Но Чудакулли решил, что с него хватит.
– Казначей! – воскликнул он. – Будь добр, дай этой дамочке пенни, и пусть валит по своим делам.
– Что-о? – Госпожа Торт внезапно пришла в ярость.
– В наши дни вечно всякие психи под ногами путаются, – сказал Чудакулли декану, проходя мимо.
– Это всё тяготы жизни в большом городе, – вставил главный философ. – Я где-то про это читал. У людей от этого крыша едет.
Они прошли через калитку в створке ворот, и декан захлопнул её перед носом госпожи Торт.
– А вдруг он не придёт? – волновался главный философ, пока они чертили четырёхугольник. – На поминки бедняги Сдумса он не явился.
– На Ритуал явится, – заверил Чудакулли. – Это не просто приглашение, это как заказное с оплаченным ответом!
– Славно, мне как раз надо следить за казной, – вставил казначей.
– Заткнись, а?
А вот переулок в Тенях, районе, кишащем переулками даже по меркам переполненного переулками города.
На него выкатилось что-то маленькое и блестящее и скрылось в темноте.
Затем раздался слабый звон металла.
Атмосфера в кабинете аркканцлера царила ледяная.
Наконец казначей проблеял:
– Может, он занят?
– Заткнись, – ответили все волшебники хором.
Что-то всё же произошло. Пол внутри волшебной октограммы, начерченной мелом, покрывался белым инеем.
– Такого раньше не бывало, – заметил главный философ.
– Потому что ну кто так призывает? – заявил декан. – Надо добавить свеч, ещё котлов, и чтобы всякое бурлило в пробирках, а ещё блёсток и цветного дыма…
– В этом Ритуале ничего подобного не требуется, – отрезал Чудакулли.
– Ему, может, и не требуется, а мне – да! – проворчал декан. – Проводить ритуал без должного антуража – это всё равно, что мыться без одежды.
– А я так и моюсь, – удивился Чудакулли.
– Фи! Нет, каждому своё, конечно, но тут некоторые пытаются придерживаться традиций.
– Может, у него выходной? – спросил казначей.
– Ну да, конечно. На пляж пошёл? – съязвил декан. – Сидит в шляпе с надписью «Поцелуй меня» и пьёт прохладительные напитки?
– Тише, тише. Кто-то идёт! – прошипел главный философ.
Внутри октограммы проявился бледный силуэт фигуры в капюшоне. Она рябила, словно стояла за стеной горячего воздуха.
– Это он! – заявил декан.
– Нет, не он, – возразил преподаватель современного руносложения. – Пустая серая мантия – а внутри ничего…
Он запнулся.
Фигура медленно повернулась. Мантия двигалась так, будто на что-то надета, но в то же время создавала ощущение пустоты, словно очерчивала форму того, у чего формы нет. А капюшон был пуст.
Пустота поразглядывала волшебников несколько секунд, а затем повернулась к аркканцлеру.
Она сказала: Кто вы?
Чудакулли сглотнул.
– Эм-м… Я Наверн Чудакулли. Аркканцлер.
Капюшон кивнул. Декан сунул палец в ухо и недоумённо поковырял там. Капюшон совершенно точно не говорил. Никто ничего не слышал. Просто по итогу все почему-то помнили, что именно он не произнёс, хотя никто понятия не имел, откуда это известно.
Капюшон сказал: Вы высшие создания этого мира?
Чудакулли оглядел товарищей. Декан вылупился на него.
– Ну… знаете… пожалуй, да. Первые среди равных и всё такое… да, это мы, – выдавил из себя Чудакулли.
Ему сказали: Для вас есть добрые вести.
– Добрые вести? Добрые вести? – Чудакулли поморщился под безликим взглядом. – О, это славно. Это добрая весть.
Ему сказали: Смерть ушёл в отставку.
– Ого! Вот это… вести… – неуверенно протянул Чудакулли. – Эм-м… а как? Как… именно?
Ему сказали: Приносим извинения за недавние перебои в его услугах.
– Перебои? – переспросил аркканцлер в недоумении. – Ну, эм-м, я не уверен, что он прямо перебил… В смысле, конечно, этот малый вечно ошивался вокруг, но не то чтобы мы…
Ему сказали: Услуги оказывались несвоевременно.
– Правда? Ой, ну да, никто не любит эту… несвоевременность, – признал аркканцлер.
Ему сказали: Но теперь это бремя снято с него. Возрадуйтесь. Вот и всё. Будет краткий переходный период, пока не появится достойный кандидат, а затем услуги возобновятся как обычно. До тех пор мы приносим извинения за неизбежные побочные неудобства, вызванные избытком жизненной силы.
Фигура всколыхнулась и начала таять.
Аркканцлер отчаянно замахал руками.
– Погодите! – крикнул он. – Нельзя вот так взять и уйти! Я повелеваю вам остаться! Каких услуг? Что всё это значит? Кто вы?
Фигура отвернулась от него и сказала: Мы – ничто.
– Это ничего не значит! Как вас зовут?
Мы – забвение.
Фигура исчезла.
Волшебники молчали. Иней внутри октограммы начал медленно испаряться.
– Ой-ёй, – сказал казначей.
– Краткий переходный период? И в этом всё дело? – спросил декан.
Пол содрогнулся.
– Ой-ёй, – повторил казначей.
– Это никак не объясняет, почему всё вдруг зажило своей жизнью, – заявил главный философ.
