– Это слышали все, маман, – в нетерпении бросил Пётр. – Я же говорил вам к старухе не ходить, а идти к дядюшке. Судя по бриллиантам, что он и его дочь надевают к месту и не к месту, денег у них предостаточно.
Лисина горько вздохнула:
– Вчера у Фирса Львовича просила.
– И что ж? Не дал?
– Нет, сказал, что все деньги вложены в дело и наличности с собой много не имеет.
Развернувшись на каблуках, Пётр нервно зашагал по оранжерее.
– Как же некстати всё это приключилось, – рассерженно заговорил он и, остановившись в том месте, где ещё совсем недавно стоял Константин Фёдорович, машинально схватился за прут, торчащий из кадки с пальмой, и стал с силой втыкать его в землю.
С улицы раздался шум. Обычно в оранжерее не слышно, о чём говорят снаружи. Но не в этот раз. Кричала Аннет:
– …Вам наплевать на меня! На мои чувства, на мои переживания! Какая же вы чёрствая!
Лисина подскочила к сыну. Они оба уставились в окно на разыгравшуюся сцену. Бледная Анна Павловна сидела в своём кресле и протягивала руки к Аннет. Та, отбежав от бабушки на несколько шагов и развернувшись к ней, кричала, вытирая слёзы:
– Я никогда вам не прощу! Никогда! Уйду к себе и буду плакать весь вечер, пока вы все будете веселиться, а завтра уеду из этого дома… Раз моя судьба для вас не важна, значит…
Барышня обняла себя за плечи, с которых соскользнула меховая накидка, и с громкими стонами бросилась прочь из сада в дом. Княгиня неподвижно смотрела ей вслед, не опуская протянутых к внучке рук, пока не подоспела служанка и не покатила кресло княгини следом за Аннет.
Борис находился в своей комнате, где собирался убить время до начала приёма. Он стоял перед книжным шкафом и разглядывал корешки двух десятков томиков, пылившихся здесь, но так ни на что и не решился. Молодой Добронравов маялся скукой. У Лизаветы в доме княгини хоть было с кем словом перемолвиться, она дружила с кузиной Аннет и Варварой Мелех. А он так одинок здесь, как былинка в степи. Конечно, можно послушать россказни старика Зорина про войну, про походы да про сражения, но всё это уже в прошлом. Отжило, отыграло, мхом поросло. Текущее положение политических дел генерала мало волновало. Борис же, напротив, с удовольствием бы об этом порассуждал.
Петра Лисина Борис как друга не воспринимал, хотя студент и был ему интересен. Да только он с утра до ночи где-то пропадал со своими дружками очень сомнительного происхождения. Борис полагал, что ему такое общество не пойдёт на пользу. Если же случалось, что Пётр оставался в доме, за ним неотрывно следовала его маман, не давая молодым людям сблизиться. Сделав несколько неудачных попыток сойтись с Лисиным покороче, Борис остыл к нему.
Был ещё столичный франт Фирс Львович, слишком богатый и старый, слишком спокойно живший и размякший от этого. Интересовали его только модные наряды и камни самоцветные, прямо как барышню какую. Вот дочь его Варя совсем другая была, хвостом не крутила, и похоже было, что богатства своего даже стеснялась. Это Борису нравилось. Но была она уж слишком застенчива, робка да неуклюжа в танцах, что странно для столичной девицы. Получается, в большом особняке Борису друга по сердцу не сыскалось.
Выйдя из своей комнаты, Борис оказался на пути бежавшей с прижатыми к лицу руками и вследствие этого ничего не видящей Ани Белецкой.
– Кузина, что случилось? – молодой человек попытался её остановить.
Аннет громко всхлипнула и, не сбавляя шага, пронеслась мимо.
Борис проводил взглядом плачущую барышню и направился вниз, чтобы узнать, что же всё-таки произошло.
Перед распахнутыми настежь стеклянными дверьми в сад в несуразно большом кресле на колёсах сидела сгорбленная старушка и молчала. Плотно сжатые губы, сдвинутые брови и холодный взгляд как-то не вязались с её миниатюрным телом. Даже меховые накидки и шали не делали фигуру княгини Рагозиной больше, чем она была на самом деле. Вокруг кресла неловко топталась служанка, то поправляя накидки, то пытаясь их снять.
– Двери! – громогласно скомандовал подоспевший генерал. – Закройте эти чёртовы двери!
Лакеи бросились исполнять. Наконец в столовой сделалось теплее, и служанка начала раздевать княгиню. Константин Фёдорович наклонился к старушке.
– Матушка, голубка моя, что тут у вас творится?
Та в ответ лишь сверкнула глазами.
– Они-с с Анной Сергевной поругали-с, – тихо начала служанка, развязывая кашемировый платок, что был надет на голову княгини поверх чепца.
– Цыц! – неожиданно для всех взревела княгиня, меняясь в лице, и рывком скинула с себя платок. – Нечего прислуге барские дела обсуждать. А ну пошла вон.
Служанка со страху попятилась и скрылась за дверьми, сквозь которые в столовую вошли Лисины, мать и сын. Увидев бескровное искажённое лицо княгини, Ольга Григорьевна молитвенно сложила руки и запричитала что-то себе под нос. Пётр остановился на почтительном расстоянии и склонил голову.
