– Братие! Смирите гнев свой! – возопил первосвященник.
Главный философ отпустил голову верховного жреца культа Хинки. Пара кюре перестала мутузить казначея. Все принялись приводить в порядок одежду, искать шляпы и смущённо покашливать.
– Так-то лучше, – сказал Чудакулли. – А тем временем мы с его преосвященством первосвященником решили…
Декан покосился на коротышку-епископа.
– Он пнул меня! Эй! Ты пнул меня!
– О, нет, сын мой, я не делал сего.
– Делал, чёрт побери! – прошипел декан. – Сбоку, чтобы никто не видел!
– …Мы решили, – повторил Чудакулли, глядя на декана в упор, – найти решение текущих пертурбаций в духе братства и доброй воли, и тебя это тоже касается, философ.
– А что я-то? Он меня толкнул!
– Что ж, да простят тебя боги! – с жаром ответил архидьякон Трума.
Сверху что-то громыхнуло. По лестнице галопом проскакал шезлонг и с разгону врезался в двери зала.
– Кажется, охрана всё ещё вытаскивает патриция, – предположил первосвященник. – Видимо, даже потайные ходы самозаперлись.
– Что, все сразу? Я думал, у этого хитрого чертяки они повсюду, – усомнился Чудакулли.
– Взяли и заперлись, – заявил первосвященник. – Все до одного.
– Все, кроме одного, – поправил голос позади них.
Из стены вышла фигура. Человеческая, но лишь в целом. Тощий, бледный патриций, одетый в пыльный чёрный костюм, всегда казался Чудакулли больше похожим на хищного фламинго. Если, конечно, бывают чёрные фламинго, невозмутимые, как камни.
Голос Чудакулли почти не изменился, когда он обернулся, разве что в нём стало больше сладкого сиропа.
– А-а, лорд Витинари, – сказал он. – Я так рад, что вы целы и невредимы.
– Джентльмены, я жду всех вас в Продолговатом кабинете, – сказал патриций. Позади него бесшумно закрылась часть стены.
– Хм, мне кажется, там наверху целый взвод гвардейцев пытается освободить… – начал было первосвященник.
Патриций отмахнулся.
– Не будем им мешать, – сказал он. – По крайней мере, у них есть занятие, дающее чувство собственной важности. Иначе им придётся просто стоять по углам день-деньской, мечтая о походе в туалет. Пройдёмте сюда.
Начальники прочих гильдий Анк-Морпорка появлялись поодиночке и парами, постепенно заполняя зал.
Патриций угрюмо разглядывал бумаги на своём столе, пока они спорили.
– Ну, это точно не мы, – сказал главный алхимик.
– Но ведь именно из-за вас вещи постоянно взлетают на воздух, – заметил Чудакулли.
– Да, но только из-за непредвиденных экзотермических реакций, – возразил алхимик.
– Когда взрываются, – перевёл его заместитель на лету.
– Вещи взлетают на воздух, но после этого падают. А не летают кругами или, например, сами собой откручиваются, – заявил главный, нахмурившись на него. – И к тому же зачем нам это делать с самими собой? Я вам говорю, у меня в мастерской творится ад! Вещи летают туда-сюда! Не успел я войти, как большая и очень дорогая колба разбилась вдребезги!
– Мерри, кажется, это был очень ценный опыт!
Груда тел расступилась, выдвинув вперёд генерального секретаря и верховного дурака Гильдии шутов и пересмешников. Он задрожал при виде такого внимания – впрочем, он и так всё время дрожал. Выглядел он так, будто его лицо слишком много раз служило мишенью для тортов, его спина всегда была белая, а нервы готовы лопнуть окончательно при звуке очередной подушки-пердушки. Мастера других гильдий старались говорить с ним ласково – так разговаривают с людьми, стоящими на краю очень высокой крыши.
– Что ты хотел сказать, Джоффри? – уточнил Чудакулли как можно мягче.
Шут сглотнул.
– Ну, видите ли, – пробормотал он, – колба была дорогая, то есть ценная, а алхимики с её помощью ставили опыты. Вот и получается каламбур «ценный опыт», который алхимик как бы приобрёл. Ценный опыт. Понимаете? Игра слов. Эм-м… Не очень смешно получилось, верно?
Аркканцлер поглядел в его глаза, похожие на два потёкших яйца.
– Ах, это шутка, – понял он. – Ну конечно. Хо-хо-хо! – Он махнул рукой, чтобы остальные подхватили.
– Хо-хо-хо, – повторил первосвященник.
– Хо-хо-хо, – согласился глава Гильдии убийц.
– Хо-хо-хо, – подтвердил алхимик, – и знаешь, шутка ещё смешнее оттого, что колба была не для опытов.
– Так, значит, вы хотите мне сказать, – произнёс патриций, когда шута заботливо увели прочь, – что никто из вас не несёт ответственности за происходящее?
При этих словах он со значением посмотрел на Чудакулли.
Аркканцлер уже собирался ответить, как вдруг заметил краем глаза движение на столе патриция.
Там стояла моделька дворца в стеклянном шарике. А рядом с ней лежал нож для бумаг.
И этот нож медленно сгибался.
– Ну? – переспросил патриций.
– Это не мы, – без выражения промямлил Чудакулли. Патриций проследил за его взглядом.
Нож уже свернулся в дугу.
Патриций оглядел перепуганную толпу и нашёл в ней капитана Докси из Дневной Стражи.
– А вы можете что-то с этим сделать?
