Дверь столовой распахнулась, вошёл молодой полицейский с выражением растерянности на лице, приблизился к полковнику.
– И где, собственно говоря, эта Лисина? – по-стариковски ворчливо начал Илья Наумович.
– Отказывается идти, – отрапортовал молодец на одном дыхании, – набросилась на меня с ремнём, когда я попытался заглянуть в комнату. Говорит, что не оставит хозяйку одну. Только ежели Елизавета Антоновна и Варвара Фирсовна её подменят. А лучше, говорит, чтоб… – Тут он задохнулся и замолчал, пытаясь перевести дыхание.
– Ну что ещё? – нетерпеливо потребовал Смоловой.
– Чтоб доктор Линнер тоже непременно присутствовал.
– Хм, – полковник поскрёб волосатые щёки и задумался. – Может, и вправду вызвать доктора? Тогда и с княгиней побеседовать можно будет. – Знаешь что… – кивнул он молодцу, – езжай за Линнером, авось к этому времени Добронравовы воротятся. Вот я со всеми сразу и потолкую. А покамест приму-ка я предложение столичного Мелеха и изопью чаю.
Ещё час назад граф Вислотский воспользовался бы ситуацией и спрятался в своей норе, но теперь он решил, несмотря на косые взгляды находившихся в доме людей, в том числе многочисленной прислуги, пройтись по этажам и коридорам. Серьёзность намерений графа выдавало и выражение его лица. До этого почти всегда Николай Алексеевич выглядел отстранённым, погружённым в свои мысли, сейчас же в тёмно-зелёных глазах появились наблюдательность, живость и цепкость. Бродя по дому, глухо постукивая тростью, граф заглядывал во все подряд комнаты и залы, выискивал неинтересные детали и еле заметные мелочи, перекидывался парой слов с каждым встречным.
Перевести дух получилось на кухне. Здесь Николай Алексеевич наткнулся на француженку, которая тут же окружила его заботой. Графу было предложено удобное кресло и тончайшего костяного фарфора чашка крепкого кофе. Вислотский, недолго думая, согласился. Аромат напитка, вдыхаемый им с закрытыми глазами, втекал через расширенные ноздри и проникал в лёгкие, вызывая пьянящее чувство терпкой, бодрящей свежести. Так всегда граф сначала напивался запахом, а потом только пробовал кофе на вкус.
– Просто превосходно, – одобрительно кивнул он, – зёрна из Аргентины?
– У вас тонкий вкус, судар, – каркнула француженка, – обычно их путают с бразылским кофэ.
У плиты спиной к беседовавшим стоял высокий худой мужчина. Он ловко управлялся с полудюжиной ковшиков и кастрюлек, попеременно что-то мешая то в одной, то в другой и добавляя почти не глядя разложенные рядом ингредиенты в только ему известных пропорциях. Клубы белого дыма поднимались к потемневшему потолку, а пряные запахи возбуждали аппетит. В жилистых руках главного повара блеснул нож. Продолжая смотреть на содержимое кастрюль, месье Ришар отточенными движениями начал шинковать длинные белые корешки.
– Ах, как это всё неудачно! – неожиданно жалобным голосом воскликнул он и отбросил в сторону коренья и нож. – Ужасное безобразие!
Мадам Дабль, до этого спокойная и сдержанная, неловко дёрнулась, взмахнула корявой рукой и задела нарезанные корешки, отчего они посыпались на каменный пол.
– Прости, прости меня, – запричитала она, – я пойду и поговорю с полицейским. Попрошу его отдать твой нож.
– Сделай милость, Агата, то мой любимый, без него всё из рук валится, никак не могу к новому приспособиться… – повар тяжело вздохнул и потёр покрасневшие от дыма глаза. – И какой идиот сообразил взять мой самый лучший нож? Почему он не взял любой другой? Почему именно мой любимый?..
Мадам Дабль приблизилась к Сильвену и положила руку ему на плечо; она была почти одного с ним роста и комплекции, такая же высокая и прямая.
– Я всё сделаю, что в моих силах, – понизила она голос, – потерпите ещё немного.
Дверь открылась, и на пороге вырос генерал Зорин. Его крупная фигура заняла почти весь проём; увидев графа с кофейной чашкой, Зорин расплылся в улыбке.
– Я, как всегда, вовремя. Агата, милочка, и мне чего-нибудь плесни, лучше красненького. Ну, вы знаете мои вкусы…
Из дальнейших повествований Константина Фёдоровича граф узнал, что Борис уже вернулся, только без сестры: Лизавета у модистки встретила свою подругу и отослала брата домой. Отсюда Зорин сделал вывод, что барышни собираются предаться любимому женскому делу, то есть делиться друг с другом разнообразными новостями, а попросту сплетничать. По блестящим глазам и топорщившимся в стороны седым усам генерала граф понял, что до сего момента Зорин уже успел где-то угоститься бокалом вина, а возможно, и двумя.
