В неблагоприятные вам следует остеречься. Может быть, даже стоит посидеть дома, чтобы избежать неприятностей. А в благоприятные, чтобы еще усилить воздействие добрых сил, вам следует носить в петлице алую розу.
Роза меня и убедила. Могут ли не помочь рекомендации такого знатока магических свойств вещей?
Меня попросили зайти через три дня за листком с подробными рекомендациями, предупредив, чтобы я до тех пор ничего не предпринимал.
Поскольку я обрел уверенность, что все завершится благополучно, даже ожидание было не лишено приятности. Ужас последних дней сменился надеждой.
Точно в назначенный час я был у г-жи Камор.
Со словами «это необходимо» она дала мне листок, исписанный почерком школьного учителя, с заголовками, подчеркнутыми красным и синим карандашом.
Еще она одарила меня завернутым в шелковую материю талисманом, который помогает как раз в моем случае. Его изготовил Он лично.
Талисман следовало носить на шее.
На прощанье она горячо меня заверила, что и сам Он сосредоточит свою мысль на моей возлюбленной, дабы поддержать мою ослабшую волю и направить ее на нужный объект.
Наконец-то я обладал распорядком жизни.
Я прочитал:
РАСПИСАНИЕ
Понедельник. Нейтральный день. В десять вечера сосредоточить мысль.
Вторник. Неблагоприятный день. Ничего не предпринимать. В десять вечера сосредоточить мысль.
Среда. Благоприятное влияние Венеры. С полдесятого утра до без четверти восемь вечера носить в петлице красную розу. Сосредоточить мысль в десять вечера.
Четверг. Сосредоточить мысль в десять вечера.
Пятница. Неблагоприятный день. Ничего не предпринимать. Сосредоточить мысль в десять вечера.
Суббота. Благоприятное влияние Юпитера. С десяти утра до семи вечера носить в петлице красную розу. Сосредоточить мысль в десять вечера.
Воскресенье. Сосредоточить мысль в шесть утра, в пять вечера и в десять вечера.
P.S. Строжайше запрещается писать и звонить невесте, а также посещать ее.
В ПОЛДЕСЯТОГО вечера, сверив время, я решил, что пора подготовиться к действу, которое, по мнению мага и г-жи Камор, должно меня спасти.
Я плотно задернул шторы, заткнул уши ватой, нашел с помощью карты и компаса направление на Шампьер (департамент Сомма), расположил фотографию Лукреции так, чтобы моей мысли было удобней, пронзив переносицу возлюбленной (на фотографии), достичь ее самой и подчинить моей власти.
Сажусь, подперев рукой голову, и приступаю к делу.
Первое, что отвлекло мое внимание, гранулированная поверхность фотобумаги. Она напомнила мне об оставленной на подоконнике простокваше. Я забыл прикрыть банку, наверно, она успела покрыться пылью.
Я начал снова, объясняя неудачу тем, что до десяти еще далеко. Посмотрел на часы действительно, прошло всего несколько секунд.
Опять уставился в переносицу, пытаясь вдохнуть хоть какую-нибудь жизнь в фотоснимок. Для этого быстро пробежал по контуру изображения. Оно затуманилось, а затем из марева явственно выступило лицо кассирши из Палладиума, за которой я ухаживал, когда жил у Арлетт. «Ах, я вам не верю, твердила моя кассирша, вы известный краснобай».
Поскольку она была близка к истине, я горячо запротестовал:
«Ничего подобного! Это чистой воды вранье!»
Тогда она улыбнулась, поощряя меня на дальнейшую ложь. Я завершил сцепку возмущенной репликой «О, Боже!» Затем взглянул на часы и обнаружил, что прошло целых пять минут. «Какой ужас, если именно сейчас Двойник будет заставлять меня думать о других женщинах!»
И я задумался о Двойнике (злейшем моем враге, по утверждению мага). Ведь если он «скрывается в моей голове», то как отличить, где его мысль, а где моя? Маг требует, чтобы я думал не о Двойнике, а о невесте, но Двойник ее заслоняет
Пошел вон, закричал я Двойнику, мне нужна она, а не ты.
Я схватил фотографию обеими руками и так яростно в нее воззрился, словно держал за горло самого Двойника и собирался откусить ему нос.
Тут я обнаружил, что у меня не один Двойник, а три, десять, двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть, триста шестьдесят пять. Здесь и марабу, покрытый вместо перьев курчавой шерстью, и вонючий козел с плакучей ивой вместо головы, и рыкающая чернильница на львиных лапах, и крокодил, пожирающий сдобные булочки, и глаз на паучьих лапках, и трепливый язык, устроившийся под хвостом у обезьяны. Эти на первом плане, а за ними невнятная мешанина толпа калек, безногих, безруких, безголовых. Гогочут, извиваются, корчатся, кувыркаются. На задницы водрузили шляпы, все украшены язвами, зато в белых перчатках.
«Проклятье, ну и вляпался же я! Всего пять минут осталось, чтобы собраться».
Быстро распахиваю форточку, надеясь, что сквозняком выдует Двойников из комнаты.
