А Велемир тем временем разговорился.
– Золото – не баба. Приголубит тебя, накормит, тайком приютит на ночь, чтоб воевода не приметил.
– Какой ещё воевода? – с презрением спросил Олекса.
– Какой, какой! Путята!
– А! Сей жирный кот тоже, что ль, до баб охоч?
– Ну и дурень же ты, Олекса! – засмеялся Велемир. – Да жёнка сия – купчиха, у коей воевода на постое стоит. Уразумел? Муж-то её ко грекам по торговым делам уехал, вот она и заскучала… Ну да что я тебе сказываю?! – Он досадливо махнул рукой, видя, что Олекса отвернулся, не смотрит в его сторону и вовсе не слушает его слов.
– Тебя воевать сюда послали, но не с бабами спать! – зло огрызнулся молодой гусляр.
– Что?! – вскипел Велемир. – Да я тебя!
Он схватил Олексу за грудки, легко, как пушинку, поднял его и швырнул оземь.
– Биться будем али как? – В Олексовых очах полыхнула ненависть.
Он взялся за висевшую на боку саблю.
– Да ну тебя! – Велемир сплюнул. – Было б из-за кого! – И тут же, понурив голову, добавил: – Виноват я, что ль, коли бабы меня любят?! Ну, устоишь разве пред ними?
Несколько дней Олекса сердился и косо поглядывал на Велемира, но вскоре, когда они вместе отразили нежданную ночную вылазку осаждённых, кажется, забылись все прежние раздоры.
По ночам воевода Дмитр, следуя примеру Мономаха, всегда расставлял окрест лагеря сторожей. Та ночь выдалась тёмной и безлунной. Велемир и Олекса грелись у костра, пламя которого бросало отблески на войлочную походную вежу.
– Ни зги не видно, – вглядываясь в даль, молвил подошедший к костру Эфраим.
Вдруг он нахмурил чело, прислушался, приложил к устам указательный перст и схватил Олексу за запястье.
– Беги за воеводой! Никак, меняне из крепости вылезли!
И в самом деле, примерно через четверть часа в свете костра показались идущие плотными рядами со щитами в руках воины в кольчугах и булатных шеломах. Вовремя предупреждённый воевода успел выстроить переяславцев на опушке рощи.
– Первыми нападём. Не ждут, верно, – шёпотом промолвил он. – Пошли!
Приказ передали из уст в уста.
Олекса бежал вместе со всеми, слыша под ногами шуршание травы и спотыкаясь о невидимые в темноте кочки и стволы поваленных деревьев.
Где-то слева взметнулся ввысь смоляной факел. Перед Олексой возник высокий менянин с мечом в деснице. Олекса, как учил Эфраим, резко уклонился в сторону, увернулся от удара и рубанул врага саблей наотмашь. Менянин, коротко вскрикнув, повалился наземь. Не переводя дыхания, Олекса ринулся дальше, в гущу боя, но меняне – это он понял по стихающему звону булата – отпрянули и побежали. Переяславцы с победным кликом бросились в погоню. Уже возле посада Дмитр остановил не в меру разгорячённых дружинников.
– Стойте! Ко стенам не ходите! Стрелы пускать почнут!
Утром Олекса отыскал в поле тело убитого им ратника. Сабля разрубила ему наискось лицо, превратившееся в сплошное кровавое месиво. Олекса снял с убитого забрызганный кровью и грязью шишак, принёс воды и омыл мёртвому лицо. Менянин оказался совсем юношей, без бороды, над верхней губой его едва пробивался пушок.
«Боже! Николи не думал, что убивать столь тяжко!» – Из глаз Олексы покатились слёзы. Ну что сделал ему этот несчастный юнец?! За какие грехи зарубил он его?!
Жалость к убитому разлилась по сердцу молодца.
Сзади подошёл воевода Дмитр.
– Что сидишь тут? – спросил он Олексу.
– Да вот. Убил, а теперь жалко. Молодой совсем был.
– Брось, Олекса. Ворог он. Первым небось на тебя мечом замахнулся? Поделом получил. Николи, друже, не жалей ворога. Не ты его, так он бы тебя зарубил. И поверь уж мне, не рыдал бы ныне над телом твоим, но радовался б удаче, хвалился.
Олекса согласно кивал головой, но продолжал предаваться скорби. Всё ж христианин, русич, не поганый.
