– Старина Престер считает, будто меня выбрали целью, – говорит Кец. – Но я так не думаю. Я считаю, что этот тип просто хотел этим предупредить меня. Если б он хотел, то прикончил бы меня там, на дороге.
– Может быть, – говорит Сэм и становится рядом со мной. – Но готова ли ты поставить на это жизнь своего ребенка?
Я не рассказывала ему – это была тайна Кеции, не моя, – но он явно не пропустил мимо ушей то, что было сказано между нами. Я не уверена в том, хотела ли она, чтобы он об этом знал, – но теперь он знает. И я этому рада.
Кец медленно моргает, и я вижу, что она осознает: Сэм прав. И я очень рада тому, что у палаты Кец стоит охрана.
– Хорошо, – говорит она. – Может быть, вы оба правы. Может быть, я слишком круто подошла ко всему этому. – Я вижу, как на глаза ей наворачиваются слезы и катятся по щекам, оставляя блестящие дорожки. Она быстро стирает их. – Черт, это все из-за лекарств.
Из-за лекарств и стресса. Мы отходим назад и предоставляем детям немного поболтать с Кец, пока мы с Сэмом стоим у двери. Мне не нравится то, к чему все это пришло. Кец ранена и отстранена от дела, по крайней мере, на какое-то время. Я нервничаю, потому что не могу увидеть, где скрываются мои враги, в то время как они свободно видят – и даже фотографируют – всех нас.
Мы остаемся примерно на час, и Кец успевает заснуть к тому времени, как приезжают Престер и ее отец. Я предостерегаю их, прижав палец к губам, и с трудом сглатываю при виде слез на глазах Изи.
– С ней все в порядке, – шепчу я ему. – Сейчас она просто отдыхает.
Обнимаю его и чувствую, как старика бьет дрожь. Сэм придвигает кресло, чтобы Изи мог сесть, и тот опускается на сиденье и, морщась, вытягивает больную ногу. Он выглядит на много лет старше, чем несколько недель назад, когда мы в прошлый раз навещали его.
Честно говоря, вид у Престера немногим лучше. Его темная кожа приняла сероватый оттенок, он словно исхудал за последние дни. И мне кажется, что двигается Престер медленнее, чем обычно. Он указывает мне на противоположную сторону палаты, и я отхожу туда вместе с ним.
– Она рассказала тебе что-нибудь о том, что случилось?
Я пересказываю ему все, что запомнила, и он кивает и записывает с моих слов. Закончив, убирает блокнот в карман и бросает на меня лишенный выражения взгляд.
– Она считает, что на самом деле Шерил Лэнсдаун – убийца, – резюмирует он. – Возможно, эта женщина убила и собственных дочерей. Но я не знаю, почему. Судя по тому, что сообщило мне только что ТБР, Шерил по собственной воле уехала в том черном внедорожнике рано утром в понедельник; они добыли видеозапись того, как она выходила из него на стоянке для грузовиков. Кец нашла это видео прямо перед тем, как кинуться в эту дурацкую погоню.
– Неужели он ждал, что она это найдет? – соображаю я. – Боже…
– Не знаю, так ли это было, или же он искал способ как-нибудь стереть эту запись, и они с Кец пересеклись просто случайно. Если да, то это изрядное невезение. В любом случае, она клюнула на приманку, и он подсек ее на удочку. Она выходит из этого расследования, Гвен. Хватит с нее. И с тебя тоже.
– Мы выходим, – говорю я ему. Но не говорю того, что мне кажется, будто на данном этапе это уже не имеет значения. Я думаю, что человек на черном внедорожнике, призрак, за которым гналась Кец, – это тот же самый человек, который заплатил Лену за отправку мне писем. Он проворачивает кучу дел разом, но я подозреваю, что Лен не единственный помощник, которого он нанял. Листовки мог расклеивать кто угодно: как только он запустил это в оборот, ему больше ничего не нужно было делать.
У меня нет доказательств того, что МалусНавис и есть водитель того черного внедорожника… за исключением одной вещи.
Я достаю из кармана конфискованную у Лена кредитную карточку, упакованную в пластиковый пакетик.
– Я обнаружила вот это сегодня, – говорю я Престеру. – Она была у человека, которого наняли, чтобы преследовать меня. – Это достаточно близко к истине и в то же время не приведет его на опасную территорию. – Взгляните на фамилию.
– Магуайр. Боже… – Престер обращает на меня пристальный взгляд, и, как обычно, я уверена, что он видит больше, чем я хотела бы показать. – Почему он преследует тебя?
– Потому что я помогала Кец.
Это тоже правда. Просто не совсем точная.
– Что ж, как я и сказал, вы обе должны бросить это дело. Немедленно.
Я лишь киваю. Не могу обещать ему ничего, потому что знаю: мимо этого конкретного выхода мы давным-давно проскочили. Может быть, этого выхода никогда и не было; может быть, в ту секунду, когда я появилась у пруда, в ту секунду, когда этот человек увидел меня, он решил начать против меня войну. Я не знаю.
Но знаю, что он идет за мной. Вот только не знаю, что он сделает и насколько плохо это будет. Он пообещал, что у меня будет выбор.
Нужно просто сделать правильный выбор и не вовлекать больше никого. Надеюсь.
16
Больницы я ненавижу еще сильнее, чем леса. Ненавижу валяться с капельницами в венах, и, как ни странно, мне страшно согнуть руку – а вдруг игла выпадет? Мне снятся кошмары, совершенно жуткие, но я никак не могу проснуться.
