– Охрененная история, правда? По словам ее мужа, она оставила записку перед исчезновением. Написала, что едет на побережье, хочет провести выходные одна. Но домой так и не вернулась. Каким-то образом ее занесло в этот лес. Возможно, амнезия, предполагают врачи. Она не может вспомнить, что с ней случилось. – Незнакомец снова качает головой, но по его глазам я понимаю: он потрясен и заинтригован этой историей. – Она даже родила ребенка в лесу, от другого мужика. Вот оно как в жизни бывает. Такой сюжетец ни один писака не выдумает. Невероятно!
Мужчина смотрит на меня в ожидании отклика, кивка в знак согласия. Но я даже бровью не повожу. Каким-то образом Эллен Баллистер оказалась в Пасторали. Возможно, она отправилась на ее поиски под стать Мэгги. А может, наткнулась на нее случайно (что, впрочем, маловероятно). А потом она забыла, кем являлась. Забыла, как и все мы. Эллен забыла, что была другой за пределами общины. Но теперь она вернулась назад. С новорожденной дочкой.
Отвернувшись от телеэкрана и общительного мужчины, я выхожу из отеля. Слух пошел, и я подозреваю, что очень скоро и меня замучают расспросами о Калле и обо мне самом.
У патрульной машины возле входа в отель стоит молодой офицер – руки в карманах, глаза буравят бассейн. Похоже, он предпочел бы намазаться солнцезащитным кремом и поплескаться в воде, а не возиться со мной.
– Сэр, – обращается он, не называя меня по имени, которым я назвался вчера полицейским: Тео. Возможно, они заподозрили, что это был обман или, на худой счет, не полная правда, и ждут развития истории. А лично от меня – признаний.
Офицер распахивает передо мной пассажирскую дверцу, не вынуждая садиться назад. И мы выезжаем с гостиничной парковки. Я стараюсь ни к чему не притрагиваться в салоне. У меня нет ни малейшего желания видеть лица тех, кого когда-то арестовали и, надев наручники, затолкали в эту машину.
Хотя денек выдался погожим, облака висят низко, а воздух душный, насыщенный влагой и смрадом автомобильных выхлопов. Слава богу, мой полицейский эскортник – тип неразговорчивый. И мы в полном молчании проезжаем мимо нескольких ресторанчиков, кофейни, двух магазинов бытовой техники и церкви. Городок маленький, но с плотной застройкой. Здания стоят тесно, чуть не прижимаются друг к другу, а участки с индивидуальными домами разграничены заборами.
Мне не по себе. Я чувствую себя не в своей тарелке, наблюдая в окне быстро меняющийся городской ландшафт. Наконец, проехав еще около мили, мы останавливаемся у больницы, угнездившейся на вершине пологого холма. Я торопливо открываю дверь.
– Я подожду вас здесь, – кивает мне молодой коротко стриженный офицерик с остекленевшими от скуки глазами.
Палата Каллы на втором этаже. Ох уж эти отбеленные поверхности и тикающие аппараты… Когда я захожу в палату, Калла поднимает веки и протягивает мне руку; ее глаза мгновенно увлажняются.
– Прости меня, – поцеловав жену, выдавливаю я.
Калла мотает головой, по щекам уже струятся слезы:
– Ты ни в чем не виноват.
– Я должен был отобрать у него пистолет быстрее. А тебе велеть бежать.
Снова покачав головой, Калла улыбается:
– Я бы все равно не оставила тебя одного. Ты же знаешь, какой я бываю упрямой.
Я киваю, и она притягивает меня к себе, чтобы я снова ее поцеловал.
– Я хотел навестить тебя вчера вечером, но мне не разрешили.
– Врач говорит, что меня могут выписать уже завтра. Или послезавтра.
Губы Каллы едва шевелятся, жена выглядит слабой и бледной, но она жива!
– Ранение неглубокое, пуля застряла между ребрами. Я быстро поправлюсь.
Я сжимаю ее руку в ладонях. Мне следовало находиться здесь, когда она пришла в сознание, и самому переговорить с докторами. Я вообще не должен был оставлять жену одну.
– Я сказала им, что это был несчастный случай на охоте, – говорит Калла, – и что никто не виноват в происшедшем.
С того момента, как выбрались из леса, мы наплели столько лжи, словно боимся правды. Словно защищаем то место, из которого сбежали.
– Здесь холодно, – прерывает молчание Калла.
Выпустив ее руку, я натягиваю на нее больничное одеяло по самый подбородок, но жена добавляет:
– Не в этом смысле.
И я впервые ухмыляюсь:
– Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Калла чертит пальцем на моей ладони круги:
– Ты сказал им, откуда мы приехали?
– Нет. Я сказал, что мы жили в лесу. И больше ничего. Я не рассказывал полицейским об общине.
– А может, стоит рассказать?
– Это все изменит. Как знать, возможно, остальным в лесу лучше, чем было бы здесь.
– Лучше жить во лжи? – спрашивает жена. – Жить в страхе перед Леви?
Моргнув, Калла прикасается к левому боку, к тому месту, где из ее плоти извлекли пулю.
А я дотрагиваюсь до ее плеча, всем сердцем желая забрать у нее всю боль, засадить ее в свою грудную клетку.
