ы, кошки, можем и весь день проспать, если хозяева на работе, и у нас грань между той и этой жизнью гораздо тоньше, чем у людей. Мы можем, не засыпая глубоко, дрейфовать на грани двух миров.
Сейчас, например, я лежу на Машином животе, но одновременно слышу, как подо мной барахтается, бултыхается в своей теплой живой воде младенец, сосет палец и улыбается. Ему приятно, что вагон качается, я тарахчу, Маша похрапывает… Этот невидимый мир — очень ясный, когда на него настроишься. Но люди не умеют настолько сосредотачиваться, чтобы исчезло все кроме одного. Они слишком много думают, и эти мысли для них громче всего остального.
Малыш
Мама-Маша храпит, мама-Ёшка мурлычет, а мне щекотно. Хр-р-р, мр-р-р, хр-р-р, мр-р-р. Ду-дук, ду-дук — мы несемся над землей. Весело.
Мася
Я бы уже чего-нибудь съел. Нет? Спим еще? Ладно, поспим…
А может, хватит?
Да, давайте завтракать.
— Мрнэйяя! Мрнэн?
— Поддерживаю! — Это Ёшкин голос.
— Тихо, Мася! — Это Маша шепчет.
— Ш-ш, замолчи! — Это Витя шипит.
А что думают соседи по купе, пусть останется тайной.
Глава четвертаяИм все слышно
Мася
Поезд затормозил и прочно встал — конечная. Мы выходим, я в щелку своей сумки гляжу. Вдруг навстречу бежит-летит-хохочет Сама Радость, большая, прыгучая, развевающаяся. Ох и шумная! Мне сразу понравилась так! Прямо съесть ее захотелось.
— Давай-ка! — вместо приветствия крикнула Радость и Машин рюкзак на одно плечо вскинула. — И ящик давай! — Переноску хвать!
Ёшка как взвоет от неожиданности. Тетенька как подскочит, не хуже меня.
Маша клетку обняла, заворковала:
— Коша моя, не бойся…
А тетенька уже Витю обнимает крепко-крепко и меня, главное, животом к нему как притиснет. Тут взвыл я.
— И тут кот, — гордо сказал Витя. — Здравствуй, Люся.
Виктор
— Два кошака? В поход? — Люся недоверчиво пощупала сумку. Сумка мемекнула.
— Так получилось, — развел я руками.
Она попыталась так же лихо подхватить и мой рюкзак на второе плечо, но не смогла оторвать от земли.
— Тяжесть-то какая.
— Так получилось, — развела руками Маша.
— Вчетвером, значит?
— Э-э-э… С половиной, — поправил я свою давнюю, еще с институтских времен, подругу. Мы с ней вместе немало троп истоптали.
Люся долго осмысливала. Потом пригляделась к моей жене…
— Ну, знаете! Я с вас удивляюсь.
— Мы сами с себя удивляемся, — улыбнулась Маша.
— Люсь, — спрашиваю, — можно будет это у тебя пока оставить? На обратном пути заберем.
— А чего там?
— Ну… как сказать…
Люся подозрительно заглянула в пакет с кошачьим лотком.
— Горшок, что ль? Фу! Ну да шут с вами, бросай под сиденье.
Когда мы будем уезжать, Люся, вспомнив о забытом в машине лотке, вихрем слетает туда-обратно и на ходу закинет пакет в окно отходящего поезда, за что проводница будет ворчать на нас все два с половиной дня обратного пути.
Но это случится потом, а пока она села за руль громыхучей, большой, раскалившейся на припеке машины, и мы поехали из Барнаула в Горноалтайск, а оттуда в поселок Чемал.
Наутро собрались на гору Верблюд. Котов оставили в доме, чтобы прогуляться налегке.
Тогда-то все и началось.
Идем мы с Люсей мимо пастбища, пыль загребаем, болтаем — не можем наговориться. Лет десять не виделись! Как вы думаете? Всех дружбанов-туристов перебрали. А этот как? А тот где? А сам? А сама?..
Маша сзади идет, не торопится. Она как фотоаппарат возьмет в руки — все, пропала девчонка. Жуки, коровы, цветочки… Как инопланетянка. Все ей интересно. «С фотоаппаратом, — говорит, — мир словно впервые видишь».
Болтаем мы, значит, тропа вверх потихоньку забирает. Тут оглядываюсь — а Маши не видать. Где, говорю, жена моя? Люся смеется: дуется, мол, на тебя жена, что ты со мной да со мной, а про нее забыл.
А мне вот не до смеху. Ведь и вправду забыл.
Покричали, подождали, сидя на поваленной березе, — нет Маши. Хотел уже идти за ней, да Люся остановила: не надо, сама появится. И точно, идет. Понурая такая.
— Машуня, — кричу, — ты чего? Все нормально?
Подходит, говорит печально:
— Крышку от объектива потеряла.
Люся смеется:
— Я ж говорю, обиделась. — И Маше: — Здесь видишь воздух какой звонкий. Здесь нельзя обижаться и злиться. Всякая мысль человечья им слышна.
— Кому? — не поняла Маша.
— Духам горным, кому ж другому. Это они тебя проучили.
Маша не сильно поверила, однако на всякий случай спросила:
— Что же делать? Я искала-искала, нет нигде. Без крышки объектив легко испачкать или поцарапать.
— Не беспокойся, — по-братски хлопнула ее по плечу Люся. — Заберемся на гору — подскажу, что делать.
