«Ты мертв, – отвечаю я ему. – Это достаточно далеко».
В коридоре темно; путь мне озаряет только подсветка, протянутая вдоль плинтуса. Комната Коннора – первая направо от нашей спальни. Я чуть-чуть приоткрываю дверь и вижу, что мой сын не спит. Он сидит в кровати, уставившись в темноту. Когда поворачивается ко мне, я вижу, что лицо у него бледное.
– Ты это слышала? – спрашивает он тихим шепотом. Коннор больше не мой маленький сынок – за исключением таких вот моментов. Ему уже почти пятнадцать. Я хочу, как когда-то, сгрести его в объятия и укачивать, успокаивая, но не делаю этого. Я начинаю осознавать, как тяжело мне пережить то, что даже мой младший ребенок – уже не дитя. Что я должна позволить ему вырасти.
– Все в порядке, – говорю я Коннору. Сэм стоит позади меня в дверном проеме. – Мы сейчас все выясним. Ты помнишь план?
Коннор кивает. Он помнит. Все в этом доме помнят план действий на экстренный случай.
Я закрываю дверь его комнаты и слышу, как он встает и запирает внутренний засов, который я установила в целях безопасности. Хорошо. Шаг первый: задержать чужака, не дать сразу попасть в комнату. Шаг второй: если через несколько минут не будет дана отмашка «все чисто» – нажать кнопку, которая передаст сигнал тревоги прямо в полицию Ноксвилла. Шаг третий: выбраться в окно и бежать за помощью. Не останавливаться ни в коем случае.
Мы все знаем этот план, поскольку всегда есть шанс, что нам придется им воспользоваться.
Я иду в ванную. Там темно, но я все равно проверяю окно. Оно крепко заперто, к тому же настолько мало, что большинство людей вряд ли способно пролезть в него. Затем я направляюсь к комнате дочери. Тут тоже темно, но, открыв дверь, я улавливаю порыв свежего, влажного уличного воздуха. Окно в комнате закрыто – но закрыто не так уж давно.
«Черт возьми!»
Я включаю свет, и Ланни – Атланта, однако никто, кроме учителей, не называет ее полным именем – стонет и поворачивается, бросая на меня сердитый взгляд. На ее лице все еще виден клубный макияж – темные тени с блеском вокруг подведенных глаз, на щеках нарисованы серебристые звезды. Волосы окрашены в несколько ярких оттенков.
– Что такое? – рычит она, потом снова стонет, уткнувшись лицом в подушку.
Я подавляю вулканическое извержение страха, злости и негодования, поднимающееся в моей душе.
– Где ты была?
– Нигде.
– Ланни, ты явно только что вошла. Ты снова сняла свое окно с сигнализации. Ты знаешь, какой опасности подвергаешь своего младшего брата, когда так поступаешь?
Иногда подобное воззвание к совести срабатывает.
Но не сегодня. Ланни заворачивается в одеяло и прячет голову под подушку.
– Ты можешь просто оставить меня в покое? День был такой хороший, зачем тебе надо было все испортить?
Моей дочери через месяц исполняется семнадцать лет, и я ничего не могу с этим поделать. Она знает, что за пределами дома небезопасно, однако плюет на это – или намерена доказать, что способна справиться с чем угодно. Это ужасает. Меня, конечно, радует, что моя дочь настолько сильная – если б страх потерять ее не терзал меня так отчаянно. Но она пока не взрослая, и я знаю, что должна найти способ удержать ее в узде еще год, пока она не сможет решать за себя сама. Делать собственные ужасные ошибки, которые я не смогу предотвратить, нести последствия, от которых я не смогу ее спасти. Как же тяжело быть теми, кто мы есть: большинство девушек ее возраста сталкиваются совсем с другими сложностями, чем те, которые приходится переживать дочери Мэлвина Ройяла. Ставки для нас всегда намного, намного выше.
Я хочу завернуть своих детей в пузырчатую пленку, держать их в безопасности на полочке и ни за что не позволить миру причинить им хоть каплю вреда. Но они сделаны не из фарфора, и как бы сильно ни было мое желание защитить их, я должна сопротивляться этому желанию. Я должна ослабить объятия, в которых держу их, а не сжимать еще сильнее.
Я могла бы накричать на Ланни, но я уже пробовала этот прием. Она, как и я, упряма. Мне нужно быть умнее, а не громче. Я страшно боюсь, что моя независимая, отважная, умная, порой безрассудная дочь может просто… уйти. Сбежать. А в одиночку она станет беззащитной.
Мне нужно найти способ удержать ее с нами еще немного. Я знаю, что рано или поздно мне все равно придется отпустить ее в большой мир, какие бы опасности он ни таил.
Но не сейчас.
– Поговорим потом, – роняю я.
Она снова стонет, на этот раз от недовольства самой мыслью о разговоре. Я закрываю дверь и оставляю Ланни в одиночестве, не сказав больше ни слова. Повернувшись, вижу, что Сэм смотрит на меня спокойно, но пристально. Я вздыхаю, и он лишь качает головой. Он понимает. Понимает лучше, чем я могла ожидать.
– Ты думаешь, она гуляла с Ви? – спрашивает он у меня.
– Скорее всего, – отвечаю я.
