Переведя взгляд на каминные часы, было без трёх минут двенадцать, Илья Наумович велел писарю приготовиться вести протокол, а полицейскому, что стоял у двери, пригласить к нему служанку Салову. Начинать следовало именно с неё, чтобы выстроить ход событий, предшествующих убийству.
А пока суд да дело, может, и обыски, что ведутся сейчас в комнатах на втором этаже, дадут свои результаты.
– Проходи, милочка, садись, – повелительно приказал Смоловой, когда в столовую в сопровождении полицейского зашла испуганная служанка.
Следом за ней в дверях появились граф Вислотский и его адъютант. Громов, подскочив к полковнику, положил перед ним бумажную папку с документами, щёлкнул каблуками и тут же вновь скрылся за дверью: ему следовало поторопиться, чтобы успеть на допросы в полицейское управление. Николай Алексеевич, уже побывав в покоях княгини Рагозиной и после этого сменив официальный фрак на более свободный светло-серого цвета, неровной походкой, с усилием опираясь на чёрную трость с серебряным набалдашником, пошёл к окну, вдоль которого стояли в ряд несколько низких кресел, и опустился в самое дальнее из них, оказавшись таким образом вне поля зрения Ильи Наумовича. Салова с любопытством косилась на графа как на диковину.
– Итак, – начал полковник, привлекая внимание девицы, – расскажи-ка мне, Анфиса Андреевна Салова, двадцати пяти лет от роду, урождённая в деревне Мураши, что в Московской губернии, всё, что знаешь о вчерашнем происшествии.
Анфиса под суровым взглядом полицейского сжалась:
– Ох, ваше высокоблагородие, да неужто вы меня в убивстве подозреваете? Не я это, не я. Вот вам крест.
И служанка неистово замахала рукой, осеняя себя крестным знамением. Смоловой хрипло кашлянул, отчего брылы на его лице заходили ходуном.
– Ну уж сразу высокоблагородие, хе-хе. Но ты, девка, не юли, по глазам вижу, что есть что мне рассказать. Так что выкладывай, а иначе придётся тебя… – тут Илья Наумович сделал паузу, давая впечатлительной девке самой додумать, что же с ней может случиться.
Салова вдруг сорвалась с кресла, на краешке которого сидела прямо напротив полковника, повалилась на пол и лбом припала к паркету.
– Есть, ваше высокоблагородие, есть за мной грех. А за кем не водится? Всё расскажу без утайки, как на исповеди расскажу.
Говор у Саловой был на редкость правильный, слова она произносила чётко, концы не проглатывала и не растягивала, как бывало у деревенских. Полковник не удивился бы, если б узнал, что эта горничная и алфавиту выучена. Современные господа любят образованных слуг, из-за чего самых смышлёных заставляют учиться, а потом забирают в городские дома прислугой.
– Ну, ну, я слушаю, – подбодрил служанку полковник, а сам сделал знак писарю, чтобы внимательнее вёл протокол и слов не пропускал.
– То третьего дня случилось, сразу после господского завтрака. Хозяйка тогда в саду прогуливалась, Дунька её возила. А мне мадам наказала недоеденное с тарелок собрать и на кухню-то отнести, – Анфиса продолжала стоять на коленях, молитвенно сложив руки. – Так вот, стала я, значит, стол обходить, на тарелки смотрю, а…
– Этот стол? – полковник с силой хлопнул по деревянной поверхности раскрытой ладонью, отчего звук вышел шибко звонким.
– Нет, не этот. Завтраки в другом помещении накрывают. В столовой, что со стеклянными дверями, сквозь них в сад можно выйти, – пояснила Анфиса.
– Понятно, понятно. Давай продолжай.
– Так вот, осматриваю я тарелки, а там чего только нет. – Салова опять закрестилась. – И бес попутал. Соблазну не смогла устоять. Взяла я кусок белого мяса – и в рот. И нет чтобы остановиться. Не смогла…
– Ты что ж, сейчас признаёшься мне, что хозяйскую еду со стола таскала? – наконец поняв, к чему ведёт служанка, посуровел Смоловой. – Время моё тратить попусту вздумала?
– Нет же, сударь, я к тому веду, что как только я взяла маленький кусочек бисквита с крэмом, – последнее слово Анфиса произнесла на французский манер, – портьеры заколыхались, и из-за них вышли Фирс Львович с Анной Сергевной. Застукали они меня с поличным. Но я бы не в жизни! Пусть лучше мне руку отрубят, чем я помыслю нехорошее сделать.
Смоловой призадумался: а ведь и вправду мотив-то здесь есть. Да только Фирс Львович живёхонек, а убивать одного свидетеля, оставляя невредимым другого, как-то глупо. В чём они могли эту девку голодную обвинить? Что объедки барские таскает? Нет. Это к делу не относится.
– Но в своё оправдание вот что могу сказать, – оказалось, Салова ещё не закончила. – Вчера вечером на приёме все были уверены, что в кресле сидит хозяйка наша, Анна Павловна. А то, что там окажется Анна Сергевна, и подумать-то было не с чего.
– Это почему же? – удивился Смоловой. Его полицейский опыт подсказал, что сейчас он узнает нечто важное.
– Так как же это? Сначала Анна Павловна ходила на вечере в этом платье да в чепце кружевном. Ох и дорогое на нём кружево! Говорят, будто не одну тыщу стоит!