Мы попили чаю с бутербродами, а потом еще долго поднимались, не спешили: такая красота вокруг! Трава зеленая, мягкая. Березы на склоне все в одну сторону прогнулись, как гимнастки. На вершине двугорбой горы Верблюд тропа скачет по камушкам, между камнями пружинистый мох, даже наступать жалко. А вниз такой вид открывается! На реке Катунь сумасшедший народ закладывает виражи на скутерах. Самих людей не видно, только след пенный по воде чиркает.
Люся отвела Машу в сторонку и говорит:
— Положи на камень хлеба, полей водой. Теперь попроси прощения за плохие мысли, скажи, что все поняла, и попроси вернуть то, что забрали.
Наверное, Маша так и сделала, потому что обратно шла уже повеселевшая. Да и спускаться легче, чем подниматься. Ближе к середине горы стали мы все под ноги смотреть. Но я не верил, что в такой высокой траве, на такой узкой тропке можно найти крышку от крошечного объектива. Искали, искали… Солнце почти село, скоро стемнеет, а крышки, конечно, нет.
Маша снова скуксилась.
— Я все сделала, как нужно. Что ж они не отдают?
Я решил Машу успокоить.
— Ничего, — говорю, — приспособим вместо крышки носовой платок на резинке. Хватит уже искать, отдай духам, пусть играют. А то и вокруг не смотришь, все под ноги да под ноги.
Маша вздохнула:
— Ладно, в самом деле, пусть. Чего это я из-за ерунды раскисла.
Не прошли мы и двух шагов — лежит крышечка, дожидается, вся как есть на виду.
— Вот, оказывается, что нужно было сделать, — рассмеялась Маша. — Отдать.
Глава пятаяЗлые чары
Мужественно идите вперед.
Маша
Люся договорилась с водителем, загрузила нас в могучий, с огромными колесами, приземистый ГАЗ-66, и, попрощавшись с ней (наконец-то мне вернули моего Витю!), мы поехали по дороге, которую только с большой натяжкой можно назвать дорогой. Рытвина на рытвине, не лужи, а болота, раз двадцать мы форсировали речку по булыжникам, я посчитала. Два часа нас мотало и кидало на жесткой, узкой скамье в кузове.
Дальше наш путь лежал на Каракольские озера, к которым надо подниматься километров семь-восемь. Перед подъемом строгие алтайские конюхи предложили нам взять лошадей. Но мы гордо отказались. Мы не ищем легких путей, пусть «матрасники» катаются.
— Подумаешь, каких-то семь километров, — говорю. — За час одолеем.
Витя поспешно отвернулся, чтобы спрятать то, что было написано на его лице.
— Побольше, — только и сказал.
Через пять минут подъема выяснилось, что дорога вверх с рюкзаком — это совсем не то, что по равнине налегке. Накрапывал дождик. Плащ защищал от влаги снаружи, но под ним одежда сразу отсырела от испарений и липла. Дышали мы как два дачных самовара, выдыхая пар в насыщенный моросью воздух. Через десять минут я почувствовала, что нагулялась. Через пятнадцать хотелось только лечь на диван и лежать полдня. Через двадцать я уже почти плакала от безнадеги, а впереди, как выяснилось, несколько часов подъема. Рюкзак натирал плечи и хвост. Были моменты, когда приходилось лезть круто вверх на карачках! Тропу развезло, кроссовок не видно под налипшей глиной, мы скользили и хватались за ветки и стволы, чтобы не поехать вниз. Витя шутил, отвлекал и подталкивал меня снизу на особо крутых участках, но это не помогало, и спустя час я встала как вкопанная, повиснув на березе. «Больше не могу, я больше не могу», — тупо вертелось в голове, и никакие уговоры не действовали.
— Отлично, — бодро сказал Сильный муж. — Привал.
Я рухнула на землю, не подложив сидушку, не сняв рюкзака, — сил не было.
— Первый час самый тяжелый, потом втянешься, — уверял меня Витя, наливая в крышку термоса дымящийся чай.
— Горько, слишком крепкий, — капризно сказала я не своим голосом.
— А ты с конфеткой! Сладкое восстанавливает силы.
Он бросил мне карамельку. Я бессильно проследила за ее полетом, даже не сделав попытки поймать, хотя это наша любимая игра.
— Ну что ты. — Он подал мне другую. — Взбодрись. Смотри, как хорошо.
Ну смотрю. Чавкающий под ногами склон, растоптанный туристами. Мокрые деревья, мокрые, скользкие корни, мокрая трава.
— Чего хорошего-то? Елки с палками.
— Кедр, а не елки. Дыши! Каждый вдох прибавляет здоровья.
— А каждый шаг — убавляет, — мрачно проворчала я.
— Машуня, я тебя не узнаю.
Хм, он меня не узнает. Я сама себя не узнаю.
Карамелька, разумеется, внедрилась в дырку в зубе. Я сморщилась от боли.
— Ты же туристка, а не принцесса-капризуля.
Так обидно мне стало! Ну вообще! Принцессой никогда не была, и никто меня в этом не обвинит.
— Давай я кошку понесу, хочешь? — подлизывался Витя.
Гнев придал мне сил. Я неуклюже встала, отвергнув протянутую руку, и потопала вверх, не обращая внимания на кошкины мявы. Не нравилось ей мотаться у меня на боку. Терпи, как я терплю. Муж торопливо пихал в рюкзак термос. Ничего, догонит.
Ёшка
Я не просто «мявкала», между прочим. Я объясняла тебе, что это одна из твоих сущностей вырвалась на волю и взяла верх над остальными. Ты раньше не попадала в такие ситуации и поэтому с ней не встречалась. Ее надо победить. Но прежде разглядеть. Услышь меня, Маша!