Быстрым шагом доктор Грег Линнер пересёк этаж, остановился у белой, недавно выкрашенной двери и постучал. Дверь сразу распахнулась. Полковник Смоловой с нетерпением на лице пригласил Линнера внутрь.
– Ну-с, доктор, чем порадуете? – спросил полковник, плотно прикрывая дверь, чтобы отгородиться от шума.
– А порадовать-то есть чем, – усмехнулся врач. Он вынул из-за пазухи сложенный в несколько раз лист бумаги и протянул Илье Наумовичу. – Зная вашу щепетильность и любовь к порядку, всю полученную мной информацию я изложил в этой записке.
Смоловой стал жадно читать. Сначала брови сыщика сдвинулись, лоб сморщился, полковник запыхтел от напряжения, а потом охнул и с силой опустился на небольшой старый диванчик, стоявший у одной из стен кабинета. Диван жалобно застонал.
– Это же всё упрощает! – Смоловой поднял сияющие глаза на Линнера. – Уж чего-чего, но такого подарка я давно от судьбы не получал.
Полковник вскочил и, потирая руки, затоптался на месте. Кабинет был настолько тесным, что в присутствии гостя ходить было невозможно.
– Значит, если я правильно понял, наша жертва действительно была убита вязальной спицей, – начал перечислять Смоловой.
Линнер кивнул.
– И после свершения сего насильственного акта, как втыкание спицы в шею, жертва смогла оставаться живой не более… – Смоловой ещё раз заглянул в записку доктора, – не более двадцати минут.
– Я бы сказал десяти-пятнадцати, но с учётом того, что жертва была молода и здорова, я указал двадцать минут. Но это максимальный предел, дольше которого ни один человек с такой раной прожить не в состоянии, – счёл нужным пояснить доктор.
Илья Наумович завертелся как волчок, оглядывая все бумаги, разложенные по кабинету. Часть из них лежала аккуратно в ряд на письменном столе, другая – на подоконнике, третья – на узком комоде, переделанном под картотеку.
– Ах, вот они! – Смоловой порывисто схватил листки с подоконника. – Показания лакея Сидора Хворина. Так-так-так… – Полковник переводил взгляд с одной бумаги на другую. – Вот, значит, что получается. Мы знаем точное время смерти Белецкой, это двенадцать минут после двух часов ночи субботы – время, когда горничная Анфиса Салова начала будить её в столовой, чтобы препроводить на отдых. Так. А Хворин показал, что запер парадные двери за последним гостем без четверти два. Как же это замечательно выходит!
Грег Линнер озадаченно смотрел на полковника, не понимая, чему тот радуется.
– Исходя из вашего заключения, – продолжал Смоловой, – мы видим, что убийство произошло не ранее, чем без восьми два. Вот они, эти ваши двадцать минут, что Белецкая могла прожить! Значит, спицу в неё воткнули уже после того, как последний из гостей вышел из дома.
Полковник опять затоптался на месте. На лице его выступил пот. Подобные математические вычисления всегда давались ему с трудом.
– А так как гостей в доме не осталось, получаем, что убийца проживает в особняке княгини Рагозиной, а это уже не так много народу. – И со вздохом облегчения добавил: – И мне не придётся опрашивать весь московский высший свет. Вот что значит для меня ваше заключение, сударь. Премного вам благодарен.
В дверь снова постучали. Вошёл дежурный с ответным письмом от графа Вислотского. Пробежав его глазами, полковник громко выругался, потряс головой и, видимо смирившись, тяжело вздохнул.
– А вот эти новости совсем не по мне, – сообщил он собравшемуся уходить Линнеру. – Всего вам хорошего, доктор. Да хранит вас Бог.
Прибытие графа Николая Алексеевича Вислотского прошло почти незаметно. Все домашние были погружены в траур по Аннет и переживания о здоровье Анны Павловны, и на хромоногого незнакомца внимания не обратили. Генерал Зорин в связи с этим взял все хлопоты по обустройству гостя на себя.
Рассудив, что недуг графа не позволит ему по несколько раз на дню взбираться по лестнице на второй этаж, где размещались гостевые комнаты, Константин Фёдорович велел мадам Дабль переоборудовать кабинет княгини. Расположение его было более чем удачное для человека, ограниченного в передвижениях. Кабинет находился на первом этаже рядом с парадной столовой, где и произошло убийство.
Сдвинули часть мебели к стене, освободив достаточное пространство, и поместили в кабинет тахту. К камину по просьбе графа были придвинуты два кресла так, чтобы можно было греть у огня ноги. В центр кабинета перетащили дубовый письменный стол.
– Ваш адъютант может занят смежную комнату, – сообщила графу экономка. – Она маленкая, зато рядом. Хозяйка использует её как склад. Кроват там уже поставили.
Сделав неловкий при её росте поклон, мадам Дабль ушла, оставив Николая Алексеевича одного.
Граф обвёл взглядом своё временное жилище. Кабинет был просторным, с высоким потолком. Два узких окна, обрамлённые тёмно-зелёными портьерами, выходили во двор. Вдоль стен стояли высокие книжные шкафы, заполненные томами в дорогих переплётах. Но в целом кабинет был безликим, он мог принадлежать кому угодно. Не было здесь тех милых безделушек, что привозятся из дальних стран или получаются в подарок на праздники и придают особую одухотворённость, как бы являя отражение души хозяина. Сдвинутая к дальней стене мебель была закрыта чехлами. Это показывало, что кабинетом давно не пользуются. Вот только кресла да письменный стол были перемещены по желанию гостя.
