– Я знаю, следующие несколько дней дадутся многим из вас тяжело, – голос Леви заглушает глухой стук, с которым комья земли падают в ямы. – Но я вас прошу: не пытайтесь их освободить. Ранние поселенцы были уверены: это единственный способ вытянуть ветрянку из пор кожи. Если Эш и Тёрк заражены, почва высосет болезнь из их тел. Для обоих это единственная надежда на спасение.
Глаза Тёрка закрываются, а с передней скамьи до меня доносится плач Марисоли. Кто-то помогает ей встать, и она уходит с площадки раньше, чем земля закрывает грудь Тёрка. А я думаю о Колетт, жене Эша: «Знает ли она, что он сделал? Сказали ли ей об этом? Последние несколько дней Колетт находилась в родильной хижине, где о ней и новорожденной малышке заботились наши женщины. Но известно ли ей о волнениях в общине, причиной которых стали ее роды? Знает ли Колетт о том, что ее мужа зарывают в яме под деревом Мабон, как велит старинный обряд?»
– Мы выждем трое суток, а потом откопаем их и посмотрим, инфицированы они или нет, – закашлявшись, Леви отворачивается от Эша и Тёрка.
Он нетвердо держится на ногах – наверное, опять пил.
– Мы должны защитить нашу общину. Мы должны быть преданны и этой земле, и друг другу.
Глаза Леви ритмично моргают, дыхание перехватывает, ему становится все труднее говорить:
– Мы должны быть уверены, что Эш и Тёрк вернулись в Пастораль здоровыми, что они не занесли к нам болезнь, способную проникнуть сквозь стены жилищ и уничтожить нас.
Все молчат, наблюдая за последними комьями земли, падающими у плеч Эша и Тёрка.
– Мы не можем впустить тьму в нашу общину!
Леви взмахивает рукой. Он точно пьян! Сейчас он оступится и упадет со сцены в грязь. Поддавшись инстинктивному желанию ему помочь, я вскакиваю со скамьи. Но Калла сжимает мне руку. И я опять сажусь. Не проронив больше ни слова, Леви подходит к краю сцены и с громким топотом сходит с нее вниз по ступенькам. Мы с Каллой молча наблюдаем за тем, как он, пошатываясь, пересекает площадку и удаляется в центр Пасторали. Когда Леви скрывается из виду и я перевожу взгляд на дерево Мабон, Паркер и Орион уже прислоняют лопаты к его стволу.
И Эш, и Тёрк закопаны по шею, руки вытянуты над головой. Глаза Тёрка закрыты, но Эш глаза не закрыл. Он отыскивает меня в толпе, и его зрачки пронзают меня иглами. Я ведь мог им обоим помочь… если бы захотел… Я мог броситься к дереву Мабон, оттолкнуть Паркера, разрезать веревки и вытащить обоих из земли. Я мог бы заявить на всю общину, что это негуманно, не по-человечески, Леви зашел чересчур далеко!
Ведь меня тоже могли закопать в такой яме. Я же сотни раз пересекал границу. Но никем не замеченный оставался безнаказанным. И Би могла оказаться на месте мужчин. Да любой из нас! Но я ничего этого не сделал, потому что испугался. Испугался того, что могло произойти следом. И лишь смотрел на Эша, как последний трус. Не выдержав его взгляд, я поворачиваюсь к жене. Но она уже встала и спешит от честного собрания прочь, к дому.
Калла
Большой палец зацепился за колючку, и та в отместку выдрала из него кусочек плоти; почву под шиповником забрызгали капли крови. Я уже отрыла от корней растения пару футов земли. И теперь «перепахиваю» почву по широкой дуге – от кустов до тропинки, петляющей вглубь сада. Над головой стелется ясное ночное небо – черный ковер с крошечными, хаотично проколотыми дырочками, из которых струится мерцающий свет звезд.
Я не могу помочь Эшу и Тёрку. Они уже закопаны в ямах. Но мне нужно отыскать Тревиса Рена и Мэгги Сент-Джеймс. Мне необходимо выяснить, что с ними случилось. Мне надо исправить то, что еще можно исправить.
Я врываюсь в почву ногтями; в груди клокочет отчаяние, в ушах звенит паника. Я уже откопала две книги в саду. Возможно, их спрятано больше – этих тайных знаков, оставленных Тревисом Реном, вещей, которые он хотел, чтобы мы нашли. Я отваливаю в сторону еще один ком земли. Поблизости суетятся куры; они усердно долбят клювами свежевскопанную землю. Стоит птице вытащить из нее жирного червяка, и она поспешно отскакивает в сторону. Мои пальцы ворошат почву. Надежда пока теплится – а вдруг я все-таки найду в ней предмет, созданный руками человека. Увы. Пальцы нащупывают лишь мелкие камушки да старые корни давно умерших растений, что росли здесь много сезонов назад. Сад больше не поощряет меня новыми находками.