– А ну-ка, не отвлекайся! – прикрикнул на служанку полковник. – По делу говори, по делу.
Анфиса закивала и продолжила:
– И в этих же одеждах и чепце потом Анна Сергевна оказалась, – она всплеснула руками, не зная, как ещё это можно объяснить. – Дунька ж больная второй день лежала, вот мадам меня на замену и поставила. Я самолично Анну Павловну в эти кружева наряжала. Всё, всё помню. А потом вдруг раз, и не Анна Павловна в них, а Анна Сергевна. И хрипит так страшно, – Салова схватилась за горло, глаза горничной выпучились, наполнились слезами. – Бедная, бедная Анна Сергевна, красавица наша! Да кто ж посмел такое с барышней учинить? Вы уж, ваше высокородие, найдите злодея и заарестуйте его…
Подавшись вперёд и приняв позу молящейся, Анфиса завыла в голос.
В дверь скользнул худой высокий полицейский, одетый по всей форме. Он приблизился к полковнику и о чём-то быстро зашептал ему в самое ухо. Смоловой в ответ раздул ноздри и закивал, выдавая крайнюю степень заинтересованности.
– И где ж они? Показывай, показывай…
Худой вытащил из-за пазухи два носовых платка и положил на стол перед полковником на некотором расстоянии друг от друга. Из того платка, что лежал справа, торчала одна вязальная спица, из того, что слева, – две.
Глава 8
Проведя бессонную ночь у постели княгини, Варя Мелех чувствовала себя разбитой и обессиленной. Вялость тела не пропала и после рюмки настойки, которую силой влила в неё Елизавета Добронравова. Так и просидела всё утро Варя в своей комнате неподвижно, глядя на серое небо за окном.
В то же время в душе Вари происходили изменения. Она то и дело ловила себя на мысли, что думает о странном молодом человеке из оранжереи. Таком неловком и застенчивом, как и она сама. Варя вспоминала его чистые голубые глаза за линзами очков, удивлённо смотрящие на экономку. Как она посмела с ним так разговаривать? Вспоминала испачканные землёй щёки и кончик носа садовника. Но как же это мило смотрелось.
Варя вздрогнула. Никогда в жизни она ещё не позволяла себе думать о мужчине с таким чувством. Никогда не замечала в себе столько решимости увидеться с ним вновь. Удивляясь себе, Варвара поднялась с кресла (откуда только силы взялись?), перед зеркалом пригладила волосы, оправила платье. Переодеваться не стала, лишь отколола изумрудную брошь с плеча и сняла с шеи нитку жемчуга, спрятала всё в резную шкатулку. Взяв с кровати шаль и набросив её на плечи, вышла из комнаты.
Пройдя коридор и спустившись по лестнице на несколько ступеней, Варя в нерешительности остановилась. Что она собирается делать? Отец рассчитывает на её брак с Борисом, постоянно говорит, как многое от этого зависит. Но в то же время вчера на приёме княгиня Рагозина чётко дала Варе понять, что не позволит внуку связать себя брачными узами с ней.
Снизу послышались голоса, один из которых принадлежал Константину Фёдоровичу, второй был незнакомым. Спустившись ещё на несколько ступеней, Варя увидела молодого офицера, что вчера весь вечер ходил за Лизой. Тон разговора Громова и Зорина был деловой, и Варя, решив не мешать, вновь поднялась по лестнице. Но вернуться в свою комнату не смогла, одно место в особняке притягивало её.
Выросшая в столице, единственная дочь своего отца, Варя с непониманием и даже некоторым пренебрежением относилась к разнообразной растительности, что в доме, что в саду, считая это уделом деревенщины. Видимо, годы, проведённые в обществе Фирса Львовича, не научили девушку видеть и понимать красоту природы. А мать, умершая во время неудачных родов вместе с младенцем, не успела привить своей маленькой дочери этого чувства. Варя знала, что в доме княгини есть оранжерея, но никогда интереса к ней не проявляла и не посещала её. Но сейчас барышня отчётливо поняла, что просто задыхается среди этой вычурной роскоши, окружающей её со всех сторон. Как свежего воздуха, захотелось Варе увидеть высокие пальмы, экзотические цветы и диковинные растения, названий которых она не знала.
Мужчины, что говорили подле лестницы, разошлись. Путь был свободен. Сбежав по ступеням, Варя свернула в галерею, ведущую через диванную залу к оранжерее. Запыхавшись от скорой ходьбы, барышня влетела в стеклянную комнату и полной грудью вдохнула тёплый, влажный, чуть сладковатый воздух тропиков.
Опустившись на диван, Варя подняла глаза к потолку и стала рассматривать пальмовые листья, по форме напоминающие огромные раскрытые ладони. На душе стало удивительно легко. Вытянув руки вверх и растопырив пальцы, она прищурилась.
– Очень даже похожи, – пробормотала Варя с улыбкой. – Если бы мои руки были зелёными, то возможно ли их было спутать с листьями?
Сидеть в оранжерее одной оказалось волнительно и интересно. Со всех сторон окружали Варю сказочные деревья, наполняли её мыслями и чувствами. Снова вспомнились голубые глаза и кроткая улыбка садовника. Узнать бы его имя. Так незаметно мечты окутали Варю, и она потеряла счёт времени.
К действительности её вернули громкие шаги.