Ви – Вера Крокетт, беглянка из Вулфхантера, насквозь прогнившего городка в теннессийской глуши – не так давно попала под нашу ответственность, но Ви никогда не была способна долго подчиняться чьим-то правилам. Прожив с нами в Ноксвилле всего несколько дней, она затребовала себе статус эмансипированного подростка. Впрочем, она уже обладала этим статусом, потому что никогда не терпела над собой ничьей власти, и если б я не помогла ей закрепить это положение законно, она просто сбежала бы и вела бы бродячий образ жизни. Снова. Поэтому мы помогали ей с документами, и, по крайней мере, это дало некоторую гарантию, что Законно Эмансипированная Ви будет относительно неподалеку в случае каких-нибудь неприятностей.
Ви пришлось многое пережить, но я в нее верю. Пережитое не сломило ее – по крайней мере, не сильнее, чем любого из нас. И Ви, будучи ровесницей моей дочери, считает совершенно правильным уговорить Ланни выбраться и дома и пойти в клуб, вопреки всем строгим семейным правилам.
– Наверное, действительно виновата Ви, – говорю я. – Без нее Ланни не стала бы так рисковать.
– Посмотри в зеркало и скажи мне, откуда у твоей дочери генетическая склонность к риску.
– Что ж, Ви поощряет эту склонность.
– Я не считаю, будто то, чем они занимаются, безопасно, но, по крайней мере, мы знаем, что Ви умеет выживать. И ради того, чтобы защитить Ланни, она будет драться, как сотня демонов. Ты это знаешь. В конце концов тебе придется позволить Ланни жить так, как хочет сама Ланни.
Придется. И это просто ад.
Я отстукиваю по двери Коннора условный сигнал «все чисто», потом мы с Сэмом устраиваемся на кушетке в гостиной. Я скорее чувствую, чем слышу его протяжный вздох.
– Девчонки, – произносит он. – Боже, я люблю их, но в то же время понятия не имею, что делать в таких вот случаях. Это ужасно глупо, да?
– Нормально, – отвечаю я и прижимаюсь к нему; он меня обнимает. – В таком возрасте с девочками трудно. Уже жалеешь, что подписал бумаги?
– Ничуть. Ни на секунду. – Он отводит волосы с моего лба – несколько лет назад я отпрянула бы от этого нежного прикосновения, но теперь оно меня успокаивает. – Ты в ее возрасте была такой же трудной?
Я невольно усмехаюсь. Горько.
– Я была хорошей послушной девочкой со строгими воцерковленными родителями. У меня даже не было голубых джинсов. Никакой выпивки, никаких наркотиков, никаких мальчиков, никаких клубов.
Я влетела в совершеннолетие – или, точнее, совершеннолетие обрушилось на меня – словно под случайный автобус. Я была совершенно не готова к агрессивному шарму властного мужчины, который был несколькими годами старше и который выбрал меня так же, как лев выбирает самую медлительную газель в стаде. Мэлвин Ройял был, по мнению моих родителей, идеальным женихом. Он великолепно сыграл эту роль, поскольку точно знал, чего хочет: замкнутую жену-ребенка, которую он сможет изолировать от всех и выдрессировать так, как ему нужно.
И именно такой женой я стала. Я трудилась изо всех сил, чтобы потерять всякое сходство с прежней собой и с той, кем я могла бы сделаться… чтобы стать именно такой, как требовалась Мэлвину Ройялу. Мне казалось, будто это и есть счастье.
До тех пор, пока все не рухнуло и не превратилось в кошмар. Тогда мне пришлось понять, кто я действительно такая. И что я действительно могу сделать.
Сэм целует меня в висок, и я, прикрыв глаза, поворачиваюсь к нему, и наши губы встречаются. Я не люблю думать о своей прежней жизни. Шепот Мэлвина всегда где-то рядом со мной, слишком близко. Поцелуй становится глубже, нежнее, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы отогнать воспоминания прочь.
Пока Сэм с полным сожаления вздохом не прерывает этот поцелуй и не прислоняется лбом к моему лбу.
– Мне нужно поспать, – говорит он. – Извини. Через несколько часов утреннее занятие.
– Знаю, – отзываюсь я. Сейчас он работает летным инструктором, обучает частных клиентов водить малые самолеты, но вдобавок учится сам, проходя переаттестацию на пилота коммерческих рейсов. Он занятой человек, но, вопреки всем раскладам, все-таки со мной. И я уже не боюсь говорить о своей любви к нему.
Как и все в этом доме, мы оба носим в себе надлом. Он – брат жертвы маньяка. Я была женой маньяка. Наши травмы столкнулись лоб в лоб в тот день, когда пьяный водитель врезался в дом, где я жила вместе с Мэлвином Ройялом. Этот несчастный случай явил миру не только труп сестры Сэма, но и целый след ужасов, протянувшийся на годы в прошлое и в будущее.
Эта авария разрушила мою жизнь и жизнь Сэма – но совершенно разным образом.
Нам – каждому со своей стороны – пришлось принять наследие Мэлвина Ройяла и выстроить мост из отношений поверх этой темной, полной гнева пропасти. Но иногда рана еще кровоточит. И всегда, постоянно болит.
– Иди спать, – говорю я Сэму и снова целую его. Этот поцелуй полон сожаления, но подслащен обещанием будущего. Сэм обнимает меня и уходит в спальню.
Я слишком встревожена, чтобы попытаться уснуть, как бы заманчиво это ни было. Я просто ворочалась бы с боку на бок, тревожа своего любовника. Тихонько направляюсь в наш рабочий кабинет. Выгодная черта нового дома: больше места. У Сэма есть свой рабочий стол, у меня – свой. Когда я закрываю дверь и включаю свет, на меня снова обрушивается ощущение дежавю: мой поцарапанный старый стол, мои старые каталожные шкафчики – но все это размещается в другой, более просторной и чистой комнате.