Он прошел в ванную, снял заскорузлую рубашку, умылся, переоделся и вышел к девочке, как приговоренный к казни на эшафот. Ему надо было слишком многое объяснить, и что бы он ни говорил, его слова будут звучать как оправдание, хотя виноват он был лишь в том, что позволил Татьяне сесть за руль.
Автоматная очередь, которую схватила Татьяна в момент нападения, предназначалась ему, сыщику Гурову. Бандиты были уверены, что за рулем именно он. И даже в такой критической ситуации сработал мозг профессионала, и Гуров нашел выход, как объяснить Яне происшедшее не оправдываясь, а лишь изложив факты.
Было пять утра, Гуров позвонил Крячко. Станислав снял трубку, словно сидел у телефона и ждал звонка.
– Здравствуйте, господин полковник! – сказал Крячко. – Мне надевать штаны?
– Убили Татьяну, – сказал Гуров. – Мы возвращались поздним вечером, и я совершил преступление: разрешил ей сесть за руль. На Гоголевском с нами поравнялась «девятка». Из автомата водителя расстреляли в упор. Татьяна схватила очередь, которая предназначалась мне. Я сидел рядом и даже не мог ее прикрыть собой. Они увидели, что расстреляли не того человека, затормозили и вывалились на улицу. В этот момент я тоже успел выскочить из машины. Двоих застрелил сразу, а третьему прострелил плечо и в наручниках сдал ребятам из МУРа. Они подъехали через несколько минут.
Крячко слушал Гурова, который говорил, словно механический робот, и голос его звучал как скрип металла по стеклу.
Станислав понял, что все это говорится не ему, Крячко, а Татьяниной дочке, которая, видимо, находилась рядом. Не зная, как помочь другу, Станислав сказал:
– Если бы за рулем был ты, то ничего бы не изменилось. Татьяна ехала правым рядом, убийцы подъехали слева. Ты бы ехал левым рядом, и они бы подъехали справа. Все равно Татьяна находилась бы между убийцами и тобой.
Гуров заставил себя посмотреть на девочку, которая продолжала неподвижно сидеть на диване, и глаза у нее были голубые, фарфоровые, безжизненные, словно у куклы.
– Спасибо, Станислав, – сказал Гуров. – Все это слова. Я даю тебе два дня отпуска, займись похоронами. Татьяна лежит в Склифосовского. Позвони на телевидение, сообщи друзьям. Выбей место на кладбище, я хочу, чтобы ее захоронили по-человечески, а не кремировали.
Гуров положил трубку и сказал:
– Этот диван – твой, располагайся. Белье возьми в шкафу, постарайся привыкнуть, потому что в ближайшие дни ты будешь жить здесь. Я не умею говорить слова, но со временем ты поймешь, что я нормальный человек, а не просто полицейский. Попробуй заснуть, а если не получится – просто полежи. Давай доживем до утра. Знаешь, есть одна мудрая пословица, она гласит: «Дорога даже в тысячу миль начинается с первого шага».
Хоронили Татьяну на кладбище в Митине. Людей было немного, с телевидения приехало всего три человека. Присутствовали несколько офицеров, приятелей Гурова. Неожиданно приехал Орлов, и уж что совсем было необычно – он приехал в форме, и не просто в форме, а при всех орденах, и не с планочками, которые носил, даже являясь к министру, а именно с орденами. И хотя большинство из них Орлов получил, служа с Гуровым, последний удивился, как много наград у его начальника и друга.
Проходившие по дорожкам кладбища оглядывались на орденоносного генерал-лейтенанта и были убеждены, что хоронят какого-то военного в высоком звании. Когда опустили гроб и бросили первые горсти земли, Гуров обнял Яну за плечи и отошел в сторону.
Неожиданно к ним подошел, покачиваясь, мужчина лет сорока, схватил Гурова за рукав и пьяным голосом зашептал:
– Как же это вышло, мент, что девчонку расстреляли, а на тебе ни царапинки?
– Я объясню, – спокойно ответил Гуров и взял мужчину за воротник плаща. Отойди, дочка, нам нужно поговорить.
Подскочил вездесущий Крячко и отвел Яну в сторону.
– Теперь слушай меня, – сказал Гуров. – Я знаю точно, что земля вертится. И когда она повернется так, что мы с тобой вновь встретимся, тебе понадобятся врачи. Начинай копить деньги. Нынче медицина стоит дорого. А хозяевам передай, что мой выстрел всегда второй. Они отстрелялись. А сейчас быстро перестань прикидываться пьяным и сделай так, чтоб тебя искали.
Гуров оттолкнул «пьяницу» несильно, но тот еле устоял на ногах, повернулся, засеменил по аллейке и скрылся за поворотом.
Гуров работал в розыске третий десяток лет. За эти годы ему досталось предостаточно. Его били железом по голове и ногами куда придется. Киллер прострелил грудь, пуля прошла в миллиметрах от сердца. Он отлеживался на диване и в реанимации, и восстанавливался.
Сейчас сыщика никто пальцем не тронул, но он чуть не рухнул, жил по инерции.
Яна жила у Гурова и, с одной стороны, согревала сыщика, с другой – не давала забыть, что он отдал руль ее матери и сделал девочку сиротой.
Гуров ходил на службу, ничего не делал, сидел несколько часов за столом и уезжал. Приятели его сторонились, начальство не беспокоило.