В приоткрытую дверь юркнул лакей, опустился на колени и, с любопытством исподтишка поглядывая на гостя, начал разводить в камине огонь. Весело затрещали поленья, пахнуло дымом, комната ожила.
Вислотский, опираясь на трость, сделал несколько тяжёлых шагов по кабинету и остановился у входа в смежную комнату. Толкнув дверь, он оказался в помещении с крошечным оконцем, упирающимся в белёную стену, от этого комната казалась ещё меньше. Справа и слева от окна стояли этажерки, старомодные комоды, доверху забитые пыльным хламом. Здесь, в отличие от кабинета, не считали нужным поддерживать порядок. Трость графа упёрлась в низкую кровать, занимавшую половину всего свободного пространства. Экономка была права, назвав эту комнату маленькой. Но Василию Громову лучше быть поблизости, так что придётся ему потерпеть.
Быстро пробежав глазами по полкам, Николай Алексеевич о чём-то задумался. Его зелёные глаза в этот момент потемнели и стали походить цветом на мутное лесное озеро. Так неподвижно простоял он несколько минут, потом вернулся в кабинет. Лакея там уже не было. Граф занял одно из кресел перед пылающим камином и вновь отрешился от мира.
Сборы Громова затянулись. Свои вещи он собрал за десять минут, много ли ему надо? А вот с вещами графа пришлось повозиться. Первый раз всё-таки из дома уезжали. Хорошо, хоть Глафира Андреевна пришла на выручку и помогла собрать всё необходимое. Но если пребывание в особняке княгини Рагозиной продлится дольше пяти дней, придётся Василию приехать за новой порцией свежих вещей. Самое необходимое уместилось в большой сундук, который при помощи Саида, кучера графа, Василий затащил на сиденье открытой коляски.
Молодой черкес, которого все кликали Саидом, служил у графа уже года три и был предан своему хозяину по-звериному. В первые дни Громов косился на кучера с неодобрением, не понимая, что граф в нём нашёл. Черноглазый, чернобородый, с вечной лохматой папахой на голове, своей внешностью Саид скорее походил на разбойника, чем на кучера уважаемого господина. Но по прошествии нескольких месяцев, что Громов служил у графа, он переменил мнение о кучере и стал относиться к нему с уважением. Опять же этому способствовала тётушка, с первой встречи нашедшая общий язык с молодым Саидом.
В особняк княгини Василий прибыл с небольшим опозданием. Там его уже поджидал Зорин. Дав распоряжение лакеям относительно вещей графа, Константин Фёдорович повёл адъютанта внутрь, попутно разъясняя распорядок жизни в доме.
– Вы с графом будете занимать кабинет княгини на первом этаже.
Громов почтительно склонил голову, давая понять, что благодарен за такую предусмотрительность. Иногда, видя, как граф ковыляет по своему огромному московскому дому, Василий ловил себя на мысли, что жалеет его. Но стоило адъютанту взглянуть Вислотскому в лицо, увидеть его колючие глаза, сдвинутые брови, как волна жара накрывала Громова, и он понимал, что ничего хорошего от своего начальника ему ждать не придётся.
– Вот дверь в кабинет. А эта – в вашу комнату. Она смежная с комнатой графа. Думаю, вы устроитесь вполне сносно, – Зорин говорил по-военному короткими фразами. – Если будут вопросы, обращайтесь к мадам Дабль. Она здешняя экономка. Несчастье подкосило её, но скоро она оправится. И вот ещё что: граф хотел повидаться с Анной Павловной по прибытии. Я сообщу, как только она будет готова его принять. А сейчас я вынужден оставить вас. Дела.
Генерал Зорин удалился, предоставив Василия самому себе. Сначала следовало доложить графу о своём прибытии, Громов подошёл к двери в кабинет, но, подняв руку, чтобы постучать, остановился. Граф был не один. Из кабинета слышался незнакомый хриплый голос. Громов не стал мешать разговору и отправился в отведённую ему комнату.
Открыв дверь, Василий присвистнул: помещение оказалось просто замечательным, тёплым и даже с окном. По стенам была расставлена старинная мебель, все полки которой занимали диковинные вазы, шкатулки, каменные и фарфоровые статуэтки и прочие изысканные безделушки. На противоположной от окна стене находилась ещё одна дверь. Она оказалась приоткрыта. И всё, что произносилось в смежной комнате, Громов мог слышать, как будто сам находился там.
– Довожу до вашего сведения, граф, – хрипел низкий голос, – что официально расследование поручено мне. И самодеятельности я не потерплю. Я безмерно уважаю княгиню Рагозину, но не считаю её вправе указывать полицейскому управлению, как распутывать преступления. В то же время я не могу не считаться с просьбой столь уважаемой в городе особы.
Здесь говоривший запнулся, видимо сбив от усердия дыхание. Дышал он шумно, отфыркиваясь. Громов ждал, что скажет на это граф, но тот молчал, давая собеседнику высказаться до конца.