Потом смотрю на часы.
Без пятнадцати восемь. За окном встает солнце, щедро заливая траву теплыми лучами. Трепещут на ветру листья. По улице проезжают машины – соседи отбывают на работу. Все как обычно, все, кроме этого маленького кусочка ада, где я сейчас нахожусь.
«Я не обязана ехать. Мы можем встретить это вместе. Все мы».
Я сажусь и утыкаюсь лицом в ладони, и пока сижу так, срабатывает сигнал на моем телефоне. Я смотрю на него. Сообщения с незнакомого номера.
Фотография Сэма, прислонившегося к обтекателю самолета.
Фотография спящей Ланни, сделанная через окно ее комнаты.
Фотография Коннора, сидящего, скрестив ноги, на кровати, с наушниками на голове, и печатающего что-то на компьютере.
Фотография Ви, стоящей в дверях своего дома в нелепых тапках и пижаме и болтающей с соседом.
Фотография Кеции, окровавленной, стоящей на коленях у своей разбитой машины.
Текст гласит:
Ты можешь спасти их всех от страданий. Выбор за тобой. Но ты должна оставить это все и прийти ко мне. У тебя пятнадцать минут на решение. Если ты не выйдешь из дома в восемь часов, я решу, что ты выбрала спасти саму себя.
Если ты идешь, оставь дома свой телефон и все приборы. Если в твоем внедорожнике есть GPS-трекер, отключи его. Я слежу за тобой. Я буду знать, если ты попытаешься жульничать.
– Ты сукин сын, – шепчу я. – По крайней мере, позволь мне сказать им, почему.
Но я не отвечаю на сообщение. Я знаю, что ему плевать. Не будет никаких сделок. Никакой пощады.
Звоню Кец. Собираюсь попрощаться, попросить ее присмотреть за моими родными, но едва она принимает звонок, я понимаю, что стряслось что-то плохое. Очень плохое. Я никогда не слышала, чтобы ее голос звучал так.
– Кец, что случилось?
– Он умер, – говорит она. – Престер умер. Он пытался позвонить мне, но я спала, а мой телефон разрядился… – Голос ее дрожит. – Мне прислали видео, они просто… они просто позволили ему умереть, Гвен. Прямо там, в машине. Это Шерил и тот человек из внедорожника. Я это знаю. И собираюсь добраться до этих подонков.
Мои губы немеют. Все тело немеет. Я знаю, как Кеция относилась к детективу Престеру. Для нее это должно быть ожившим кошмаром.
– Не надо, – произношу я, с трудом сглотнув. – Ты не нужна ему, Кец. Ему нужна я. Именно из-за меня все это и происходит. Не из-за тебя. Он думает… он считает, что я как Шерил. Убийца.
– Шерил с ним, – возражает она. – Он не охотился на нее. Он использует ее.
– Сейчас – да, – соглашаюсь я. – Но какую бы ложь этот человек ни сплел для нее, в конечном итоге он намерен покарать ее за что-то. И меня тоже. Я не могу позволить ему мучить людей, которых люблю, Кец. Поэтому еду туда. А ты оставайся.
– Этот подонок прислал мне видеозапись того, как Престер умирал в своей машине! Шерил снимала это, это ее голос был на записи, наверняка ее. Не важно, убили они его или нет, – они позволили ему умереть. И я не останусь – ни в городе, ни в здравом уме. Они развязали против нас войну? Мы найдем их и покончим с этим.
Я чувствую, как онемение отступает и остается лишь холодная, чистая ярость.
– Он велел мне выйти из дома в восемь часов. – Сейчас без десяти восемь. Я смотрю на часы так пристально, что в глазах начинает щипать, и я вынуждена моргнуть, чтобы сфокусировать взгляд. – И никому не говорить. Полагаю, тебе тоже.
– Черт, он уже знает, что я приду за ним, – если он вообще меня хоть немного знает…
– Тебе нужно позаботиться о своем ребенке, Кец.
– А тебе – о своих детях. Нужно, чтобы с тобой кто-нибудь был. Я поеду, и этот мерзавец за все заплатит. Но нам надо удостовериться, что парни не последуют за нами.
– Как? – Я знаю Хавьера. Я знаю Сэма. Они не отпустят нас без борьбы. Не отпустят вдвоем, без поддержки.
– Как ты убедишь Сэма – твое дело, – отрезает она. – Я беру на себя Хави.
Она права. Этому человеку нужна я. Все остальные просто… побочный ущерб.
Я просто сижу. Молчу. Думаю о том, что собираюсь сделать и почему. О том, как трудно это будет. О том, почему это одновременно будет – на свой странный лад – одной из самых легких вещей, которые я когда-либо делала. Я всегда знала, что мне нужно защищать своих детей от любой опасности, грозящей им. Я делала это снова и снова, пока это действие не проложило в моей душе накатанную колею. Но дети растут.
Может быть, это последнее, что им от меня потребуется. Последняя защита, которую я могу им предоставить. Возможно, они никогда этого не поймут, и я не могу оставить запись того, почему это делаю… но я должна верить, что они узнают и поймут.
Сэм… Сэму тяжело будет принять то, что в конце концов я бросила его. Я хотела бы, чтобы он знал: я делаю это только потому, что изо всех людей в мире могу доверить ему – и только ему – любить, защищать и растить наших драгоценных детей, которых мы оба так любим.