Крячко сказал, что бандиты в любом случае подъехали бы со стороны, где сидела Татьяна.
Но Гуров знал, что если бы за рулем находился он, то он бы засек приближавшуюся на большой скорости «девятку» и сумел бы принять какие-нибудь меры. Но он отдал руль, и случилось то, что случилось.
Однажды Крячко достал из кармана листок, на котором были перечислены члены семьи одного из самых кровавых мафиози.
– Ты мне приказал составить эту бумаженцию. Я таскаю в кармане, зачем не пойму.
– А, это! – Гуров махнул рукой. – Перестраховывался на случай, если тебя захватят и начнут угрожать расправой над семьей.
– Интересно, как эта бумажка мне поможет? – поинтересовался Крячко.
– Скажешь, если с семьей что случится, Гуров прикажет, семью авторитета расстрелять. А адрес исполнителя подбросит твой, то есть того человека, который тебя захватил.
– Но это чистой воды блеф!
– Конечно, но они так боятся этого человека, что рисковать не станут. Так что носи в кармане, не тяжело.
Сотрудники Интерпола нашли доллары, которые еще не успели уйти из Москвы и рассыпаться по России. Еланчук, не рискуя встречаться с Гуровым, передал через Крячко, что им причитаются огромные премиальные, назначенные банками США, на что Гуров ответил, что деньги они не возьмут, и не потому, что гордые, а потому что Минфин просто их не отдаст. Поэтому, если коллеги из Штатов хотят как-то отблагодарить их, пусть сделают им личные подарки. Конкретно – две легковые машины, только пусть оплатят все пошлины и доставку, потому что им, русским, оплатить такой «подарок» не по карману.
Крячко выбрал «мерседес», предупредив, чтобы это была не самая шикарная машина спокойного цвета, а Гуров попросил любую европейскую марку, какую профессионалы ФБР считают подходящей для сыщика.
В кабинете сыщиков теперь было непривычно тихо, так как Гуров часами смотрел в окно, а Крячко отказался от привычных шуток и поглядывал на друга, изредка пытался начать разговор, но разговор не получался. Наконец Крячко собрался с силами и сказал:
– Я тебе советую забыть об Акиме-Лёнчике, потому что этого человека мы возьмем, когда захотим. Стоит задержать трех-четырех его парней на горячем, они заговорят и сдадут своего шефа с потрохами. Думай только о Якушеве и Галее и не откладывай в долгий ящик. Но и не торопись.
Гуров и Крячко сидели в кабинете на своих местах. Станислав поглядывал на шефа настороженно, очень плохо Гуров выглядел в последние дни. Осунулся, под глазами чернь, словно грим. Он смотрел в окно, по которому выбивал мелкую дробь нудный дождь. Пытаясь разрядить тяжелую атмосферу, Крячко начал философствовать:
– Если верблюд тащит непомерную ношу, роняет слюну, идет и идет, то женщина считает: коли ему повесить на шею еще один камень, то верблюду станет легче.
– Ты это к чему? – спросил Гуров, не отрывая взгляда от окна.
– Когда ты вызываешь меня ночью, моя заботливая супружница на дорожку никогда не забывает напомнить, мол, ежели я не вернусь, то она с парнем пропадет. Я ей раз сто объяснял, что говорить следует обратное. Она слушает, согласно кивает, затем история повторяется.
После долгой паузы Гуров сказал:
– Когда бандиты увидели, что выдали очередь по водителю, а за рулем не тот человек, они затормозили, развернули свою тачку. Я бросился из машины. Татьяна лежала, придавив мою левую ногу. Выбираясь из машины, я почувствовал, как она вздрогнула. Убийцы стреляли вслепую. Но, видно, еще одна пуля попала в Татьяну. Это была моя пуля. Я не остался в машине, чтобы перевязать ее. Бритоголовые шли, чтобы добить нас. Я выбрался на тротуар, остальное ты знаешь.
– Ты сделал все, что мог.
– Слова. – Гуров оторвал взгляд от окна. – Это, дружище, слова. – Он положил широкие ладони на стол и сказал: – Я решил. Поедем ко мне, по дороге тебе расскажу.
Наступал вечер, и стада машин застревали на перекрестках.
Гаишники не справлялись со своей задачей пастухов – разогнать эти отары не представлялось никакой возможности. От Житной, где находилось министерство, до Никитского бульвара, где жил Гуров, они пробивались чуть ли не час.
Гуров изложил свой план, Крячко предложил помощь, но Гуров сухо сказал:
– Это дело мое, и ты в него не лезь. Из машины Гуров позвонил домой, предупредил Яну, что приедет с другом и чтобы она сварила пельмени.
– Слушаюсь, полковник, – ответила девчонка и добавила: – А я-то вообще тут котлеты приготовила.
– А картошка у нас есть? – спросил Гуров.
– Немного найду.
– Ну, тогда годятся твои котлеты, и пожарь картошки.
Войдя в квартиру, сыщики сняли плащи, прошли на кухню, после чего Гуров достал из холодильника бутылку водки, налил два стакана. Крячко смотрел изумленно, потому что пить перед сложной операцией было безумием, которое Гуров никогда себе не позволял. Но Гуров твердой рукой взял один стакан и протянул Крячко, дал ему огурец, взял другой стакан, чокнулся и сказал:
– За успех!
– Чтобы в нас промахнулись! – ответил Крячко и выпил.