«Попроще нельзя? Она тебя не поймет», — фыркнул рыжий.
— Ты слишком долго жила среди людей ненастоящей жизнью, — обиделась я на «она не поймет». — Даже не можешь рассчитать, где солнце зайдет.
— Ты не уходи от ответа. Докажи, что тебе можно верить, — подал наконец голос осмелевший рыжий.
— Что такое обещания… Пустые слова. Слово ничего не стоит нарушить. Чтобы ты мне верила, я тебе скажу способ, как меня можно будет прогнать, если я не уйду сама.
— М-м? Ну скажи. — Кошка тщетно старалась скрыть радость.
— Чтобы я вошла, меня надо пригласить. А чтобы вышла…
— Прогнать? — не утерпел рыжий выскочка.
— Нет, умник. Просто выйти за границу моей территории, и я сама выскочу.
Сказать по правде, эта пара уже начала меня раздражать своей страстью к пустой болтовне.
— Давайте к делу, раз у меня всего ничего времени, — попросила я. — Иди сюда и пригласи меня.
Кошка медленно и неохотно ступила на тропинку.
Медленно и неохотно…
Она должна меня пригласить.
Но она не спешила. В отличие от меня.
Она слишком близко. Я не могу больше терпеть. Мне ничего не стоит просто выбить ее из тела одним ударом и занять ее место! Я прыгаю…
Мы прыгнули одновременно — я и этот белка-летяга. Рыжий летел на меня, растопырив конечности, и орал букву «А».
— Приглашаю, — сказала наконец кошка в тот миг, пока мы с рыжим были в воздухе.
Меня он не сбил, конечно, по причине отсутствия плотности, но сбил мне прицел, и я промахнулась. Коту я тоже сбила прицел, и, вместо того чтобы приземлиться на лапы, он шлепнулся на спину, неловко подвернув красивый хвост.
Я думала, сейчас вой поднимет на весь лес, а он даже не пикнул, хотя ему было очень больно, хвост повис бессильной плетью. Кот стоял в неестественной позе, задрав зад, и смотрел на меня огромными глазами с молчаливым укором. Мне даже стало неуютно.
Глупости. Некогда мне. Меня же позвали. Значит, я могу без боя, не навредив нелепому доверчивому созданию, занять это тело…
Ёшка-Чокондай
Я осторожно потрясла ушами. Бр-р, сколько здесь лишних, непонятных мне мыслей и картинок. Подвинься, кошка, у тебя в голове слишком тесно. А еще лучше, пойди полетай. Нет уж, полетать я успею, когда сама стану призраком — позже, надеюсь, сильно позже. Пока лучше постерегу свое место. Забавное ощущение — будто сама с собой говоришь. А так и есть, ты говоришь сама с собой. Ведь я — это ты. А ты понимаешь, где я, а где ты? А кто — ты? И кто — я? Эй, ты кто такая? Ха-ха-ха! Ты пошутила! Вернее, я пошутила! Ха-ха-ха!
— Вы что, валерьянки нализались? — прервал рыжий нашу безумную беседу, во время которой мы выделывали такие прыжки по поляне, что подняли вихрь из прошлогодней листвы, веток и одуванчикового пуха. — Ёшка, ты в своем уме?
— Нет, я в чужом! Вернее, чужой у меня в уме. Нас тут двое! Ха-ха-ха!
— Ты что, сразу за двоих говоришь?
— А ты что так странно стоишь? Ха-ха-ха!
— Не прыгай через меня! Осторожно, хвост болит. А вдруг это перелом? Вдруг он отсохнет?
— Отсохнет — намочим, не переживай. А отмокнет — высушим. Ха-ха-ха!
Я взлетела на ствол дуба и дико точила там когти, кора так и сыпалась вниз. Птиц с поляны как ветром сдуло.
Здесь, наверху, далеко от земли, дул ветер. Я влезла повыше, распласталась по шершавой, нагретой солнцем толстой ветке. Меня покачивало. Шерсть щекотно пошевеливалась. Я приникла к ветке животом, шеей, подбородком, лапами, почти стала ею. Кожей и костями я слышала все дерево: поскрипывание ствола о ветку соседнего кедра, течение сока под корой, жучков, жующих древесину, и гусениц, грызущих листья. Да, листья! Гигантский хор листвы исполнял песню дерева. Я сосредоточилась, настроила слух и услышала в хоре множество голосов, почти не отличимых друг от друга и все же разных. Трепетали ворсинки на поверхности зеленой кожи листа, гудела ножка, и края бились о соседние листья.
Я расширила слух — и охватила вниманием весь ближайший лес. Каждое дерево и каждый лист. Каждый куст и каждую травинку. Разноголосицу птиц и жуков, слепней и стрекоз, мух, кузнечиков, цикад, белок, мышей, кротов… Меня почти оглушило — ум не готов был воспринять такое количество разных звуков!
Я открыла глаза и потрясла головой. Перед носом на паутине качался паук. Цап — и паук во рту.
Скатилась с дерева и понеслась кругами по поляне.
Мася стоял все в той же скорбной и уморительной позе — припав на передние лапы и высоко подняв зад. Хвост, прекрасный пышный хвост, висел неподвижно и безжизненно, касаясь белым кончиком земли.
Я попрыгала перед ним, приглашая к игре. Не меняя позы, он смотрел на меня большими глазами — две желтые чаши, полные укора.
— Пф-ф! — Я понеслась к норе одного вредного суслика, острого на язык и, наверное, на вкус.
Кот поплелся следом.
