Смоловой сидел, огорошенный столь откровенной речью тихой Вари, никак он такой прямоты не ожидал. Но больше, конечно, удивлялся граф. Удивлялся и расстраивался. Весь выстроенный им образ Вари рассыпался на глазах. Эта хрупкая бесхитростная особа смогла обвести Вислотского вокруг пальца, даже не имея на то намерений. Непоколебимая уверенность графа в его уме и наблюдательности рушилась вместе с образом этой тихони, оболочку которой он и принял за естество. Неприятная мысль стучала в виске Николая Алексеевича, теперь придётся заново ко всем местным слонам присматриваться да образы их анализировать. Варя меж тем продолжала:
– Жизнь моя с ранних лет не была лёгкой, а сейчас и вовсе, без Луки, она кончена в этом мире.
Полковник аж руками всплеснул.
– Уж не думаете вы руки на себя наложить?
Варвара вновь усмехнулась, звук получился сухой и острый.
– Не понадобится. За меня это сделали. Но теперь я так ясно вижу свой путь, как никогда раньше не было.
– И что же это за путь? – полковник никак не мог подчинить разговор себе.
– Вас это не касается.
Глава 12
Короткий список полковника Смолового сделался ещё короче. Изначально двенадцать имён сегодня вновь превратились в одиннадцать, добавление в список Евдокии Удаловой не помогло, к вычеркнутому вчера имени Белецкой сегодня прибавилось имя Лукаса Грина. Оставшиеся одиннадцать персон можно было разделить на две почти равные группы. Те, чьи имена были обведены рамками, уже имели счастье быть допрошенными Смоловым, остальным же, коих было на одного больше, только предстояла сия участь. Итак, Илья Наумович расхаживал по парадной столовой в особняке княгини Рагозиной и размышлял вовсе не о деле, а о том, как же хорошо было бы заиметь такой просторный кабинет в управлении: пока маршируешь от стенки до стенки, столько всего обдумать успеваешь. Его же действительные условия по сравнению с этим просторным помещением являли собой даже не комнату, а собачью будку.
Полковнику предстояло собраться с мыслями и решить, в каком порядке допрашивать оставшихся. Все беседы следовало совершить сегодня, чтобы завтра засесть за протоколы и отчёты, помозговать и посудить, а возможно, и облаву на преступника учинить.
Вчерашний разговор с экономкой княгини явил много всего интересного. Сопоставив полученные от неё факты с фактами, выясненными в ходе допросов и обысков, Илья Наумович заимел некоторые подозрения касательно одной персоны. Гипотеза вырисовывалась преинтереснейшая, и, взяв её на заметку, полковник с удвоенным рвением продолжил работу. Он поманил к себе скучающего в углу Фролова.
– Послушай, Иван, раз ты всё равно здесь, так займись-ка делом, – Смоловой закряхтел, – не даёт мне покоя этот Пётр Лисин. Вопросов к нему много накопилось. Он вроде студент, пошли-ка за ним, пусть привезут. А сам ещё разик осмотрись в его комнате, да повнимательнее, вдруг вчера что пропустили.
Фролов взял под козырёк и хотел уже бежать исполнять поручение, но полковник его удержал.
– И загляни к этому графу, скажи, что допросы продолжатся через час. – Илья Наумович поморщился, но, ничего не поделаешь, приходится считаться со статусом княгинь, графьёв да генералов. – Как считаешь, за час управишься?
– Так точно, – уверенно кивнул Иван и скрылся за дверью.
Наконец настал долгожданный для Громова момент – случился разговор с графом Вислотским о деле. Начальник его был в дурном расположении духа, но на удивление многословен. Впереди маячил час ожидания очередного допроса, сам же Василий ждал отмашки Фролова, чтобы поехать в полицейское управление.
Василий уже второй день старательно исполнял поручения графа, передавал документы от Смолового, а после и сам их тщательным образом штудировал, пытаясь удержать в памяти все подробности, крупные и мелкие. Ведь не зря начальник сказал: ещё неизвестно, что пригодится для расследования. На данный момент Громова больше всего интересовали мраморные фигурки слонов, расставленные графом на первый взгляд хаотично на письменном столе в кабинете. Причём Василий каждый раз примечал изменения в расстановке фигур, словно в его отсутствие Николай Алексеевич вёл этими слонами шахматную партию с незримым противником. Вот и сейчас заметил Громов новое изменение, три слона из одиннадцати стояли отдельно.
– Что это значит? – морща лоб, спросил адъютант и указал на слонов.
Вислотский подошёл ближе к столу. Теперь оба мужчины находились рядом друг с другом. Один, лёгкий и гибкий, с прямой спиной, уверенно стоял на ногах. Второй, скованный в движениях от постоянного присутствия физической боли, вцепился в массивный набалдашник трости так сильно, что сухожилия на руке вспучились и побелели.
– Это значит, что я напрасно посчитал, что такое дело мне по силе. Но события показали, что я к этому никак не пригоден, – ядовито ответил граф и нахмурил брови.
– Но княгиня говорила, что только вы… – начал Громов.
– Она ошиблась, – сквозь зубы процедил граф. – И я ошибся. Нет во мне того дара, на который рассчитывала Анна Павловна. Я совершенно бесполезен в этом деле. И значит… – Вислотский наклонился над столом, – вместо того чтобы сделать так… – взяв в руку одного слона из большой кучи, он переместил его к трём фигуркам, стоящим отдельно. – Я сделаю так.