Но я не могу оставить его в незнании. Просто не могу. Поэтому включаю видеозапись на своем телефоне, делаю глубокий вдох и начинаю говорить. Я говорю ему о том, как сильно люблю его, как сильно его ценю, как сильно ему доверяю. Я говорю ему, чтобы он защищал наших детей. Я говорю ему, что вернусь, если смогу, а если не смогу, если на этот раз я потерплю неудачу… я делаю это ради всех нас.
Я не говорю ему, куда направляюсь, потому что просто не знаю.
Сохраняю запись, блокирую телефон и оставляю его на кофейном столике.
Потом покидаю дом. Выключаю встроенный GPS. Выезжаю из гаража на улицу и останавливаюсь, дабы убедиться, что дверь гаража закрылась. Пусть в доме сохранится тепло, уют и безопасность, насколько это возможно. Я жду, сидя в машине, работающей на холостом ходу.
Восемь часов утра, четверг. Я не знаю, как тот человек собирается связаться со мной, пока не слышу музыкальный звонок. Он доносится из «бардачка», и в моей голове сразу проносится миллион мыслей. «Он проник в мою машину, он мог оставить бомбу, он мог забраться к нам в дом…» Я проглатываю ярость и страх и открываю «бардачок». Там лежит маленький телефон, его экран мерцает. Я принимаю звонок.
– Привет, Джина, – произносит голос на другом конце линии. – Я прислал тебе карту, куда нужно ехать. Жду тебя завтра. Тогда мы и начнем.
Короткие, спокойные фразы, после которых он дает отбой. Номер заблокирован, позвонить по нему нельзя. Я проверяю телефон и нахожу текстовое сообщение со ссылкой, по которой открывается карта. Побережье Северной Каролины.
Он не сказал, чтобы я отправлялась прямо туда. Только то, что я должна быть там к завтрашнему дню. И я еду к Кец.
Доезжаю до хижины Хавьера. Дорога длинная, и к тому времени, как я паркуюсь у его ворот, рядом со взятой напрокат машиной, я пусть и не спокойна, но, по крайней мере, не кричу. Вижу Бута, лежащего на крыльце; он поднимается и смотрит на меня, вывалив язык. Бут знает меня, он знает, что я друг. Но я знаю, что он не мой пес и что может почувствовать, как изменилось мое поведение.
Бут гавкает, и Хавьер открывает входную дверь. В руке у него телефон, вид обеспокоенный и измотанный; он смотрит на меня так, словно я призрак, которого он нечаянно вызвал. Потом моргает и говорит:
– Заходи.
Бут понимает, что мне позволено войти, и вежливо сидит на крыльце, пока я открываю ворота и иду по дорожке. Я глажу его по теплой голове, но в ответ получаю лишь оценивающий взгляд, а не дружелюбное облизывание, и когда дверь закрываться за мною, он уже снова лежит на досках, сторожа дом.
Хавьер откладывает телефон.
– Ты не сообщила, что приедешь.
– Мне нужно поговорить с Кец.
– Она…
– Не отдыхает, – обрываю я. – Насколько я ее знаю.
Хавьер принимает это без комментариев, только спрашивает:
– Кофе хочешь?
– Конечно, – отвечаю я. Кофе – это последнее, что мне нужно, но если б он предложил самогон, я, вероятно, выпила бы кружку без возражений. Прежняя Гвен, разумная и сдержанная, куда-то подевалась.
Хавьер наливает кофе в кружку и протягивает мне. Сам он тоже пьет кофе, и мы сидим так пару минут, прежде чем он говорит:
– С ней все в порядке. С ребенком все в порядке. Слава богу.
Мне жутко от этих слов. Мне ненавистно то, что я собираюсь поставить все это под угрозу, но я знаю Кецию Клермонт. Я знаю, что она не отступится, и если, по крайней мере, будет со мной в этом ужасном, полном опасностей пути, я могу попытаться защитить ее. Но я не могу сказать ему этого, конечно же.
– Я очень рада этому, Хави. И рада, что ты тоже здесь. Тебе ведь не нужно возвращаться на сборы?
– Не-а. Я все обговорил. – Он бросает на меня долгий взгляд. – Ты слыхала про Престера?
– Кец сказала мне, – отвечаю я. Сделать следующий глоток кофе оказывается невероятно трудно. – Мне очень жаль. Он был хорошим человеком.
– Был, – соглашается Хави, и голос его звучит тускло от неподдельной скорби. – Его жена умерла несколько лет назад, детей у них не было. Я помогал Кец связаться с его племянниками и племянницами. Очень горько. Она говорила, чтобы он показался врачу. Но он просто… не пошел. И ей от этого ужасно больно.
Я лишь киваю, не зная, что сказать. Я не могу лгать Хавьеру, просто не могу. Наконец отставляю свою кружку и говорю:
– Я пойду поговорю с ней.
Он, похоже, испытывает некоторое облегчение, и я ненавижу чувство вины, которое запускает свои острые клешни в мои внутренности.
Стучусь в дверь хозяйской спальни. Я знаю эту хижину, как свой собственный дом, – за последние несколько лет бывала здесь сотню раз. Кец откликается на мой стук и приглашает меня войти.
Она сидит на кровати, скрестив ноги и опираясь спиной на подушки. Перед ней стоит раскрытый ноутбук. Кец поднимает на меня взгляд, и я вздрагиваю, увидев синяки на ее лице и перевязанную голову.
– Я в порядке, – говорит она, вероятно, заметив выражение моего лица. – Он связался с тобой?
– Да, – отвечаю я. – Он прислал мне карту. Я должна быть там завтра. – Достаю подменный телефон, показываю ей карту на экране, и она внимательно изучает ее. – Кец, пожалуйста, останься здесь. Я тебя умоляю, останься.