Аркканцлер вскочил на ноги.
– Чёрт бы тебя побрал! – возопил он. – Да этот бренди стоит по двенадцать долларов за литр! – Он прыгнул, пытаясь поймать шляпу, промахнулся, но продолжил прыгать, пока не ухватился за поля и не завис неподвижно в нескольких футах от пола.
Казначей нервно поднял руку.
– Может, это древоточцы? – спросил он.
– Если такое повторится, – проревел Чудакулли, – хоть раз ещё что-то подобное, я очень, очень разозлюсь!
Он рухнул на пол, и в тот же миг распахнулись широкие двери. Вбежал портье Университета, а за ним – отряд дворцовой гвардии патриция.
Капитан гвардии оглядел аркканцлера с головы до ног с таким выражением, будто слово «гражданский» он произносит с тем же выражением, что и «таракан».
– Ты тут главнюк? – спросил он.
Аркканцлер расправил мантию и попытался пригладить бороду.
– Да, я аркканцлер Незримого университета, – сказал он.
Капитан гвардии с любопытством оглядел зал. Все студенты попрятались в дальнем углу. Ошмётки еды покрывали стены до самого потолка. Обломки мебели валялись вокруг останков люстры, словно деревья вокруг упавшего метеорита.
Затем капитан заговорил с презрением человека, который не учился с девяти лет, но наслышан…
– Забавляемся тут, а? – спросил он. – Бросаемся хлебом и всё такое?
– Могу ли я узнать причины вторжения? – холодно перебил Чудакулли.
Капитан опёрся о копьё.
– Что ж, – ответил он, – дело такое. Патриций забаррикадировался у себя в спальне, потому что мебель во дворце ездит туда-сюда, вы глазам своим не поверите, а повара не могут даже зайти на кухню, там такое творится…
Волшебники старались не глядеть на наконечник копья. Он начал сам собой откручиваться.
– Короче, – продолжил капитан, не замечая слабый металлический скрип, – патриций позвал меня через замочную скважину и говорит: «Дуглас, не могли бы вы сбегать в Университет и спросить там главного, не будет ли он так любезен заглянуть сюда, если не слишком занят?» Нет, я могу, если хотите, вернуться и доложить, что вы тут заняты студенческими розыгрышами…
Наконечник уже почти слез с древка.
– Вы меня слушаете? – с подозрением спросил капитан.
– Эм-м… что? – переспросил аркканцлер, с трудом отрываясь от вращающегося острия. – А. Да. Что ж, спешу заверить вас, сударь, что не мы стали причиной…
– А-а-ай!
– Извините?
– Наконечник упал мне на ногу!
– Правда? – невинно удивился Чудакулли.
Капитан запрыгал на одной ноге.
– Слушайте, чёртовы торговцы фокус-покусами, вы идёте или нет? – произнёс он между прыжками. – Босс очень недоволен. Вот прямо очень-очень.
Огромное бесформенное облако Жизни плыло по Плоскому миру, копилось, как вода за плотиной, когда закрывают шлюзы. Больше не было Смерти, чтобы отнимать силу жизни, когда она окончена, и ей некуда стало деться.
То тут, то там она прорывалась случайными полтергейстами, напоминая сполохи молний перед мощной летней грозой. Всё сущее жаждет жить – в этом и есть смысл цикла жизни. Это двигатель, питающий биологический насос эволюции. Всё пытается взобраться повыше на эволюционное древо, когтями, щупальцами или скользким брюхом проложить себе путь в новую нишу, пока не взберётся на самую вершину – и не окажется, что она таких трудов и не стоила.
Всё сущее жаждет жить – даже то, что живым никогда не было. У таких вещей есть своего рода квазижизнь, метафора жизни, почти-жизнь. И теперь она противоестественно расцветала, как растения при неожиданной оттепели…
Что-то особенное было в этих стеклянных шариках. Их хотелось взять и потрясти, поглядеть, как кружатся и парят миленькие снежинки. А затем забрать домой и поставить на каминную полку.
И позабыть о них.
Отношения Университета с патрицием, абсолютным властелином и почти доброжелательным тираном Анк-Морпорка, были сложными и неоднозначными.
Волшебники утверждали, что служат высшей истине, а потому не обязаны подчиняться земным законам города.
Патриций отвечал, что это, безусловно, так, но треклятые налоги они будут платить, как все.
Волшебники утверждали, что, как свидетели света мудрости, они не должны присягать смертному человеку.
Патриций отвечал, что в этом есть резон, и всё же они должны городу по двести долларов с головы в год, выплаты раз в квартал.
Волшебники утверждали, что Университет стоит на зачарованной земле, а потому для них должно быть сделано исключение. И вообще, как можно облагать налогом знания?
Патриций отвечал: ещё как можно. Двести долларов с головы; если с этим какие-то проблемы, головы можно и отделить от тел.
Волшебники утверждали, что Университет никогда не платил налогов властям предержащим.
Патриций отвечал, что предержать себя в руках ему становится всё трудней.
Волшебники спросили: как насчёт условий помягче?
Патриций отвечал: а это и есть мягкие условия. И господам лучше не проверять, как выглядят жёсткие.