Стоя на коленках и повалившись на бок, я чувствую отчаянную потребность заплакать. Но желанная влага не смачивает глаза; их только больно щиплет от сухости. Не это ли чувство испытывал мой муж, когда ночами покидал свой пост у общинных ворот и медленно бродил по дороге? Не такое ли отчаяние владело его мыслями, толкало уходить все дальше и дальше? Может, и его терзала такая же потребность? Неясная? Безымянная? Смутная жажда чего-то…
Вернувшись домой, я тщательно мою руки и вычищаю грязь, забившуюся под ногти. Но на душе мне почему-то тяжелее, чем было перед тем, как я стала копать в саду землю. Ком в горле стал плотнее и горше. Выйдя с кухни, я прохожу по заднему коридору, поворачиваю металлическую ручку на старой двери и оказываюсь на террасе. В нос ударяет запах гниющей древесины и сырой, прелой земли. Эту заброшенную часть дома наверняка заселили мотыльки, жуки и прочая живность. Хорошо хоть, в тусклом свете их не видно. Я знаю, Тео тщательно обыскал всю террасу. И все равно сую ладони под матрас. Проверяю каждый «карман» под вздувшимися обоями, выдвигаю все ящики прикроватной тумбочки и даже встряхиваю занавески. Так велика надежда отыскать недостающие страницы блокнота! Но в комнате пусто.
Я обхожу ее по кругу, голова раскалывается. Если Тревис Рен тайком ночевал в этой комнате, где еще он мог что-то спрятать? Какие варианты у него были? Пожалуй, глупо было ожидать, что поиск будет легким, что пропавшие страницы сами мне покажутся. Расстроенная, я выхожу в коридор. Под ногами скрипит половица. На террасе пол был положен наспех, прямо по земле, без фундамента, без всякого зазора. Но в коридоре пол сделан основательно – доски настелены на лаги. Опустившись на колени, я поочередно прикладываю ладонь к доскам. Несколько половиц слегка проседают под моим весом, и все же приходится перепробовать еще, прежде чем я обнаруживаю ту, что хлябает больше других. Еще усилие – и я ее отрываю. А там, в темной бреши – стеклянная банка, до которой легко дотянуться рукой. В таких банках я консервирую плоды на зиму.
Поначалу мне кажется, что она пустая, как и затерявшийся кувшин, неведомым образом оказавшийся под полом – неожиданная, но малозначимая для меня находка. Подняв банку на уровень глаз, я убеждаюсь, в ней что-то лежит. Быстро отвернув крышку, я вытаскиваю клочок бумаги. Страница из блокнота, такая же, как остальные… Я нашла ее!
Сегодня вечером у них было собрание. Я наблюдал за ними из-за деревьев. Они полагают, будто здесь, внутри своей границы, они в безопасности. Но я в это больше не верю.
Мой дар ослаб: я прикасаюсь к предметам и вижу лишь размытый блик послеобраза. Я чувствую себя заводной куклой, у которой села батарейка. И я уже потерял счет дням. Сначала я старательно отмечал дни по утрам в дневнике, но теперь я сбился со счета и уже не знаю точно, сколько дней здесь провел. Девять? Двенадцать? Дни стали сливаться в одну беспросветную полосу.
Всё идет не так. Мне надо выбраться отсюда. Мне нужно найти выход… Может быть, та женщина с бензоколонки обратится в полицию? Сообщит им. что с той ночи я больше не появлялся? Хотя вряд ли. Она питает к копам отвращение. Да и с чего бы ей переживать за меня? Откуда ей знать, что со мной случилось?
Мне нужно отсюда бежать. Но Мэгги отказывается уходить с мной. Она не сознает, что ей не стоит здесь оставаться. Мне этого не хочется, но, видимо, придется уйти без нее…
Стоя в коридоре, я снова и снова перечитываю текст, до тех пор пока не перестаю улавливать смысл слов. Хлопает входная дверь. Это Тео вернулся! И я мчусь на кухню. Завидев мужа, я протягиваю ему листок.
– Где он был? – спрашивает Тео, пробежав глазами по тексту.
– Под половицей в заднем коридоре.
Тео снова перечитывает запись – несколько раз, под стать мне. Наконец он складывает листок.
– Они оставляли нам подсказки, – говорю я. – Хотели, чтобы мы нашли их послания.
Наш дом хранил тайны, а сейчас мы их разбередили – как ветер, задувающий в распахнутую дверь, разворашивает сухие листья, забившиеся по углам комнаты.
– Но никто из них не сообщает нам, что с ними случилось, – брови Тео сходятся к переносице. – Быть может, Тревис Рен ушел отсюда без Мэгги, как сказано в записке. Возможно, он оставил ее в Пасторали.
– Тогда где же она?
Тео сжимает в руке листок так, словно хочет выжать из него все ответы на наши вопросы:
– В блокноте не хватало трех страниц. Мы нашли две. Где-то должна быть еще одна. – Взгляд мужа скользит мимо меня. – Надо обыскать весь дом.
И всю ночь мы проводим, отдирая и поднимая половицы, прощупывая пальцами все заломы и вздутия на обоях, заглядывая под старые, запыленные картины на стенах, снимая с полок книги и пролистывая их в поисках заложенного между страницами листка. Но так ничего и не находим. Если Тревис и оставил последнюю страницу в нашем доме, то он спрятал ее так хорошо, что нам ее не найти…
И лишь когда солнце показывается из-за деревьев, мы залезаем в постель – вздремнуть хоть часок. Наши тела истощены, ум забит фактами, которые не получается свести в единую картину. Но я убеждена: если бы мы нашли эту третью страницу, еще одну подсказку, все сразу бы встало на места.
Прошли сутки с того момента, как Эша и Тёрка закопали по плечи в ямах под деревом Мабон. И когда я прихожу в Пастораль с флягой Мэйсона, заполненной настойкой из свежего имбиря, настроение кругом царит безрадостное. Яркое послеполуденное солнце неприветливо бьет в глаза. Я прохожу мимо Марлы, работающей на общинной кухне вместе с Руной, но она отводит от меня взгляд. И не только она. Никто не хочет встречаться со мной глазами.