Мы все должны стать свидетелями того, что случится дальше.
– Мы совершим обряд. Точно такой же, как отправляли первопоселенцы. Старый метод часто доказывал свою эффективность, и если в теле этих мужчин засела гниль, то для них это лучший шанс излечиться. И это лучшая возможность для всех нас – узнать, проникла ли ветрянка в наши стены.
Леви величаво кивает, и Паркер подводит двух мужчин к дереву Мабон – раскидистому дубу, посаженному первыми поселенцами задолго до того, как прибыли Купер с другими основателями Пасторали.
Тёрк все так же прихрамывает – вряд ли кто-то обработал его рану. Какой смысл ее лечить, рискуя заразиться и распространить болезнь, если ему все равно суждено умереть. Я кошусь на Каллу. Жена сидит, скрестив руки на коленях. И я догадываюсь, что она прячет в руках – серебряную подвеску, найденную в саду. Калла теперь с ней не расстается, даже когда спит. Она хранит ее, как я – фотографию Мэгги Сент-Джеймс.
Паркер предусмотрительно не дотрагивается ни до Эша, ни до Тёрка. Но настойчиво понуждает их идти к дереву Мабон. И вот уже каждый из них стоит возле ямы. Кто-то тихо всхлипывает, явно силясь сдержать слезы. А в следующий миг Паркер подталкивает мужчин вперед дулом ружья. Покорно, не произнося ни слова, как будто они полностью смирились с тем, что должно произойти, Эш и Тёрк залезают в ямы. Их ноги упираются в дно, над землей торчат только головы.
– Поднимите руки! – повелевает им Паркер, и оба мужчины подчиняются его приказу.
«Интересно, – задаюсь я про себя вопросом, – что сказал им обоим Леви утром перед собранием? Неужели он их умолил? Неужели сумел убедить, что это единственный способ спастись?» И теперь они безропотно поднимают над головой связанные руки. Если болезнь уже попала в них, этот обряд действительно может изгнать ее из их плоти. Говорят, что богатая минералами почва вытягивает болезнь из тела, впитывая ее в себя, как губка воду.
Обвив одним концом веревки запястья Эша, Паркер закрепляет другой ее конец на нижней ветке дерева Мабон. То же он проделывает и с Тёрком, чтобы они не смогли самостоятельно выбраться из ямы. После этого Паркер вместе с парнем по имени Орион начинает засыпать ямы, хорошенько утрамбовывая землю. Чтобы мужчины не смогли не только сдвинуться с места, но даже пошевелиться.