– Погодите-ка… погодите… – осенило Чудакулли. – Если люди доживают жизни до конца, покидают тела и всё такое, а Смерть их не забирает…
– Значит, они до сих пор толпятся у порога, – закончил декан. – Им некуда идти.
– Не только люди, – добавил главный философ. – Всё на свете. Всё, что умирает.
– И мир переполняется жизненной силой, – продолжил Чудакулли. Волшебники говорили монотонно, их мысли забегали вперёд разговора, спеша к ужасающему выводу.
– Они не находят выхода и слоняются по миру, – произнёс преподаватель современного руносложения.
– Призраки.
– Полтергейсты.
– Батюшки!
– Нет-нет, погодите, – перебил их казначей, до которого только сейчас дошло. – А почему это должно нас волновать? Нам-то мёртвые ничего не могут сделать, да? В конце концов, это просто люди, которые умерли. Самые обыкновенные люди. Вроде нас.
Волшебники задумались над этим. Переглянулись. И все разом закричали.
Никто не запомнил слова насчёт «достойного кандидата».
Вера – одна из величайших естественных сил в мультивселенной. Конечно, она не может сама по себе двигать горы. Но способна создать того, кто это может.
Люди неправильно представляют себе веру. Думают, что она работает задом наперёд. Якобы сперва предмет, потом вера. На самом деле всё наоборот.
Вера крутится под твердью небесной, словно глина на гончарном круге, принимая форму. Так, например, рождаются боги. Очевидно, что их создают верующие – ведь краткая биография любого бога даёт понять, что эти типы никак не могут быть божественного происхождения. Как правило, они ведут себя именно так, как поступали бы люди, если б могли. Особенно по части нимф, золотых дождей и кары своим врагам.
Вера создаёт и многое другое.
Она сотворила Смерть. Не смерть как понятие, означающее состояние, вызванное длительным отсутствием жизни, а Смерть как личность. Он развивался параллельно с жизнью. Как только живое существо начало хотя бы подозревать о возможности вдруг стать неживым, родился Смерть. Он был Смертью задолго до того, как люди задумались о нём, они лишь придали ему форму, выдали косу и чёрный плащ тому, кто уже существовал миллионы лет.
А теперь он исчез. Но вера не исчезает. Люди продолжают верить. И как только потерялось средоточие этой веры, начали рождаться новые. Пока маленькие, не очень мощные. Отдельные смерти для каждого живого вида, уже не единые, а конкретные.
В ручье поблёскивала чёрной чешуёй новая Смерть Однодневок. В лесах скользило незримое создание из одного лишь «стук-стук-стук» – Смерть Деревьев. Над пустыней плыл в сантиметре от земли пустой панцирь – Смерть Черепах.
А вот Смерть Людей ещё пока не сложился. Людям свойственно верить в очень сложные идеи.
Разница – как между вещами из магазина и под заказ.
В переулке стих металлический лязг.
Воцарилась тишина. Та особо зловещая тишина, когда кто-то не издаёт ни звука.
И наконец донёсся слабый звон, который постепенно растворился вдали.
– Дружище, не стой, как чужой, опустив глаза. Заходи.
Ветром Сдумс заморгал в полумраке.
Когда глаза привыкли к темноте, он понял, что перед ним в пустой пыльной комнате стоят полукругом стулья. И на них кто-то сидит.
А в центре, в той части, где был бы второй полукруг, стоял столик, за которым тоже кто-то сидел. И этот кто-то встал и подошёл к нему, протягивая руку и широко улыбаясь.
– Не говори, дай сам угадаю, – сказал этот кто-то. – Ты зомби, верно?
– Ну… – Ветром Сдумс ещё не видел людей с такой бледной кожей, тем более людей, у которых её так мало осталось. И в такой одежде, будто её постирали с опасными бритвами, пахнущей так, будто в ней кто-то не просто сдох, а сдох и остался в ней. И со значком «Мёртвым быть нормально!».
– Не знаю, – сказал он наконец. – Наверное. Знаете, меня похоронили, а в гробу оказалась эта визитка. – Он выставил её перед собой как щит.
– Уж конечно. Уж конечно! – ответили ему.
Он мне руку захочет пожать, подумал Сдумс. А если я возьму его за руку, у меня останется больше пальцев, чем было. Ой, божечки. Я что, вот таким в итоге стану?
– И я покойник, – проблеял он.
– И сыт по горло всяческими притеснениями, верно? – сказал этот зеленоватый. Ветром очень осторожно пожал ему руку.
– Ну, не то чтобы сыт…
– Башмак меня звать. Редж Башмак.
– Сдумс. Ветром Сдумс, – представился Ветром. – А…
– Да-да, вечно так бывает, – обиженно произнёс Редж. – Стоит тебе помереть, и люди тебя знать не хотят, верно? Ведут себя так, будто ты подхватил какую страшную болезнь. Но ведь помереть всякий может, верно?
– Не просто может, а неизбежно умрёт, – вставил Ветром. – Это, я…
– Да-да, я-то знаю, каково это. Скажешь кому-нибудь, что ты помер, и на тебя смотрят как на привидение, – продолжил Башмак. Ветром понял, что общаться с Реджем – всё равно что с аркканцлером. Что ему ни говори, он всё равно не слушает. Только в случае с Чудакулли дело в том, что ему наплевать, а Редж Башмак будто сам додумывал твои реплики из головы.