– Эм-м… С ножом, сэр? Ну… Думаю, можно его арестовать за злостное сгибание.
Витинари всплеснул руками.
– Итак. Это не магия! Это не боги! Это не люди! Так что это? И кто это остановит? Кого ещё мне вызвать?
Полчаса спустя стеклянный шарик исчез. Никто этого не заметил. Впрочем, как всегда.
А вот Госпожа Торт знала, кого ей вызвать.
– Ты тут, Один-Человек-Ведро? – спросила она.
И пригнулась, просто на всякий случай.
Из пустоты просочился тонкий и недовольный голосок:
«где вы были? тут яблоку негде упасть!»
Госпожа Торт закусила губу. Прямой ответ означал, что её дух-проводник тревожился. Когда его ничто не беспокоило, он мог минут пять болтать о бизонах и великих белых духах. Хотя единственное, что Один-Человек-Ведро мог при жизни сделать с духами – это выпить их по ошибке, приняв за огненную воду. И лучше не думать, что он сделал бы с бизоном. А ещё он упорно вставлял слова типа «ум-м» и «хау».
– Что ты имеешь в виду?
«у вас там катастрофа случилась или что? или какая чума на десять секунд?»
– Нет. Вроде ничего такого.
«а тут всё переполнено, знаете ли, что всех держит?»
– Да что ты имеешь в виду?
«цыццыццыццыц, я пытаюсь говорить с мадам! да, вот вы там, притихли! лады? сосибочки…»
Госпожа Торт разобрала другие голоса, пытавшиеся его заглушить.
– Один-Человек-Ведро!
«это я-то дикарь? а знаешь, что этот дикарь тебе скажет? а? так вот слушай, я тут уже более сотни лет! и не потерплю такого обращения от того, чей труп ещё не остыл! а вот и да, ты…»
Его голос утих.
Госпожа Торт стиснула зубы.
Его голос вернулся.
«…ах так, значит? так, значит? может, при жизни ты и был крут, приятель, но здесь и сейчас ты всего лишь простыня с дырками! ой, не нравится ему, ну…»
– Мам, он сейчас опять драку затеет, – сказала Людмилла, лежащая клубочком у очага. – Он всегда говорит людям «приятель», когда собирается морду набить.
Госпожа Торт вздохнула.
– И похоже, он собирается её набить куче народа, – добавила Людмилла.
– Ой, ну ладно. Принеси-ка мне вазу. Только, чур, дешёвую.
Многие полагают, но немногие точно знают, что у всего есть духовная форма и всё после гибели какое-то время существует в узком просвете между мирами живых и мёртвых. А это важно.
– Нет, не эту. Эта бабушкина.
Этот призрачный остаток существует недолго, если его не удерживает сознание, но в зависимости от того, что вы задумали, этого может и хватить.
– Вот эта подойдёт. Мне никогда узор не нравился.
Госпожа Торт взяла из лап дочери оранжевую вазу, расписанную розовыми пионами.
– Ты ещё тут, Один-Человек-Ведро?
«…ты у меня сейчас пожалеешь, что умер, жалкий ты…»
– Лови.
Она бросила вазу в очаг. Ваза разбилась.
Через мгновение донёсся звук с Той Стороны. Точь-в-точь такой, как если одного бестелесного духа другой бестелесный дух приложил духом вазы.
«То-то, – раздался голос Одного-Человека-Ведро, – а у неё там ещё таких штук много, ясно?»
Мать и мохнатая дочь Торты кивнули друг другу.
Когда Один-Человек-Ведро вновь заговорил, в его голосе сочилось самодовольство.
«просто немного восстановил тут субординацию, – сказал он. – мальца расчистил личное пространство. у нас тут куча проблем, Госпожа Торт здесь как в приёмной…»
Его перебил пронзительный гвалт других бестелесных голосов.
«…вы не могли бы передать послание господину…»
«…скажите ей, кошелёк с золотыми спрятан в дымоходе…»
«…пусть не отдаёт серебро Агнессе, а то она такое сказала про нашу Молли…»
«…я не успела покормить кота, пусть кто-нибудь…»
«…цыццыццыццыц! – Это снова был Один-Человек-Ведро. – вы что, не понимаете? это спиритический сеанс! а вы со своими котами лезете! тут положено говорить всякое вроде „я здесь очень счастлив, жду не дождусь, когда вы присоединитесь“».
«…ну погоди, если все к нам присоединятся, мы тут по головам ходить будем…»
«…суть не в том, не в том суть, я что хочу сказать, когда ты призрак, надо говорить как положено. госпожа Торт?»
– Да?
«вам надо кому-нибудь об этом рассказать…»
Госпожа Торт кивнула.
– А теперь уходите все, – сказала она. – У меня опять начинается мигрень.
Хрустальный шар померк.
– Ну что? – сказала Людмилла.
– Жрецам рассказывать не буду, – отрезала Госпожа Торт.
Не то чтобы Госпожа Торт не была религиозна. Была, и, как вы уже поняли, весьма и весьма.
Не было ни единого храма, церкви, мечети или груды стоячих камней в этом городе, куда она не ходила бы какое-то время. После чего внушала церквям больший ужас, чем Эпоха Просвещения. Один вид пухлого тельца Госпожи Торт на пороге мог посреди ритуала намертво лишить жрецов дара речи.
Намертво. В том-то и суть. Все религии имели строгие правила насчёт разговоров с мёртвыми. Как и Госпожа Торт. Они считали, что это грех. Госпожа Торт считала, что это просто вежливость.