Глава пятнадцатаяРазговоры
Виктор
— Ты здесь все время живешь? — спросил я паренька, пока варилась картошка.
— По большей части. Вас Виктор зовут?
— Да. А тебя?
— Микулаш. Николай по-вашему.
Маша дулась — стояла у маленького очага, дым которого поднимался к дырке наверху юрты — аила, как называли юрту алтайцы, — и возила по дну котла деревянной мешалкой.
— Микулаш, где у тебя соль? — спросила она, не оборачиваясь. Игнорировала меня.
— На полке, в синей жестянке.
— Родители у тебя есть? — продолжал я допрашивать хозяина, чтобы не слышать Машиного молчания.
— Мать в городе.
— Учишься где-нибудь?
— Не, работаю. Я сам живу.
— Один, в глуши? А что так? Молодежь, наоборот, в город сейчас уехать старается. Со сверстниками разве не интересней, чем одному?
Микулаш молчал. Может, не хочет, чтобы к нему с расспросами лезли. Но хозяин должен быть вежливым с гостями, и он все же ответил:
— Знаю я их интересы. У кого круче айфон да кто больше выпьет.
— Что, все как один такие примитивные?
— Мне все больше такие попадались. Плоские.
— А ты, значит, круглый? — хохотнул я.
Теперь он замолчал прочно.
Да, по-дурацки вышло. На меня иногда находит, и я могу ради смеха подколоть человека, ну что за характер. Парень-то видно, что серьезный, и жизнь у него нелегкая.
— Ты, Витя, лучше бы поблагодарил человека за то, что приютил тебя, — строго сказала Маша, покончив с бойкотом. Она тащила закопченный котелок с варевом.
Я вскочил и расчистил место на крошечном самодельном столике.
— Я пошутил, Коля. Я вообще шутник. И правда, прости, забыл тебе спасибо сказать.
— Я вам не Коля. Не можете запомнить Микулаш, тогда Николаем зовите, — буркнул он. И чуть погодя добавил: — Над другими шутят, чтобы себя за чужой счет поднять. Вы не задумывались?
Он поднял на меня злые глаза. Видать, не раз доставалось ему в жизни от всяких шутников.
— А ты не задумывался, кто на шутки обижается? — не смог я остановиться. Что за бес в меня вселился?
— Витя! — одернула меня Маша.
— Смотря какие шутки, — отрезал парень. — А за «дурака» и огрести можно.
Н-да, поговорили. Ели в молчании. Микулаш попробовал Машиной стряпни, встал и принес соль. Мы досолили совсем пресную картофельную похлебку. Маша смотрела на синюю жестянку. Потом вдруг перестала жевать.
— У тебя, Микулаш, что лежит в другой синей железной баночке?
Оглянулся на полку с приправами и неожиданно засмеялся. Смотрю, и Маша улыбается. Я не понял, в чем дело, но за компанию тоже сижу — рот до ушей. Через мгновение мы все хохотали. Долго хохотали. Подозрительно долго. Прямо остановиться не могли.
Тут до меня вдруг стало доходить.
— Машуня, а чем ты посолила картошечку? — спрашиваю я, с трудом втискивая слова между приступами смеха.
— Действительно, чем это я посолила? — спросила она Микулаша, утирая слезы.
— А это тайна, — рыдал он от хохота.
— Дедова тайна? — Маша, кажется, тоже кое-что заподозрила и перестала смеяться. Ненадолго, впрочем.
— Точно, дедова! Какая понятливая тетя, — заливался парнишка.
— А кто у нас дед? — поинтересовался я, икая.
— А дед у нас шаманом, Витя, был, — сообщила мне жена, сдерживая смех прямо руками — держала себя за щеки.
— И что теперь с нами будет? — похолодел я, смеясь.
— Ой, что бу-у-у-уди-и-ит, — глумился Микулаш. — Вот и над вами пошутили. Причем не я, а покойник. Он за меня всегда вступается.
— Мы не отравимся? — хохотнула Машуня.
— Выживете. Он этим снадобьем тоску зеленую лечил. Как рукой снимало. Самые сумрачные типы корчились тут от смеха. И я, малец, ржал с ними заодно. Дед веселый у меня был, это да. Вот кто пошутковать любил до полного беспамятства. Но ему прощали все — боялись обижаться. И просто из уважения. Всем помогал. Но не без разбору, между прочим. И не за так. За так нельзя, иначе своего убудет.
Паренек наш наконец разговорился. Ненормальный хохот отпустил, голова была легкая и беспечная. За чаем мы болтали, обменивались телефонами. Потом я вдруг заметил, что нет котов. Как это они пропустили обед? На них не похоже, они бы почуяли запах.
Выглядываю, зову — нет нигде. Тут вспоминаю, из-за чего мы с Машей поссорились. Я пожурил ее за то, что разрешила духам заводить какие-то мутные дела с кошкой. На самом деле я не верил, что все это было в реальности. Просто Маша увидела сон, и так совпало, что меня в этот момент отпустило. Но мне не понравилось, что она позволила принести в жертву кого-то из наших кошаков, хоть бы и во сне. Интересно, а если бы у меня потребовали выкуп за Машину жизнь, что бы я отдал? Сейчас мне кажется — руку бы отдал. Левую. А правую? А кошку отдал бы? А если на выбор — правую руку или кошку? И если бы выбрал кошку, как бы потом с этим жил?
Ой, фу, ну что за мысли!
А что, нормальные мысли. Интересно даже.
Нет, неправильные мысли. Кыш, кыш из моей головы!
Пойду лучше искать хвостатых.