В это же время, но с другой стороны в комнате появились мадам Дабль и любопытствующий Борис. Экономка тут же оценила ситуацию и, подойдя к княгине, строгим голосом заявила, что Анне Павловне нужен отдых, что её сейчас же уложат в кровать, а приём есть ещё время отменить, и что надо бы послать за доктором…
– За доктором?! – резко вскинулась княгиня. – За душеприказчиком посылай. Буду завещание править. Раз не хочет по-хорошему, будет по-моему, – старуха заходила ходуном в кресле, исподлобья озирая стоявших вокруг неё. – А может, всех вас вычеркнуть и отписать всё на приюты?
Княгиня схватилась за сердце и часто задышала, закатив глаза. Зорин не мешкая сунул ей под нос пузырёк с нюхательной солью.
– Вот, дыши, матушка, дыши, – закудахтал он, делаясь похожим на жирную наседку. – Нервишки у тебя пошаливают. Нельзя так в нашем возрасте себя изводить.
– Я всё же настоят на отмене приёма, – воспользовавшись паузой, вставила мадам Дабль, – и срочно в постел уложит…
– Агата, прекрати тараторить. – Княгиня, отдышавшись, заговорила твёрдо и медленно: – Это так тебе не идёт. Приём отменить не позволю. Иди, занимайся своими делами, обо мне найдётся кому побеспокоиться.
– Тогда я посылат за доктором, – не сдавалась француженка.
– Не вздумай! На всю Москву ославить меня хочешь? – вскинула брови Анна Павловна. – Как увидят его коляску у «Мраморного слона», сразу слухи поползут, что умираю я. Или уже померла. Даже не знаю, что из этого хуже.
Взмахом руки княгиня показала, что разговор с Агатой кончен и чтоб та отправлялась проверять готовность особняка к приёму гостей.
– Вот и вы на шум пожаловали, – с раздражением в голосе продолжила княгиня Рагозина, таким образом приветствуя просочившегося в дверь Фирса Львовича. И обратившись к Зорину, сказала: – Устала я, голубчик, проводи меня и последи, чтоб никто меня не беспокоил. И за душеприказчиком пошли. Безотлагательно.
Последние часы перед началом приёма были самыми ответственными и самыми хлопотными для мадам Дабль. Экономка, казалось, находилась во всех местах одновременно, видела и знала всё, что происходит в особняке. Инцидент, случившийся между княгиней и её внучкой, мгновенно стал достоянием всех слуг в доме, что, конечно, отразилось на их работе. И если бы не тяжёлые шаги экономки, эхом разносившиеся то из приёмной, то из диванной, то из столовой, к приходу первого гостя идеального порядка не получилось бы.
В то время как генерал, раздувая от усердия щёки, катил кресло с княгиней по коридору второго этажа, мадам Дабль пронеслась им навстречу с чрезвычайно озабоченным видом.
– Она, как всегда, всё успеет, – усмехнулась Анна Павловна, – и сколько же в этой женщине энергичности и целеустремлённости. Диву даюсь, – из уст княгини это прозвучало как осуждение. – А ведь она француженка.
Лакеи растворили двери в покои Анны Павловны, и генерал, закатив кресло внутрь, остался с княгиней наедине.
– А что, француженки не могут быть таковыми? – нарочито весело спросил Константин Фёдорович.
– Даже не знаю, – задумчиво сказала княгиня, – но я никогда подобных не встречала, хоть и живу давно на этом свете и много чего повидать успела. Все эти французы да француженки такие изнеженные, а эта…
– Ну здесь я с тобой, душа моя, не соглашусь. Воевать они точно умеют, и ни дождь, ни ветер им нипочём. Сам видел и могу сказать…
Княгиня замахала на него руками:
– Опять ты про это вспоминать вздумал. Уж не надеешься ли отвлечь меня от мыслей?
– Почему бы и нет? – Зорин крякнул и выпрямил спину по-военному. – Давай я тебе, матушка, баек каких расскажу.
– Отстань, не до них мне сейчас. Уж десять лет минуло, как мы французов с нашей землицы прогнали, а ты всё никак не навоюешься, не успокоишься… Лучше посоветуй, как мне с Анной поступить? Простить али вычёркивать её из духовного…
– Да ты б объяснила мне, из-за чего ссора у вас вышла. Может, и посоветую что.
Княгиня протянула Константину Фёдоровичу сухую руку и сказала:
– Лечь хочу.
Оказавшись на мягкой тахте у окна, княгиня вздохнула и выложила всё как на духу про капризы и проделки взбалмошной девчонки, про нежелание Аннет вести себя сообразно своему возрасту и положению, про вредные и даже опасные идеи, что посещают голову любимой внучки. Генерал только покрякивал и раза три сказал: «Да-а-а уж».
– И что после этого всего прикажешь мне делать? – Анна Павловна опять разгорячилась и с новой силой засверкала глазами. – Пожалуй, всё же стоит вычеркнуть её… Иди-ка, голубчик, пошли за душеприказчиком. И попроси у Агаты что-нибудь покрепче для меня. От нервов.
Зорин поднялся, оправил мундир и вышел, но направился не в прихожую, где всегда обитал мальчишка для разных срочных посылов, а в противоположную сторону, в левое крыло, где занимали комнаты проживающие и гостившие в доме, в том числе Аннет.
В дальнем углу оранжереи, где стоял ящик с покрытым бледно-розовыми цветами кустом, копошился молодой садовник. Не обращая внимания на вошедших, он продолжал свои манипуляции, обмазывая ветки и торчащие из земли корни какой-то едкой тягучей субстанцией. Делал он это крайне старательно и от этого очень медленно.