Окунаю голову в холодную воду, прополаскиваю горло, чищу зубы и, чувствуя душевный подъем, спешу к фотографии. Но впопыхах опрокидываю столик. Фото падает. Трачу четыре, а может, все десять минут, чтобы все поставить на место. А потом начинаю размышлять:
«Теперь мне уже не удастся начать в срок. Пусть я опоздаю на пятнадцать секунд, на шестнадцать, восемнадцать, но маг ведь велел начать ровно в десять. Здесь необходима точность, и упущенные секунды уже никак не наверстаешь. Этот ритуал как раз и должен был приучить меня к порядку, а с чего все началось? С оплошностей, опоздания. Но тогда не приведет ли меня ежедневное исполнение ритуала к погибели?
А может, не стоит и пытаться, не упорствую ли я в заблуждении?
Впрочем, я и не упорствую, ведь до сих пор мне так и не удалось сосредоточиться. Вот уже две с половиной минуты я думаю о чем угодно, только не о невесте. Когда я специально не стараюсь, у меня это прекрасно выходит. Почему же мне не удается овладеть своей мыслью? Очень просто: потому что, по словам мага, моя мысль принадлежит не мне, а Двойнику. Но сейчас надо забыть о Двойнике. А как? Чтобы одолеть препятствия, надо о нем не думать. Как же я справлюсь с Двойником, если забуду о нем?»
Увы, все кончено уже пять минут одиннадцатого.
ГЛАВА ТРЕТЬЯДо и после «дьявольской гордыни». Люк Дитрих пока еще играет. Поль Серан пишет роман, чтобы убедить себя, что он освободился. Они оба воссоздают атмосферу.
В ТЕКСТАХ Люка Дитриха и Поля Серана не ощущается той «дьявольской гордыни», которая, как я уже упоминал, владела нами, когда мы занимались у Гурджиева. Однако оба они воссоздают атмосферу, породившую эту гордыню.
Люк Дитрих описывает свое первое соприкосновение с Учением так, как он его воспринял в тот момент. Тогда он еще относился к нему не слишком серьезно, не был им захвачен. Для него это еще было игрой. Но уже через несколько месяцев Дитрихом овладела та самая гордыня, и он вступил в суровую битву с тишиной и омертвением.
Что же касается Поля Серана, то роман «Ритуальное убийство» он написал после того, как порвал с Учением. Это именно «роман». Роль «романиста» ему необходима. Так удобнее отмежеваться от себя прежнего, обуянного гордыней ученика Гурджиева, и взглянуть на происходившее с точки зрения «обыденной жизни», к которой он стремился вернуться. В романной форме Полю Серану проще свести счеты с Гурджиевым, разоблачить его. Счеты действительно серьезные, и литературные приемы, видимо, нужны ему как раз для того, чтобы точнее описать внутренний смысл событий.
Остальные три текста, вошедшие в этот маленький сборник, вскрывают самую сущность гурджиевского эксперимента над словом.
Из романа Поля Серана я выбрал его драматическую завязку и наиболее важные эпизоды.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯПОЛЬ СЕРАН: ОТРЫВКИ ИЗ «РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА»ТРАПЕЗЫ
УЧИТЕЛЬ все еще говорит. Его речь обескураживающе действует на новичка. Тому предстоит вечер за вечером часами выслушивать невнятицу, прежде чем он вникнет в суть. Да и на каком, собственно, языке говорит Учитель? Какая-то невообразимая смесь французского, английского, русского с присовокуплением терминов собственного сочинения. После первых занятий Андре поделился своим недоумением с Ласки: «Неужели Учитель не знает французского? А ведь, когда вы меня представили…»
Ласки ответил чуть раздраженной улыбкой, которая стала у него появляться с тех пор, как Андре первый раз заговорил с ним о Церкви.
Знает не хуже тебя, даже куда лучше. И не только французский, а еще много живых и мертвых языков… По чему он так говорит на собраниях? Может быть, ты скоро поймешь.
Действительно, теперь Андре понимал: чтобы смутить новичка, если тот осмелится к нему подойти после занятий.
Воспоминания Андре прервал вопль Учителя. Учитель нередко впадал в ярость, но всякий раз ученики бывали потрясены.
Поганец! Spiritus immundus![49] Отребье, most disgraceful[50], дерьмо вонючее! Андре не надо было глядеть по сторонам или на Учителя. Он сразу понял, что брань относится к нему. Следовало сохранять спокойствие, что весьма непросто. Острая боль пронзила живот, словно в него заехали ногой. С трудом восстановив дыхание, Андре ответил:
Ну не может же сознание всегда работать… Только сумасшедший считает, что всегда все сознает.
А как считает тот сумасшедший, который осмелился раскрыть рот? спросил Учитель.
Серьезные лица присутствующих тронула легкая улыбка. Андре залился краской он понял, что погиб. Затем последовала еще одна вспышка Учителя, разумеется, усилившая замешательство Андре:
Красный осел, чистокровный осел! Это самая глупая порода, куда до нее черным и белым! Самая самодовольная!
Послышались смешки. Андре не решался взглянуть на Сару «Ей сейчас очень тяжело, подумал он, но я обязан идти до конца. Ради нее и ради себя, ради нас обоих».
Посол… ляпнул Андре. Дурацкая оговорка, да и можно было бы кричать потише. Поправился: Осел покраснел, когда понял, что он осел.