– То он про меня сказывал, – зардевшись, смущённо пробормотал Олекса. – Токмо певец из меня никудышный. С погаными биться хощу.
– На поганых нынче не пойдём. Но уж коли биться вельми жаждешь, коли не терпится – пойдёшь под началом воеводы Дмитра на Глеба, князя меньского. Тамо и покажешь, чего твой меч стоит. Ну, ступай.
Олекса поклонился князю до земли и с радостным блеском в глазах бегом помчался в детинец, где жила молодшая дружина.
Глава 21
В Изяславовой палате, ярко освещённой хоросами, царила благочинная тишина. На двух длинных скамьях, стоящих вдоль стен, друг против друга сидели разодетые в парчу старый Перенит, дядька Святополка, два брата Вышатича и Туряк, который после удачной службы в Торческе и в Юрьеве снова был в милости у великого князя.
Святополк, сидевший в высоком кресле во главе стола, чуть прищурив зоркие чёрные глаза, негромко заговорил:
– Нет охоты, но придётся супротив Глеба на Меньск[106] идти. Чересчур обнаглел, зарвался Всеславич. У меньшого брата, Давида, волости оттягать хощет, Мономаховы вотчины такожде тревожит, Смоленск занять мыслит. Мономах, бают, не на шутку гневается, с Ольгом сносится, рать готовит на Глеба. Что думаете, бояре? Как нам быть?
– Дозволь слово молвить, – поднялся, опираясь на посох, седобородый Перенит. – Я тебе, княже, заместо отца был. Хитрости и уму державному обучал тебя. Потому послушай, какой совет дам. Пошли на Глеба Путяту, он в ратном деле смыслён, худо не сотворит. Сам ведаешь, Меньск – орешек твёрдый, не взять его так запросто копьём[107]. Но, мыслю, аще и Мономах с Ольгом, и князь полоцкий под Меньск придут, и сёла, и волости меньские жечь почнут, испужается Глеб. Тогда Путята пущай всяко осаду затягивает и втайне со Глебом сносится. Пущай бы оставил Глеб в покое землю Пинскую и Слуцк, а Орша, Друцк, Копысь – до сего нам дела нету. Мир со Глебом надобен. Мономаха с Ольгом убедим: не взять Меньска, нечего стоять под стенами невесть сколько. Аще Всеславич мешать не станет, можно б тогда сызнова Василька с Володарем поприжать.
– Верно сказывает боярин, – поддержал Перенита Путята. – По его совету и содеять надобно. Ибо ни к чему тебе, княже великий, война со Глебом. Надобно первым делом галицких осилить, а вторым – от поганых отбиться.
– А третьим делом – торговлю надо налаживать, с уграми, с ляхами, с немцами. Аще же рать великая грядёт – до торговли ли тогда? – добавил Туряк. – А, стало быть, доходы казне меньше будут.
– Глеба же не обманешь, не выманишь из Меньска, – снова заговорил Перенит. – Измором, верно, и то не взять града сего. Вельми укрепился, супостат этакий. Запасов еды да воды там, верно, на целый год хватит. Да и посуди сам, княже. Ну, побьют Глеба, а тебе какая от того выгода? Никакой. Наоборот, Ольг, Мономах да Всеславич Давид косо глядеть на Киев примутся, ибо станут они сильны. А так пущай Глеб им досаждает, он им яко кость в горле. Пущай они друг дружку грызут. Ослабнут токмо, а ты сильней всех будешь. Никто тебе тогда не помешает и Галич своей воле подчинить, а там, глядишь, и Новгород самый.
Святополк в раздумье потупил очи, но спустя несколько мгновений резко вскинул вверх голову и властным голосом промолвил:
– Повелеваю тебе, Путята, идти со князьями Мономахом и Ольгом на Глеба. И как боярин Перенит тут советовал, втайне с ним сносись. Токмо гляди, чтоб ни едина душа о сём не проведала. Ты же, боярин Туряк, с торками вместе следи больше за ратями Мономаховой и Ольговой, гляди, как и где воеводы посты сторожевые ставят. Не приметил бы никто ненароком, чем Путята занят. А аще кто чего вдруг проведает, тому успевай вовремя глотку заткнуть. Учить тебя не буду, сам ведаешь, как.
Бояре кланялись великому князю до земли, и только восьмидесятивосьмилетний старец Ян, старший брат Путяты, хмурил седые брови. Не по душе были ему Святополковы лукавства.
«Эх, в наше-то время! – думал старый воевода. – Уж бились дак бились, назад не оглядывались, с ворогами не сговаривались. Может, напомнить Святополку про деда его Ярослава, поведать о прежних сечах? Токмо к чему? Раньше люди проще были, а нынче понабрались от ромеев лукавства. Нет, не в деда своего Святополк выдался. Тот, правда, тож прижимист бывал, щедростью не славился, но не столь уж жаден был, как внук его. А может, то я стар стал, не разумею ничего».
Поддерживаемый братом и слугами, Ян, тяжело дыша, спустился вниз по лестнице и сел в возок.
Глава 22
Поход на Меньск, о котором столь много говорили всю зиму в Переяславле, начался лишь летом следующего, 1104 года от Рождества Христова. Несколько месяцев князья ссылались между собой гонцами, всё оттягивая час выступления, но в конце концов договорились, собрали дружины и изготовились наказать крамольника. В месяце серпене, когда на полях наступает пора жатвы, воинство князя Владимира выступило из Переяславля.
