– Гакон!.. Гакон, это я – Ховрах!
Гакон остановился, но булава по-прежнему распарывала воздух во всех направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой голос из-под шлема прорычал:
– А ты что здесь делаешь?
– Это свои, дурень! – заорал Ховрах.
Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно, с какой быстротой булава распарывает воздух вокруг старого витязя.
– Опять свои?
– Снова! – заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра, и те тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил вращение булавы, но и теперь та еще окружала сверкающей стеной из металла толщиной с детскую голову.
– А где не свои? – осведомился он.
– По ту сторону, – завопил Ховрах. – Но ежели тебя видели, то уже разбегаются!
Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:
– Совсем ослаб… И драться не начал, а уже язык на плече.
Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко передернулись.
– Слава богам, такие богатыри уже вымирают.
Ховрах бросил одобрительно:
– Молодец, Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.
В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге освободился, заспорили, потом повернули к реке.
Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный, багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было видно, как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки, коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.
Он на ощупь выудил из-под цветной ткани шатра секиру, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.
Ховрах побелел:
– Ну, сейчас этот кинется…
Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку, как молодой олень, и выбежал на чужой берег с криком:
– Что жизнь?.. Жила бы честь!
Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески, как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.
Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый, как медведь после ливня, а третьим, как разъяренный тур, вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:
– Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!
Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:
– На миру и смерть красна!
Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:
– Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк… что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.
– Да они все время пальцем в небо, – поддержал другой. – Правда, зато в самую середку…
Беляк вскинул к небу боевой топор:
– Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих… У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!
Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк – он бежал впереди – выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.
Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.
И в тот же миг погас последний луч закатного солнца.
Лес прочесали как гребнем, но нашли только отпечатки легких охотничьих сапог. Гонта был мрачен: Беляк только первый, потери будут еще.
– Беляк… – сказал он невесело. – Мрак, ты видел серьгу?
– Да.
– Единственный сын! Что скажу его матери? Его род прервался.
Мрак сказал с горечью:
– Не прервался. Кто-то из твоих верно сказал, что мы все беляки. Он наш брат, сын… Он весь внутри нас! Его надо только выпускать, а не душить в себе. Его род – это мы все. Род людской, если понимаешь.
Гонта пробормотал:
– Очень смутно. Да и то не столько понимаю, как что-то чувствую. Но уж больно тонко… Даже дивно, что ты чуешь такое! Глядя на тебя, не скажешь.
Мрак признался:
– Сам дивлюсь. Иногда мне хоть кол на голове теши, а другой раз слышу, как звезды шуршат, как в цветах маленькие человечки поют, постигаю движение миров и тайные замыслы богов, а в душе такое сладкое томление… Но тут же то конь перднет, то сам палец прищемишь, и сразу оказываешься в привычном житейском дерьме.
Они скакали в сумерках и первую половину ночи. Мрак мчался впереди, с ним был Гонта, чуть правее неслась в окружении суровых всадниц легкая колесница. Мрак различал силуэт Медеи. Лента, удерживающая ее косу, не выдержала быстрой скачки, длинные черные волосы освобожденно выплеснулись, затрепетали, странные и волшебно прекрасные. Гонта сглотнул слюну, смотрел неотрывно, едва не вывихивал шею.
Медея подалась вперед, лунный свет блистал в ее широко раскрытых глазах. В них были восторг и безмерное удивление.
Гонта вскрикнул:
– Вон то капище!
Луна прорвала тучи, и в мертвом свете на фоне черного, как грех, неба выступал вдали холм. На самой вершине Мрак различил выщербленные плиты обтесанного камня. Это сейчас капище, как он понял, а когда-то был храм. Руины и сейчас выглядят мрачно и пугающе. Если древний бог и помнит о своем храме, то любого, кто принесет туда жертву, заметит и одарит.
Гонта все порывался проскакать вперед. Мрак вскинул ладонь:
– Стой! Те звуки, что я слышу, мне не нравятся.
Гонта повертел головой, оглянулся на Медею. Та пожала плечами:
– Что можно услышать за тем ревом в твоем животе?
