Четверо и еще одна
Мася
Кто хвостатый, а кто и не очень. Чуете намек?
О фонтан хвоста моего, к тебе обращаюсь! Иссяк ты во цвете лет, о пересохший родник в пустыне моей печали, о погасшее солнце в небе моей судьбы…
Э-э-э-э… Не слишком ли я высоко взял? Долго на таком накале не вытяну.
Сейчас, погодите, не расходитесь. Снова начну.
Да, смейтесь, плюбеи, Акелла промахнулся. Или пля?.. Плибеи?.. Что за слово такое? Кто они, эти плюбеи, на кого плюют или в кого палят?
Так, отвлекся. Понимаете, я-то рассчитывал приземлиться на загривок этой, как ее, Гюльчатай… нет, Чокондай. А загривка подо мной не оказалось. Ну, меня и развернуло чуток.
Теперь боль в хвосте затмила мне важность момента, я ни о чем другом думать не могу. Как мы зависим от своего тела! Когда оно здорово — не замечаем, зато стоит чему-то заболеть — и пожалуйста, оно занимает собой весь мир.
А момент действительно уникальный. В Ёшкином теле сейчас две кошки. Когда боль немного отпустила, мне стало страшно интересно — и страшно, и интересно, — как им там, двоим, внутри Ёшки? Они по очереди думают, или Ёшка сейчас забилась в уголок и не может слова вставить? Вот не похоже на это, понимаете? Я бы увидел, что это уже не она. Но это была она, точно говорю. Просто в ней стало больше, гораздо больше радости, пластичности, мощи, да просто жизненной силы. Выглядела она как самая обыкновенная домашняя кошка, но ощущение — как будто рядом рысь. Ее сила занимала в пространстве намного больше места, чем ее тело. Не знаю, как объяснить. Я смотрел — не мог оторвать глаз, — как она ловит бедолагу-суслика, как подкидывает его Ёшкиной лапой, но двигалась она не по-Ёшкиному. То есть ее тело по-другому задумывало движение, подготавливало и осуществляло. Понимаете?
А у меня с этим поднятым задом вид, наверное, идиотский. Особенно в сравнении с новой Ёшкиной грацией.
Пожалел бы кто меня, бедного. Витя! Ты один меня любишь.
Ёшка-Чокондай
Я неуязвима. Для меня нет границ, я все могу. Могу на медведя пойти, одна. Могу птицу поймать на лету, выкопать из-под земли крота, моей ловкости нет пределов. Наполовину дух, наполовину кошка. Нет, никаких половин. Целый дух и целая кошка — одновременно. Мне нравится. Даже слишком нравится. Внутри меня всегда жила дикарка, такая вот Чокондай, только поменьше.
Кто-то зовет: «Ёшка!» И Мася уши навострил — его имя тоже выкрикивают. Вот они идут, наши люди, ищут нас. Мася рванул к ним, на ходу рассказывая про свою беду. А я занята. Нет, не пойду. Я сыта, и мне тут интересно. Хочу пожить еще этой жизнью, не хочу снова быть домашней, половинной.
Я на берегу небольшого озерца, я смотрю в воду, разглядываю свое отражение. Смешная морда, на черном носу светлая полоса, бока не пойми какого окраса. Ужасно нелепо. Я смеюсь и прыгаю на мелководье, бью всеми лапами по воде, и круги сминают, колеблют наше отражение.
Мася ведет людей. Моих людей и вместе с тем не моих. Меня заметили, Маша побежала ко мне, называет по имени: — «Ёшка!» — кричит. Но это не полное мое имя. Я не отзываюсь, отбегаю. Тогда Маша понимает: что-то не так. Останавливается, соображает, прямо видно, как мысли вокруг ее головы снуют. И вдруг говорит:
— Чокондай! Чокондай!
Подходит Борода, спрашивает жену:
— Как ты сказала? Чокопай?
— Приглядись к ней внимательно, — объясняет ему Маша, не оценив шутку. — Тебе ничего не кажется странным?
Он пожимает плечами, гладит Масю, говорит:
— Ты на кота лучше погляди. Тебе ничего не кажется странным?
Но Маша смотрит на меня.
А я смотрю на нее.
Мы похожи. Она тоже не одна.
Я кувыркнулась. Малыш внутри нее кувыркнулся.
Я припала к земле, приглашая их поиграть. Маша засмеялась и похлопала себя по коленкам, приговаривая:
— Давай, девочка, давай, покажи, как ты умеешь.
Я стремительно взлетела на ближайшее дерево, поймала птицу и соскочила вниз. Мои люди ахнули. Мася напрягся от страха, но подошел нюхать. Птица трепыхалась у меня в зубах.
— Отпусти ее, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Маша. — Пожалуйста, Чокондай!
Вот еще. Рысь не отпускает добычу, она ее ест. Или отдает детенышам. На, Мася, утешься, отведай дичи, пока я сыта.
Перья, не перья — кот вцепился птице в крыло и, урча, поволок в кусты. Он ведь целый день не ел, тут уж не до капризов.
Маша в слезы. Борода ее утешает:
— Ты же сама просила показать, что она умеет.
Маша
Мы вчетвером идем по тропе к лагерю. Вернее, трое идут по тропе, а Ёшка как заведенная носится вокруг нас на бешеной скорости и не устает. Витя утверждает, что мне разговор с духом-медведем приснился, но, судя по кошке, он не прав. Кажется, она сдержала обещание и позволила рыси завладеть ее телом. И теперь мне очень тревожно. Не знаю, какая у них там договоренность, но вдруг эта рысь не захочет покидать Ёшку по своей воле? Вдруг останется в ней и будет у нас не пойми кто вместо нашей чудесной, ласковой девочки? Или того хуже — не захочет возвращаться в город, останется тут… Уж больно ей нравится новое состояние, если, конечно, это не мои фантазии.