– Смоловой – ищейка отменная, это видно по тому, как он ест. – Генерал перескочил на новую тему: – Какой сейчас стол был накрыт к чаю, ах-ах, – Зорин почмокал, – жаль, сударь, что вы не присоединились к нам. Так вот, скажу я вам, ежели посмотреть, как Илья Наумович потребляет различные колбасы, а вот сыры вниманием обходит, то становится ясно, что он хищник, настоящий волк. Ежели бы это преступник увидел, то непременно струсил бы и постарался с таким сыщиком дел не иметь… Плесни-ка мне, милая, ещё немножко… И графу…
Вежливо извинившись, – здесь он насмотрелся и наслушался уже вдоволь, – Николай Алексеевич продолжил обход особняка княгини. Теперь предстояло испытание не из лёгких, путь лежал по лестнице на второй этаж. Неожиданным препятствием стал ворсистый ковёр, прикрученный к ступеням с помощью металлических скоб. В своём доме Вислотский подобных роскошеств не держал, после трагедии все ковры как нежелательные препятствия были из дома убраны, ибо ходить по мягкой, обволакивающей ноги поверхности было значительно сложнее, чем по ровному полу.
Восхождение отняло значительно больше времени и сил, чем рассчитывал Николай Алексеевич. Ещё не преодолев середины лестницы, он начал жалеть о своём решении и почти сдался, мысленно договариваясь с собой о том, что с больной ногой ему надо бы вернуться в кабинет и принять новую порцию лекарства. В это время с ним поравнялся Борис Добронравов и, вежливо поклонившись, проворно взлетел на второй этаж и повернул налево.
Граф услышал стук в дверь. Борис шёл не в свою комнату. А так как Лиза ещё не вернулась, значит, молодой человек, вероятнее всего, стучал в дверь Вари Мелех. Напоминание о промахах графа придало ему сил продолжить карабкаться вверх. Одной рукой опираясь на дубовые перила, другой сжимая трость, по одному шагу, переводя дыхание после каждого рывка, сводившего судорогой левую ногу, Вислотский приближался к своей цели.
Скрипнула дверь. Граф замер, не дойдя последний десяток ступеней.
– Варя, вы заняты? – раздался еле слышный голос Бориса. – Как вы бледны. Хотите, я принесу вам капли?
В ответ зашелестел нежный женский голос, но разобрать слов у графа не получилось.
– Прошу, не отказывайтесь от моей помощи, – опять послышался голос Добронравова, говорил он с чувством. – Я от всей души за вас переживаю. Папенька ваш случайно мне рассказал, что вам плохо на допросе сделалось. Он просил присмотреть за вами и не говорить, откуда мне это известно. Но я вот гляжу сейчас на вас и понимаю, что не могу и не хочу вас обманывать или что-то недоговаривать. Хочу всегда быть открытым и честным с вами. Только вы не сердитесь на папеньку, он вам добра желает. Как и я…
Вислотский услышал шуршание женского платья, значит, Варя вышла из комнаты в коридор.
– Я вам признательна, Борис Антонович, – холодно ответила она, – да только поздно всё это. А папеньке передайте, что не переменю уж больше я своего решения. И не стоит вам впредь меня тревожить. Прошу.
– Ваш отказ только укрепляет мои намерения и чувства, – неожиданно пылко заговорил Борис. – Я буду добиваться вас…
– Вы можете поступать как вам вздумается, вы свободный человек.
Варя смолкла.
– Значит, вы разрешаете мне?
Хлопнула дверь. Граф вздохнул, в таком настроении ему не было смысла в беседах ни с Борисом, ни с Варварой. Добронравов выскочил на лестницу, чуть не столкнувшись с Вислотским, помчался вниз. Сделав последнее усилие, граф преодолел несколько ступеней и оказался в коридоре второго этажа. Прислонившись к стене, он с силой вцепился в бедро больной ноги, подавляя этим начинавшуюся дрожь. Оставалось последнее место, куда можно было отправиться: покои княгини Рагозиной. Тем более что Лисина тоже находилась там.
Чая было опустошено уже три чайника, причём последний допивался в приятной компании доктора Грега Линнера, а Елизавета Антоновна Добронравова ещё не воротилась. Беспокойство по поводу впустую утекающего времени начало расти у Смолового. Да и доктор, как зашёл на порог, объявил, что торопится.
– Негоже больше откладывать и оттягивать, – засопел полковник, утираясь крахмальной салфеткой и выбираясь из-за стола. – Пройдёмте-с к княгине, – обратился он к доктору Линнеру. – У меня к ней тоже вопросы имеются, а в вашем присутствии мне покойнее будет их делать. А коли Елизавета Антоновна явится, – это было уже адресовано писарю, которого полицейский решил в покои княгини не брать, – проси её вместе с госпожой Мелех подняться к Анне Павловне.
Полковник Смоловой уже неплохо ориентировался в большом особняке княгини Рагозиной и безошибочно проделал путь до покоев хозяйки. Следом за ним шёл доктор с большим кожаным саквояжем в руке.
На стук выглянула голова в жёлтом чепце и, заметив доктора, сморщилась в подобии улыбки. Полицейского же Лисина взглядом не удостоила и попыталась даже не пропустить в комнату.
– А этого, милочка, я бы вам не советовал, – Смоловой уверенным жестом освободил дорогу от сутулой фигуры Ольги Григорьевны. – Я здесь при исполнении, и препятствия, учиняемые вами, могу истолковать как хулиганство, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Лисина вздрогнула, бросилась вдогонку за полицейским, злобно шипя ему в спину:
– Анна Павловна отдыхает, и не вздумайте тревожить её по пустякам.
– Два убийства, милочка, это не пустяки, – резко осадил Лисину полковник. – А за здоровьем княгини доктор пронаблюдает.
Смоловой резко остановился, уперев выпуклые глазки в сидящего на стуле рядом с постелью княгини графа Вислотского. По всему было видно, что граф здесь давно, и задушевная беседа с княгиней приятна обоим.