По существу, руководил походом опытный, закалённый в сечах воевода Дмитр Иворович, сын же Владимира Ярополк, во всём ему послушный, занял место во главе переднего полка. Два других полка возглавили братья Ратиборичи, Ольбег и Фома, молодые, жаждущие ратной славы воеводы.
Олекса и Велемир шли в переднем полку, в челе которого развевалась хоругвь с изображением крылатого архангела – Мономахов герб. Нёс эту хоругвь половец Кунуй – человек, известный своей отчаянностью и бесстрашием.
Кунуй особенно отличился в битве на Колокше, когда зашёл с отрядом дружины в тыл воинам Олега и обратил его рать в беспорядочное бегство. Показал свою храбрость и недюжинную силу половец и в недавней сече на реке Молочной. Будучи предан Владимиру всем сердцем, яростно рубился он со своими единоплеменниками и своею рукою зарубил двух ханов.
Честность, прямота, открытость и страшной силы удар снискали Куную уважение и славу в переяславской дружине Мономаха. Его поддержкой, его мнением дорожили самые опытные, бывалые ратники, молодые же, слушая рассказы о его подвигах, завидовали седеющему половцу, жадно ловили всякое его слово, радовались, получая от него похвалу, и старались во всём следовать его советам.
Совсем иным по нраву был другой славный Мономахов дружинник, хазарин Эфраим. Матерью его была караимка, отцом – иудейский купец из Корчева. В юности приехал Эфраим из Таврии, поступил на службу к Мономаху, тогда как раз оставившему Чернигов и севшему на стол в Переяславле, принял крещение и служил с той поры князю своему верой и правдой. При крещении получил хазарин имя Ефрозин, но называли его все в дружине прежним иудейским именем. Не такой сильный, как Кунуй, Эфраим выделялся кошачьей гибкостью, умел перехитрить врага, нанести ему удар в самый неудобный миг, и предпочитал тяжёлому мечу более лёгкую саблю. Но если кто попадал под эту сабельку, тот никогда уже не возвращался в родной дом – клевали его труп враны и коршуны посреди поля.
Непохожесть двух знаменитых дружинников как-то даже сближала их, на привалах у костров они вечно спорили, чем вызывали у ратников смех и подымали, к удовольствию воевод, дух войска.
Когда в дружине появился Олекса, Эфраим и Кунуй взяли на себя заботу опекать юношу, обучать его воинским навыкам, но каждый делал это по-своему, и опять разгорались между ними споры. Что лучше – обмануть, перехитрить врага или идти на него в открытую, напролом, стараясь подавить, сокрушить? Какое оружие предпочесть воину в бою – саблю или тяжёлый булатный меч?
– Меч один раз махнул – голова долой! – говаривал Кунуй. – Сабля – бьёшь, бьёшь, голова цела!
– Э, не скажи, Кунуй, – усмехался в усы Эфраим. – Меч тяжёлый, иному ратнику поднять его трудно. Пока подымешь, ворог тебя, как капусту, изрубит. В любом бою хитрость нужна. А с мечом напролом – пустое.
– Ты, Эфраим, честный бой не любишь. Всё обмануть хочешь. Нехорошо.
– А дурную голову под сабли да под мечи подставлять – хорошо? Глупость молвишь, Кунуй! Любой ратник хитрость иметь должен. Не обманешь – не победишь.
– Не то говоришь, не то! – махал руками раздосадованный Кунуй. – Воину сила нужна. Хитрить начнёшь – сам запутаешься. Враг перед тобой, вот и бей его. А хитрить – воевода, каназ есть.
– Коли своей головой думать не будешь, никакой князь не поможет. Не все столь тяжкую силу имеют, как ты, Кунуй. Тебе хорошо: мечом взмахнёшь – улицу прорубишь. А вот, к примеру, Олекса. Ему как быть? А он от аркана да от меча увернётся, да наскочит сбоку, да сабелькой наискось.
– Полно, полно вам, – охлаждал пыл спорщиков воевода Дмитр. – Каждый как умеет бьётся. Лучше послухайте-ка, други, повесть о храбре Яне Усмаре. Случилось се при князе Владимире Святославиче. Пришли в землю Русскую печенеги. Посулье пограбили, стали ратью на Трубеже подле Переяславля. Ну, вышли наши в поле, заступили им путь. Тут выехал внезапу из рядов вражьих некий ратник, росту превеликого, и крикнул голосом громовым: «А ну, кто супротив меня выйдет на поединок!» И похвалялся вельми силою своею.
Погрустнел, закручинился князь Владимир, не сыскать бо было этакого храбра в нашем воинстве. Но явился тут ко князю некий старец – усмарь[108] – и молвит: «Четверо сынов у меня, княже. Троих взял с собою на рать, а меньшой дома остался. С самых малых лет никто не мог побороть его».
Деять нечего, послали за сим человеком, привели. Поглядел князь Владимир: вроде и росту парень невеликого, и в плечах не столь уж широк. Старый усмарь и говорит: «Ты, княже, не гляди, что Ян наш с виду иным уступит. Испытай его».
Привели быка, от железа калёного ярого, пустили на парня. А Ян как схватил его дланью, так кусок кожи с мясом и вырвал. Подивился князь.
«Можешь с печенегом биться», – изрёк.
Как увидал печенежин Яна, стал смеяться, ибо был и выше его намного, и с виду покрепче. Ну, сошлись. И тут Ян наш вдруг как ухватил печенежина, да как поднял его, да как тряхнул башкою оземь, так тот и дух тотчас же испустил. Страх обуял поганых, бросились они бежать, а наши гнали их и секли. С той поры стал Ян воеводою. Много ещё славных дел свершил он.