Ещё ниже нагнувшись к деревянной поверхности, граф выбросил вперёд свободную руку и, как черпаком, сгрёб все статуэтки в одну кучу.
– Придётся все мои прежние выводы отправить на помойку и начинать с чистого листа. Только теперь уж тебе, Василий, придётся выслушивать мои монологи и быть судьёй моим доводам. Ибо сам я себе с этого момента больше не доверяю.
Лицо Громова приняло скорбный вид. А неплохо он начинает справляться с эмоциями, не зря перед зеркалом полночи тренировался. Долг хорошего адъютанта – соответствовать настроению своего начальника, а не глупо лыбиться, как это произошло накануне, нехорошо тогда получилось. Зато душа Громова пела: и вправду судьба его менялась к лучшему. Как было бы замечательно стать для графа не только слугой, но и собеседником, и учеником, а впоследствии, возможно, и другом.
– Итак, начну с самого начала, – Николай Алексеевич медленно добрёл до кресла и, сильно поморщившись, опустился в него, вытянув вперёд левую ногу. – Те три фигуры, что стояли отдельно, были княгиня Рагозина, ибо я полагал, что она никакого касательства к смерти любимой внучки иметь не могла, Константин Фёдорович Зорин, ибо в момент убийства был мертвецки пьян и спал в своей комнате, чему есть свидетельские подтверждения из допроса лакея княгини, и Пётр Лисин.
– Как Лисин? – не удержавшись, воскликнул Громов. – Но именно Пётр сейчас главный подозреваемый. Вы же сами слышали, что Фролов только что сказал – велено доставить студента на допрос да провести повторный обыск в его спальне. Это ли не главные доказательства его вины?
Граф неожиданно улыбнулся, глядя на Громова по-доброму, искренне, будто увидел щенка или малолетнего ребёнка, который и говорить ещё толком не выучился.
– Не стоит путать причину и следствие. А ты только что это сделал. Вот ответь мне, Пётр – убийца, потому что его везут на допрос и обыскивают, или Петра ищут и обыскивают, потому что он убийца?
Разница в положениях, описанных графом, казалась незначительной и в то же время огромной. Громов потупил взгляд, опять он плохо выучил урок, и строгий учитель грозит ему двойкой.
– А что с четвёртым слоном, что вы переставляли сейчас? – тихо спросил адъютант.
– Этот слон – мистер Грин.
– Но он же убит! Значит, точно невиновен! – здесь-то уж Громов был уверен. – Не мог же он сам в себя нож…
– Не мог, – кивнул граф. – Да только кто нам подтвердит, что не мог он быть убийцей?
– То есть как? Он и жертва, и убийца? – Василий выглядел сильно озадаченным.
– А почему бы нет? Сначала он убивает Белецкую, потом кто-то из мести или по иным причинам убивает его.
Громов задумался: и то правда, такая ситуация вполне возможна. Значит, Грина из подозреваемых исключать нельзя. Тем временем Вислотский продолжал:
– И получается две картины. В первой – убийца один и тот же, то есть некто убил Белецкую и позже по какой-то причине убил Грина. Тогда вероятно, что эти оба убийства связаны одним мотивом или вытекающими один из другого мотивами. И вторая картина, когда у наших двух жертв разные убийцы, а следовательно, и мотивы разные.
В голове Василия происходило сильное бурление мыслей, причём они совершенно отказывались выстраиваться в логическую последовательность, а как сумасшедшие лезли одна на другую, перебивали и сталкивались, разваливаясь на фрагменты и корявые осколки. Пытаясь уследить за рассуждениями начальника, Громов хмурился, морщил лоб и всячески показывал старательность. Но пользы от этого не случилось, ибо не хватало адъютанту опытности и ясности ума. Самое лучшее, что смог придумать Василий в этой ситуации, было то, что он решил слушать во все уши и запоминать как можно больше, а позже оформить всё это в записи и не спеша попробовать хоть до чего-нибудь додуматься. Так и пошёл разговор: граф излагает свои мысли, Громов слушает и запоминает.
– А кто же ваши остальные слоны? – поймав паузу, задал Василий сильно интересовавший его вопрос.
Граф прищурился, одобрительно посмотрел на адъютанта и перевёл взгляд на каминные часы.
– Об этом поговорим позже, а сейчас мне пора.
В этот же миг в дверь стукнули, в образовавшуюся щель просунулась голова Фролова. Полицейский обратился к Громову:
– Едем в управление. Здесь я закончил.
На столе перед полковником лежали четыре вязальные спицы (после повторного обыска в комнате Петра Лисина прибавилась ещё одна), медицинское заключение, составленное доктором Грегом Линнером, где в подробностях описывались большой кухонный нож, явившийся орудием убийства, место на теле мистера Грина, куда этот нож был помещён, вернее воткнут (между пятым и шестым рёбрами слева от грудины, из внутренних повреждений – нож попал прямо в сердце), и обозначалось время смерти, оно же соответствовало времени убийства (между одиннадцатью часами вечера субботы и двумя часами ночи воскресенья) и большое полосатое перо диковинной птицы, предположительно, от женской шляпки (Фролов сразу его узнал, так как самолично принимал заявление от потерпевшей графини Софьи Николаевны Хмелевской, старуха сильно сокрушалась по поводу произошедшего ограбления и умоляла вернуть ей ценное имущество).