— Эти люди, — говорю я, — со способностями… Они тоже пугались, когда видели, как тут на самом деле? Драконов боялись?
— Поначалу, конечно, всем бывает не по себе. Но достичь такого высокого мастерства, чтобы нас увидеть, могут лишь сильные люди, их ожившими скалами не запугать. Есть кое-что и пострашнее нас.
— Что? — спросили мы хором. Громко спросили. Но каменный сделал вид, что не услышал.
— Вы с ними разговаривали, с теми людьми? — спросила Ёшка после долгой паузы.
— Да, случалось. Подсказывал то, сё.
— Что подсказывали?
— Кому что было нужно. Как править страной, как жить праведно, как лечить себя и других. Про законы Вселенной. О древних временах рассказывал. Вот, помню…
— Это везде так? — прервал я черепаху. Меня не интересовали древние времена. Ёшка зыркнула на меня, ну и пусть. — Везде этот параллельный мир есть?
— Мир один, но есть места, особенно в горах, где на невидимое легче настроиться. Места силы. Кое-где можно видеть прошлое. Даже без особых усилий, невооруженным глазом. А иногда люди благодаря упорным занятиям медитацией или молитвам как бы делают менее плотной границу между обычным и необычным. Художники и писатели, особенно поэты, тоже умеют утончить свое восприятие и помогают другим повысить чувствительность.
— Я видел над площадью летучие иероглифы, когда-то нарисованные водой. Они там остались!
— Неужели? — поднялась бровь. — Не слыхал о подобном феномене, пойдет в копилку. Спасибо.
Это он мне? Наконец-то. Я ликовал. Теперь ведь он посмотрит на меня с интересом?
Но каменные глаза были полуприкрыты, а ум — гигантский, вместивший несколько тысяч лет жизни, — этот ум, наверное, с удовольствием барахтался в своих неоглядных просторах размышлений и воспоминаний, не замечая меня. Как же так? Ни черепаха, ни дракон вовсе не восторгались мною. А я привык. Мне надо!
От переполнявших чувств я мяукнул. По-простому, вслух.
Бровь минимальными средствами — подвинувшись на миллиметр — выразила недоумение.
— Пойдем уже, Ёшка? Я по людям соскучился. И завтракать пора. И наоборот тоже пора.
Но коха не двигалась. Они сидели друг перед другом и молчали. У них явно шел какой-то тайный разговор на двоих, без меня. Я не слышал голоса черепахи, а Ёшка умеет закрываться наглухо, как будто ключом. Ну и пожалуйста, больно надо. Мне, может, надоело.
Я нервно зевнул, поиграл с живым червяком-корнем.
Сидят.
Разбежался и вскарабкался на сосну, громко поточил когти.
Ноль внимания. Сидят.
Сейчас она тоже каменной сделается! От этой мысли стало страшно. Ее нужно спасать!
Тогда я сел на краю скалы и принялся ныть, монотонно, с жалобным надрывом в конце каждого третьего «ну-у-у». Проверено: действует безотказно даже на крепко спящего человека.
Господин Че приоткрыл глаза, и у меня в голове раздалось:
— Лао Цзы молвил: «Мягкое и слабое побеждает твердое и сильное». Ты победил, Ма Ся.
За спиной у нас раздался ужасающий скрежет — это дракон-скала старался нагнуться как можно ниже. Карета подана, аудиенция закончилась.
— Спасибо, — вежливо сказала Ёшка.
А я сказал:
— Мрны!
И окончательно понял, что не хочу быть никаким философом, хочу быть просто котом.
Попав на твердую землю, мы, не оглядываясь, помчались к дому, который манил скорым завтраком и теплом. Светало, птицы сонно переговаривались, первая гигантская муха-скрипучка — цикада — начала трудовой день, принялась пилить воздух. Лес опасно затрещал по швам, но ни птиц, ни людей это не испугало, утро разворачивалось стремительно, молодой повар из уличной забегаловки разогрел масло в глубокой сковороде, бросил туда длинную, белую, вялую вермишель и мгновенно вытащил — живенькую, со шкварками, с овощами и яйцом. Ы-ы-ы-ы!
Я чуть не захлебнулся. И так посмотрел! Мне, конечно, дали. Ёшка тоже соблаговолила присоединиться. Ела, но сама поглядывала в сторону. И вдруг говорит:
— Туда недавно прошла Маша. Вон по той тропе, что ведет вниз.
— Как ты узнала? — Я ничего не чуял, другие запахи давно всё перебили.
Не отвечает. Тогда я спросил:
— А что тебе этот Че еще говорил, чего я не слышал?
— Лао Цзы молвил: «Знающий не говорит, говорящий не знает».
— Ой, подумаешь, какие мы гордые, фу ты ну ты.
— Нет, это он мне и сказал.
— И что оно должно означать?
Дернула хвостом — отстань, мол, вот что. Смотрит вся туда, на тропу, не только глазами смотрит, а ушами, усами — всем.
Не, я теперь к Виктору, под одеялко. А ты как хочешь.
Глава шестаяЯ выбросил компас, растоптал в пыль часы и вышел плясать в туман над Янцзы
Маша
Проснулась от холода. Окно! Коты-негодники сбежали, оставив громадную щель, и сырость пробралась ползучим туманом сквозь одеяло и все одежки до самых косточек.
Я вскочила, закрыла створку и побежала в ванну, горячий душ принять. Ага. Ледяная вода. Не могу себя заставить даже дотронуться до нее, хорошо хоть лосьон взяла, лицо умыть. Кошмар, как же согреться?