– Сама ж кормила какой-то гадостью, – обиделся Гонта. – Я ж ел только из чувства… чувства…
Он махнул рукой, а Мрак слез с коня, припал к земле ухом. Сперва тихо, потом все яснее услышал далекий говор. Тихо и безнадежно звучали голоса. Здесь, у самой земли, уловил и запахи, что вверху растворяются в воздухе, а внизу держатся долго, расползаются, покрывают землю тонкой пленкой, пока не впитаются в росистую землю.
Подъехал Ховрах. Слегка покачивался, хватался за конскую гриву, но голос прозвучал бодро:
– Унюхал что?
– Люди, – сказал Мрак. – Там много людей.
– Дружина?
– Нет. Оружных не учуял. Это полон.
Ховрах всхрапнул понимающе:
– Ага, в жертву. Пусть, аль помешаем?
– Еще как помешаем, – решил Мрак. Он сжал челюсти. – Еще как… Только надо без шума.
– Почему?
– Чтоб шума было больше потом, – ответил он сердито.
Медея смотрела большими внимательными глазами. Гонта сердито сопел, держался поблизости, в ее сторону не смотрел так старательно, что чуть не вывихивал шею.
– Надо выпустить полоненных, – предложила Медея.
– Зачем?
– Маржель обидится, что не принесли жертв, перестанет помогать Горному Волку.
Мрак внезапно хлопнул себя по лбу:
– Знаю!..
На него оглянулись с недоумением. Мрак меньше всего был похож на человека, который что-то знает. Или на человека, подверженного озарениям.
– Что? – спросил Гонта осторожно.
– Мне один волхв говорил, – проговорил Мрак торопливо, и все облегченно вздохнули, – что храмы новых богов стараются строить на месте разрушенных старых. Чтоб, значит, народ в них пер по привычке… Что за храм здесь был раньше?
После долгой паузы, пока все сопели да чесали затылки, Медея сказала осторожно:
– Мне бабушка говорила, что… Маздона. Нет, Маздоная. Да-да, Маздоная!
Гонта спросил напряженно:
– А что за ритуалы… Мрак, это безумие! Мы же не знаем старых обычаев, не знаем, что за бог, чего желал…
Медея тоже в сомнении качала головой. Мрак отмахнулся:
– Боги все одинаковы. Поклонения ждут, жертв, почитания. Атрибуты старых богов – потом объясню это слово – переносятся на новых, так говорил мой друг волхв. Вон даже имя чуть схожее. Маздонай – это и есть, скорее всего, Маржель. По-нынешнему. Так что ежели пленников не отпустим, а зарежем во славу старого бога…
Гонта побежал, размахивая руками. Его разбойники первыми принялись растаскивать тяжелые глыбы. К ним присоединились поляницы. Гонта их отгонял, им-де животы беречь надобно, Медея чуть ли не впервые не ввязалась в спор.
Когда место от новых плит было очищено, пленных согнали на место, где стоял жертвенный камень храма Маздоная. В земле еще виднелись коричневые гранитные осколки. Как видно, камень старого храма не увезли, а просто раздробили и вбили в землю.
– Это даже лучше, – сказал Мрак. Он оглядывался, чуткие уши ловили далекое ржание, конский топот. – Похоже, Горный Волк возвращается!
– За дело, – велела Медея.
Мрак вскочил на коня. Гонта вытащил лук, неспешно натянул тетиву. Мрак видел, как вздулись чудовищные мышцы, как застонало дерево, нехотя сгибаясь под чужой волей.
За спиной раздавались стоны, запахло кровью. Поляницы резали пленных быстро и умело. В жертву богу войны, хоть старому, хоть новому, всегда приносят только мужчин, а мужчин, вечных обидчиков, резать проще, чем глупых девок или беспомощных младенцев. Бывает даже приятно, ежели рожи наглые или дерзкие!
Глава 32
Со стороны стана Горного Волка с грозным топотом неслись, подгоняемые попутным ветром, всадники. Они размахивали топорами, легкими и с узкими клинками. Боевые Топоры, подумал Мрак тревожно. Горный Волк привлек их на свою сторону? Или своих людей вооружил по-артански?