– Не знаю…
Я действительно не знаю, что теперь происходит в общине. Но переживаю за людей, оставшихся там, и за то, что с ними будет, если мы ничего не предпримем. Но какая-то часть меня также беспокоится о том, что я не смогу стать тем мужчиной, каким прежде был – когда жил не в лесу, а в этом мире. А еще я опасаюсь, что не смогу вытравить из себя того человека, которым стал в Пасторали. Я боюсь, что не смогу понять различия между этими двумя мужчинами.
Лицо Каллы разглаживается, она немного успокаивается.
– Как там Колетт со своей малышкой?
– Ее настоящее имя – Эллен. До приезда в Пастораль она была актрисой. Об этом рассказали в новостном репортаже, по телевизору в отеле.
– Ты остановился в отеле? – смеется глазами жена.
– Ну да.
– И как тебе там?
– Пахнет прачечной.
Калла усмехается и тут же съеживается, снова хватаясь за ребра. Ее глаза начинают закрываться. Похоже, от лекарственных препаратов в капельнице жену клонит в сон.
– Тебе надо отдохнуть, – говорю я.
Сглотнув, Калла силится открыть глаза.
– А если ты не прав? – произносит она сонным голосом. – Что, если ее настоящее имя вовсе не Эллен? А то, которым она называла себя в Пасторали? – с еле заметной улыбкой прикасается к моей руке Калла. – Возможно, лишь это имеет значение.
– Возможно, – отвечаю я.
Но Калла уже спит, тихо посапывая; ее волосы разметались по подушке.
Калла
Мое имя не Калла. Я Мэгги Сент-Джеймс. Семь лет назад я зашла в густой лес и позабыла обратную дорогу. А теперь я лежу на больничной койке, и меня раздражает тошнотворный душок гигиенической чистоты. По-моему, нет ничего хуже запаха стерильно чистой палаты. Мне по нраву другие запахи – земли и пыльцы, старых книг и старого дерева.
Я провела в больнице три дня. И сейчас врачи готовы отпустить меня домой. Домой? Но где он, мой дом? Медсестра сказала мне, что Колетт – Эллен Баллистер – уже выписалась из больницы. Мужу и прочим родным, приехавшим за ней, пришлось пробиваться сквозь толпу репортеров, кинооператоров и фотографов, которым не терпелось заполучить кадры с некогда подававшей большие надежды актрисой, вернувшейся спустя столько лет, да еще и с ребенком на руках. С ребенком, чьим отцом оказался другой мужчина, а не законный муж, которого Эллен оставила. Ребенком, который теперь должен выжить. Это мне тоже сказала медсестра.
Колетт наконец-то дала дочке имя: Кловер Клементина Роуз. Хорошее имя, «пасторальное». Кловер – «клевер»…
Тео приезжает за мной после обеда. Сев в его старенький пикап, я опускаю стекло, откидываю голову на подголовник и с наслаждением подставляю лицо ветерку. Но путь близкий, и уже вскоре Тео помогает мне пройти по холлу гостиницы к лифту. В номере я подхожу к окну и окидываю взглядом незнакомый ландшафт. Мир, обросший коростой бетона, иезуитски подмигивающий тебе уличными фонарями и действующий на нервы пронзительными автомобильными гудками.
– В отель позвонили твои родители, – говорит за моей спиной Тео. – Они знают, что ты здесь.
Я резко оборачиваюсь:
– Откуда?
– Их оповестила полиция. По всей видимости, они нашли тебя в базе пропавших без вести.
Тео стоит всего в нескольких шагах. И, похоже, готов в любой момент броситься и подхватить меня, если мне вдруг станет плохо и от слабости я рухну на пол у окна. На трясущихся ногах, пошатываясь, подбредаю к кровати и, прижав руку к бедру, сажусь на краешек.
– Что я им скажу?
– Правду…
– В чем эта правда? Я даже не знаю… – мотаю головой я.
Я знаю, что должна звать его Тревисом, а он меня – Мэгги. Но, похоже, мы не можем отречься от имен тех, кем стали в Пасторали.
Мы сидим в холле отеля; во мне клокочет странная нервная энергия. В дальнем углу длинного прямоугольного помещения гудит телевизор. Пожилая пара смотрит новости; задрав головы, супруги напряженно внимают голосам дикторов, витиевато вещающим о биржевых котировках, стоимости акций, вспышке самого опасного из всех известных штаммов гриппа и перестрелке где-то на востоке. Число ее жертв неизвестно. Таков «скелет» общества, которое мы когда-то покинули. Я забыла обо всех этих вещах, а сейчас они вернулись, и мне почему-то от них дискомфортно. Мне хочется отмахнуться от них, как от злобных комаров, норовящих вонзить жала в мою кожу и напиться моей кровушки. То, что раньше меня волновало, теперь кажется мелочным и суетным…
– Они приехали, – кивает Тео на стеклянные двери, выходящие на парковку.
Встав со стула, он проводит руками по брючинам, как будто хочет стряхнуть с себя нервозность.
Держась за руки, мои родители шагают по асфальту. Их образы мне кажутся знакомыми и в то же время неблизкими… Знать бы, что я почувствую, когда они приблизятся ко мне с распростертыми объятиями – эти два человека, что семь лет искали свою дочь. Меня. Мне должно быть очень скверно на душе из-за этого. Ведь я виновата перед ними и за те переживания, что изрезали их лица морщинами, и за те ночи, что они провели без сна после моего исчезновения. Но странно! Я не ощущаю ничего. Только стук сердца в груди.