Стоп-стоп. Спокойно. У нас ведь «странствие с облаками» — приноравливаемся к ситуации и принимаем все, что приходит. Нужно подвигаться, вот и согреюсь.
Еще не светает, но вот-вот. Улочка поселка туманна, пустынна и беззвучна, словно люди и не проснутся никогда, словно не начнут через каких-нибудь полчаса готовиться к новому дню, открывать киоски и закусочные. Полное обнуление. Вот как он выглядит, ноль. Между вчера и сегодня. Кто-то из мудрых сказал: «Каждый день мы умираем и рождаемся заново». Именно так я себя чувствовала. Будто из головы стерли все, что там без остановки крутилось раньше, — тревоги, обрывки прошлого, замыслы о будущем, ошметки разговоров — все, что не давало полностью ощутить себя здесь и сейчас. Здесь, на горе, близко к чужому небу все казалось непривычным. Дома другие, фонари, заборы из бамбука, плоские плетеные корзины во дворах. Деревянная колотушка на краю бадьи с зеленой водой — для стирки, должно быть.
Гулять-гулять-гулять, странствовать и открывать новый мир! Это будет мой, личный предрассветный мир, тайный, на одного!
Меня охватила радость. Казалось, вместо крови по венам бурлит шампанское. И так же слегка пьянит. Я подпрыгивала на ходу и улыбалась.
Гляжу — вбок отходят от дороги бетонные ступеньки, на табличке надпись иероглифами. Ниже перевод на английский мелкими, неразличимыми в темноте буквами. Значит, впереди какой-нибудь красивый вид.
Я попрыгала вниз через две ступени. Потом встала на круглой площадке, огляделась.
Наверное, здесь и должен открыться вид, но он закрыт. Во тьме, в сырой тумановой кашице висела такая пустота, будто это конец мира. Будто там уже ничего не ждет человека, кроме глушащей тишины и пелены тумана.
Здесь кончался маршрут, дальше вниз вели старые, потемневшие ступени без перил — видимо, для рабочих. Я осторожно отодвинула деревянное заграждение и продолжила путь, касаясь на ходу влажных стволов бамбука. Они были совсем не «деревянистые», без грубой коры, и больше напоминали прохладную живую плоть, ведь бамбук — трава. Остановилась, обняла ладонями ствол. Прохладный. Он пел, беззвучно вибрируя под руками! Как труба, как гигантская флейта. Я хлопнула по нему — так похлопывают лошадь, и сверху упала горсть капель с кроны, плоской рыбкой опустился на плечо листок. Пообщались.
Новые силы влились в меня, и я опять поскакала через ступеньку, пока не оказалась у подножия горы. Лестница кончилась ничем. Вокруг возвышались деревья, подпирая верхушками плотный туман, а почти не хоженая тропинка, ведущая в темноту, заросла кустарником, колючками и вьюном. Сделала несколько шагов — от росы сразу вымокли брюки до колена. Все, конечно, говорило о том, что лучше бы вернуться, но мысль о подъеме не вдохновляла, да и рано совсем, когда мне еще выпадет возможность погулять в одиночестве.
Слишком тихо. Подозрительно тихо и темно. Может, до рассвета дальше, чем мне казалось? Может, часы мои врут? Где птицы, где цикады? А вдруг я попала в другое время? В другое измерение? Сверху казалось, что скалы-столбы растут чуть ли не вплотную друг к другу, но сколько я уже иду — никаких столбов, только лес.
Наконец хоть какой-то звук. Ручей! Но такой мелкий, такой заросший, что я его заметила, только когда наступила одной ногой в ледяную воду. Ну здрасте приехали.
Думаете, меня остановишь мокрой кроссовкой?
Я упрямо перешагнула через журчащее препятствие и потопала дальше вдоль ручейка. Куда-то же она ведет, эта тропа? Я не я буду, если не выясню.
Видите, иногда на меня находит. В колючках по пояс, с чавкающей кроссовкой, в темноте я упрямо топтала еле видную тропку. И вышла-таки на круглую поляну с крошечной желтой палаткой, на вид совершенно игрушечной.
О том, что обитателю она сильно мала, говорили торчавшие из незастегнутого полога ноги в шерстяных носках. Сквозь дырку в левом весело выглядывал большой палец. Под ноги был подстелен пакет.
Я стояла, пялилась и никак не могла сдвинуть себя с места, чтобы тихо ретироваться. Что-то не складывалось у меня в голове, что-то никак не отпускало. И вдруг мой мозг с опозданием понял, что именно. Меня ввела в ступор надпись на пакете по-русски: «Пятерочка».
— Мяу, — вдруг раздалось позади меня.
Я обернулась на знакомый звук. Ёшка!
— Кто сказал «мяу»? — спросила палатка мужским голосом.
Ноги втянулись, вместо них высунулась голова, довольно всклоченная. Молодой человек неопасно улыбался.
— Извините нас, — пролепетала я.
— Ой, вы говорите по-русски? — Он вылез наружу и встал во весь рост.
Как он поместился в этой палатке?
— Не может быть, — говорю. — Встретить русского туриста в китайских колючих зарослях.
— Не может быть. Встретить русскую девушку с кошкой в китайских колючих зарослях. Меня зовут Андрей.
Туманное утро наполнило сиреневым светом утыканный скалами природный котел, на дне которого мы пили чай, разогретый на газовой горелке. Я представила, как наверху через край этого котла растерянно перегибается Витя, выглядывая жену под пушистыми кронами бамбуков, и на миг почувствовала себя виноватой.