Волшебники утверждали: был когда-то, кажется в Век Стрекозы, правитель, который пытался диктовать Университету, что делать. Патриций может зайти и поглядеть, что с ним стало.
Патриций пообещал, что зайдёт. Обязательно зайдёт.
В итоге они договорились вот о чём: конечно, волшебники не платят налогов, но они готовы делать совершенно добровольные взносы, скажем, в двести долларов с человека, безо всякого принуждения, mutatis mutandis, без задней мысли, сугубо на мирные и экологически чистые цели.
Именно такая игра между ветвями власти делала Анк-Морпорк столь интересным, увлекательным, а главное, до жути опасным местом для жизни[9].
Старшие волшебники нечасто выбирались в такие места, какие в брошюре «Бобро поржаловать в Анк-Морпорг» описаны как «людные проспекты и загадочные переулки большого города», но с первого же взгляда поняли: что-то не так. Нет, булыжники мостовой и раньше периодически летали в воздухе, но обычно их кто-нибудь кидал. А теперь они летали сами по себе.
Распахнулась дверь, и из неё вышел костюм, позади него приплясывала пара туфель, а шляпа парила в нескольких дюймах над пустым воротником. За ним бежал тощий мужчина, пытавшийся прикрыть наспех завязанным полотенцем то, на что обычно требуются брюки.
– А ну, вернись! – кричал он на костюм, который уже заворачивал за угол. – Я за тебя ещё должен семь долларов!
Вторые брюки выскочили на улицу и побежали за ними.
Волшебники сгрудились в кучку, словно испуганный зверь с пятью остроконечными головами и десятью ногами. Никто не решался высказаться первым.
– Чёрт возьми, это поразительно! – воскликнул наконец аркканцлер.
– Хм-м? – переспросил декан, как бы намекая, что повидал в жизни много куда более поразительных вещей и что, уделяя излишнее внимание обыкновенной ходячей одежде, аркканцлер обесценивает самую суть волшебства.
– Нет, ну правда. Я мало знаю портных, дающих бесплатно вторые брюки к костюму за семь долларов.
– А-а, – сказал декан.
– Если будет снова пробегать, подставьте ему подножку, я хочу поглядеть ярлычок.
В окно наверху вылезла простыня и улетела прочь над крышами.
– А знаете, – сказал преподаватель современного руносложения, стараясь говорить как можно спокойнее и расслабленней, – я думаю, это не магия. Не ощущаетсяэто как магия.
Главный философ пошарил в глубине одного из своих бесчисленных карманов. Что-то глухо звякнуло, хрустнуло и пару раз крякнуло. Наконец он извлёк оттуда тёмно-синий стеклянный кубик. На передней его грани красовался циферблат.
– Ты эту штуку носишь с собой в кармане? – удивился декан. – Это же дорогой инструмент!
– А что это за фиговина? – спросил Чудакулли.
– Поразительно чувствительный прибор измерения магии, – пояснил декан. – Измеряет плотность магического поля. Иными словами, колдометр.
Главный философ гордо поднял куб и нажал кнопку сбоку.
Иголка на циферблате немного покачалась и остановилась.
– Видали? – объявил главный философ. – Естественный фон не превышен.
– Говори громче! – ответил аркканцлер. – Тут шумно, не слышу.
Грохот и крики доносились из домов по обе стороны улицы.
Госпожа Эвадна Торт была медиумом-экстрасенсом, хотя, по правде, не очень-то «экстра».
Работа была не бей лежачего. Мало кто из умерших в Анк-Морпорке изъявлял желание поболтать с живыми родичами. Чем больше мистических измерений между ними и нами, тем лучше – таков был их девиз. Так что в промежутках между спиритическими сеансами она подрабатывала швеёй и служкой в церкви – в любой. Госпожа Торт вообще любила религию – по своим меркам, конечно.
Эвадна Торт была не из тех медиумов, что пытаются выпендриться завесами из бус и дымом благовоний, отчасти потому, что не выносила благовоний, но в первую очередь потому, что была действительно хороша в своём деле. Хороший иллюзионист способен удивить публику даже при помощи коробка спичек и совершенно обычной колоды карт – «господа, можете сами убедиться, это совершенно обычная колода карт». Ему не нужны складные столы, которые прищемляют пальцы, и хитроумные шляпы с двойным дном, как у дешёвых фокусников. Так и Госпоже Торт не требовалась лишняя бутафория. Даже высококачественный хрустальный шар она держала, только чтобы порадовать клиентов. Вообще-то, Госпожа Торт могла читать будущее хоть по кастрюле с овсянкой[10]. Могла узреть откровение на сковородке, где жарится бекон. Она всю жизнь провела погружаясь в мир духов. Впрочем, в случае с Эвадной «погружение» не вполне точный термин. Она не просто погружалась. Скорее уж, пинком открывала дверь в мир духов и требовала менеджера.
Вот и сейчас, готовя себе завтрак и нарезая собачий корм для Людмиллы, она услышала голоса.
Голоса были слабыми. Не то чтобы на самой грани слышимости, ведь такие голоса не слышны обычным ушам. Они звучали у неё в голове.