Когда наконец снова открываю глаза, папа сидит рядом, а на заднем плане маячит Престер. Если мы о чем-то и разговариваем, все исчезает в мутном тумане, куда я опять проваливаюсь. Папа держит меня за руку, я чувствую тепло его ладони – словно обещание. Я испытываю смутное, неоформленное желание сказать ему о ребенке, но не успеваю последовать этому желанию, прежде чем ускользаю в сон без сновидений.
Когда я просыпаюсь снова, их уже нет. Вместо этого в палате находится кто-то посторонний; он ставит огромный букет цветов на подоконник напротив моей кровати. В тусклом свете я вижу лишь расплывчатый силуэт и моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд на этом мужчине – почему-то я уверена, что это мужчина. Белый, с коротко стриженными волосами, одет во что-то вроде форменного комбинезона, на голове бейсболка. Я спрашиваю:
– Кто их прислал?
– Не знаю, мэм, – отвечает он. – Мое дело – доставить. Там есть карточка; может, на ней написано.
Я оглядываюсь на дверь и на офицера ноксвиллской полиции, который держит ее открытой. Его лицо выражает усталое нетерпение.
– Все, приятель, иди уже, дай ей отдохнуть. Тебе пора.
Курьер кивает и наполовину оборачивается ко мне, потом говорит:
– Надеюсь, вы скоро поправитесь.
Когда я моргаю снова, он уже исчезает, дверь закрыта, и я наполовину уверена, что мне померещилось… если б не букет, по-прежнему стоящий на подоконнике. Взрыв красок в бесцветной в остальном палате.
Я снова засыпаю, а когда просыпаюсь, за окном уже совсем темно. Приходит медсестра, меняет пакеты в капельницах, проверяет мое состояние. Мне нужно помочиться, и она помогает мне дотащиться с капельницами до туалета, а потом благополучно вернуться обратно в постель. Я чувствую себя довольно неплохо, с учетом всего случившегося. Лучше, чем я ожидала. Я так и говорю медсестре.
– К утру у вас все будет болеть, – отвечает она. – Большинство лекарств вам уже отменяют, но скажите, если почувствуете себя совсем плохо, ладно?.. Ах да, к вам только что пришел посетитель. Уже очень поздно, обычно мы в такое время никого не пускаем, но он утверждает, что он ваш бойфренд.
– Хавьер? – Я делаю усилие, чтобы сесть. – Не могли бы вы пропустить его? Пожалуйста…
Когда дверь открывается, до меня с запозданием доходит, что это на самом деле может быть вовсе не Хавьер, а тот человек, который подстроил мне аварию и теперь пришел докончить дело, и я открываю рот, чтобы позвать стоящего за дверью копа… но просто судорожно втягиваю воздух. Из глаз моих катятся жаркие слезы облегчения при виде Хавьера – он действительно здесь, он бросается ко мне от дверей. Потом осторожно обнимает меня. Я утыкаюсь носом в основание его шеи и делаю глубокий вдох. Чувствую его запах – мятное мыло, кожа, пот, легкий запах пороха. Хави все еще одет в форму резервиста. Объятие переходит в поцелуй, и это наполняет меня теплом и самым идеальным в мире ощущением покоя.
Я делаю вдох, возобновляя поцелуй, и мне кажется, что Хавьер тоже ощущает этот покой. Мы не прерываемся долго, долго, пока в бок мне не впивается колючая боль. Я вздрагиваю. Тогда Хавьер опускает меня обратно на подушки и придвигает кресло, чтобы сесть и держать меня за руку.
– Я так рад, что ты в порядке, – говорит он. – Ты же в порядке, верно?
– Да. И с ребенком тоже все хорошо. – Впечатления от прошедшего дня остались смутные и размытые – включая визит Гвен, Сэма и детей. Я едва запомнила присутствие папы и Престера, но знаю, что они были здесь. Однако понимание того, что с моим ребенком все хорошо, остается совершенно отчетливым и прекрасным. Как и любовь в глазах Хавьера. – Врачи проводили исследования. Все будет в порядке.
Но даже говоря это, я знаю, что это не так – если только я не позабочусь, чтобы все действительно было в порядке. Теперь, когда мое состояние стабилизировалось, я ощущаю злость. Тот безымянный водитель хотел причинить мне вред и этим поставил под угрозу моего ребенка; меня трясет от ярости.
Хавьер, пытаясь сдержать слезы, целует мою ладонь, стараясь не потревожить трубки капельницы. Он тоже сердит, но скрывает это лучше.
– Держу пари, тебе невыносимо лежать здесь.
– Никаких пари. Я и так едва удерживаюсь, чтобы не вырвать эти иглы и не удрать через окно.
– Ты потеряла много крови, к тому же твоя палата на третьем этаже, так что это не вариант. – Он улыбается, и это так прекрасно, что у меня перехватывает дыхание. – Оставайся со мной, здесь. Ладно?
– Ладно, – отвечаю я, потому что не могу не согласиться с ним, когда он так улыбается. Это мощное колдовство. – Как прошли сборы? Где ты был?
Я никогда не спрашиваю об этом заранее, потому что Хавьер не должен рассказывать. Но теперь он вернулся.
– Мы были в море, на корабле, – говорит Хави. – Чтобы вернуться домой, я поймал попутную «птичку». Меня высадили на авиабазе в Миллингтоне, там я арендовал машину и приехал сюда. Извини, что заявился к тебе так поздно.