Тревожно. Главное, поделиться не с кем. Витя не воспринимает всерьез мои опасения, отшучивается. Он больше озадачен Масиным поведением.
Кот и впрямь еле плетется, заглядывает нам в глаза, словно укоряя за что-то. И хвост его, всегда фонтанчиком, печально волочится по земле, собирая грязь и мусор.
И вдруг до меня дошло. Хвост — вот же в чем дело!
— Витя! Хвост!
Витька испуганно схватился за штаны сзади — неужто хвост вырос? Потом за голову, проверяя, не появилось ли ослиных ушей. Юморист, фу ты ну ты. Асисяй. Сержусь, но ржу, ничего не могу поделать.
— На Масю глянь. Он хвост волочит.
— Елки-моталки! Точно! — Витя сразу перестал ёрничать. — Покажи-ка, мальчик!
Кот безропотно дал себя осмотреть, только поднывал, когда я пальцами щупала утолщение на позвонках в основании хвоста.
— Ничего страшного, — говорю им обоим. — Перелома нет. Просто ушиб. Дня через три-четыре пройдет.
Глава семнадцатаяСтранное место
Маша
С котом на руках мы вернулись к нашим брошенным вещам. Пока мы обедали у Микулаша, прошел дождь, с плаща натекло, и оба рюкзака чуть не плавали в луже.
Кое-как поставили палатку под ветродувом — она, как ракета, пыталась взмыть в небо вместе с колышками. Влезли в подмокшие спальники и простучали зубами всю ночь, каждую секунду ожидая, что палатку сейчас вырвет из земли вместе с трясущимся содержимым и унесет на далекие снежные вершины. Ёшка гуляла снаружи, греться не пошла, и я за нее переживала. Мася изображал умирающего королевича, а Витя волновался, чтобы в тесноте коту не придавили хвост. В общем, глаз мы почти не сомкнули.
Наутро вылезли, кряхтя, еле-еле распрямили ноги-руки-спины. Снова моросило. Витя натянул плащ и съежился на бревне у черного, мокрого костровища. Я говорю: давай бегать — согреемся. Но он не поддержал идею. С ним сегодня что-то не так. Тут явилась Ёшка, веселая и бодрая, и стала носиться со мной за компанию. Потом я вскипятила воды на газовой горелке, попили чаю.
— А ну, мальчишки, — говорю, — хватит кукситься, пошли гулять.
— Дождик, — сморщился Витя. — Все равно не пофоткаешь.
Может, он чувствовал себя еще слабым после вчерашнего. Или его душа немного повредилась, пока была не в теле? А может, не все вернул ему медведь? Что-то удержал? И вчера он себя странновато вел, как будто ревновал меня к Микулашу. Что бы это ни было, надеюсь, само пройдет. А пока надо ему помогать.
— Давай так просто походим, Вить, без фотоаппарата.
— Да чего ходить, везде одно и то же. Сиди себе и гляди вокруг.
Спокойно, Маша. Обходной маневр.
— Рыбаки вчера говорили, что на том берегу очень красиво. Недалеко отсюда есть брод через речку. Найдем, а? Чтобы озеро вокруг не обходить.
Мы с Витей как будто поменялись местами. Мне бумерангом возвращалось то, что я устроила ему при подъеме на Каракольские озера, — все мое нытье и хандра. Ответ Вселенной в чистом виде.
Странно. У нас с Ёшкой сегодня сил на четверых хватит, а мальчишки сдулись. Неужели здесь работает закон сохранения энергии — что она не исчезает и не появляется, а перетекает от одного в другого. Вдруг я украла у Вити часть энергии? Вдруг я вампир???
Нет, чушь. Все должно объясниться гораздо проще. Ёшка ведь сейчас не одна в своем теле, поэтому и сил у нее больше. Погодите, но ведь и я не одна! Во мне малыш! Это он, наверно, заставляет меня двигаться.
Хотя я давно уже его ношу, а сил только что прибавилось.
Нет, все-таки здесь кроется какая-то тайна.
А может, нет никакой тайны, как нет и вампиризма? Любой начинающий психолог запросто объяснил бы мне, что люди в группе исполняют ту роль, какая им досталась. Пока мне позволяли быть слабой, я была слабой, а Вите приходилось быть сильным. Просто сейчас обстоятельства поменялись…
— Пошли, Вить? Сейчас расходишься, полегчает.
— Маш, не тягай меня никуда, дай отдохнуть спокойно.
— Вить. Так надо, я чую. Понимаешь, чуйка у меня. Идем!
— Правда, иди одна, а?
— Мы должны все идти. Ну поверь мне разок.
И я поволокла вялого, нещадно шуршащего дождевиком мужа вдоль речки, что вытекает из Нижнего Мультинского озера. А Ёшка явно в том же ключе обработала Масю — он плелся следом, волоча хвост по глинистым лужам.
Ох.
Чокондай-Ёшка
Да-а, Маша-то — мыслитель. Вампирша, ха!
Роли… Ха два раза.
Они поставили палатку между двумя скалами — прямо в узкой «трубе», куда на полном ходу врывается ветер с широкого озера. Вот и замерзли, еще бы. Другое дело — на «шумах», где все туристы лагерем становятся. Там широко, просторно и не так дует.
Что за «шумы»?
Забитая каменной россыпью протока, где вода из Среднего Мультинского озера переливается в Нижнее. Грохоту там — хоть уши затыкай.