Вечером, на заре, они с Велемиром схоронили менянина под тонкой осинкой на вершине невысокого холма.
Глава 24
В последующие за ночной стычкой дни Велемир совсем перестал ходить к своей возлюбленной купчихе. Как-то раз он всё-таки не удержался, убежал вечером в посад, но среди ночи внезапно вернулся и, схватив Олексу за плечи, звенящим от волнения голосом выпалил:
– Идём скорей к воеводе! Вести важные!
Пока шли, Олекса успел выведать у Велемира обо всём, что произошло в купеческом доме.
…Привычно перемахнув через забор, Велемир оказался в саду под высокими яблонями, где ожидала уже его Млава, юная хозяйка дома.
– Кажен вечер жду, всё не приходишь, – с обидой сказала она, капризно надув хорошенькую розовую губку.
– Не выходило никак, Млавушка, – ответил Велемир, заключая возлюбленную в жаркие объятия.
Млава ласково положила голову ему на плечо.
– Нынче как раз боярин выехал со всеми гриднями, нет в доме никого. Потому и таиться нам не к чему. Пойдём в горницу, накормлю тебя пирогами.
Она порывисто ухватила Велемира за руку и повела его к высокому парадному крыльцу.
Вскоре молодец, сняв с пояса и положив на лавку меч в чеканных ножнах, уже сидел за широким столом в просторной горнице. Подвешенные перед образами на приделанных к потолку железных цепочках лампадки источали мягкий струящийся свет. Млава поднесла дорогому гостю пышный пирог, от одного запаха которого во рту у Велемира потекли слюнки.
Молодая женщина присела на лавку рядом и нежно поцеловала его в щёку, приговаривая:
– Любый, любый мой!
Уже юный дружинник изготовился к трапезе, когда вдруг за окном послышался топот копыт и раздался басистый зычный голос Путяты:
– Сюда проходи, боярин Земовит!
Громко застучали по ступенькам крыльца тяжёлые сапоги с боднями. Млава испуганно вскрикнула, схватила Велемира за руку и потянула его к ляде в полу горницы.
– Лезь сюда! – задыхаясь от волнения, шепнула она. – Потом приду за тобою.
Велемир, едва успев взять меч, прыгнул в тёмный подпол, весь заставленный бочками с медами и пряностями. Млава торопливо закрыла ляду, постелила на неё сверху ковёр, и молодец оказался погружённым в темноту. Весь он обратился в слух.
Сапоги с боднями прогромыхали по дощатому полу горницы. Снова послышался голос Путяты.
– Прошу, боярин Земовит, садись за стол. Сей же часец хозяюшка наша добрая попотчует нас пирогами, а там и о делах перетолкуем.
– Здрава будь, Млава! – раздался другой, незнакомый Велемиру неприятный тонкий голос, какой обычно бывает у евнухов – много их довелось Велемиру видеть, когда случалось быть с князем Владимиром в Киеве, в тереме у Святополковой княгини-ромейки.
На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое лишь громким чавканьем.
«Пирог жрут, сволочи!» – Изголодавшийся Велемир стиснул в ожесточении кулак.
Эх, выскочить бы сейчас отсюда, из подпола, на свет божий да проткнуть мечом этому жирному Путяте брюхо. Всё испортил, свинья грязная!
Мысли негодующего Велемира оборвал тонкий писклявый голос гостя.
– О чём толковать мыслишь, Путята?
– Великая рать нынче под Меньском стоит, – отозвался киевский тысяцкий. – Думаю, зря князь Глеб заупрямился. Ведь не ровён час…
Гость засмеялся противным скрипучим смехом.
– Велика-то велика рать ваша, да токмо не по зубам ей Меньск вышел. Уж месяц под стенами топчетесь, – с презрением заметил он.
– А отчего, мыслишь, топчемся? – перебил гостя Путята и после недолгого молчания добавил: – Молчишь, Земовит. А я тебе скажу: оттого, что я от приступа удерживаю воевод и князей. Иначе б обломки одни от Меньской крепости остались.
– Лукавишь чего-то, боярин. Никак тебя не уразумею, – тихо пропищал Земовит.
– Чего тут лукавого? Кровь христианскую не хощем мы со князем великим Святополком проливать. Хощем миром со князем Глебом поладить. Вот ты как воротишься в крепость, скажи князю Глебу: пущай уплатит он в Киев двести пятьдесят гривен сребра. Тогда князь Святополк Изяславич тотчас гонца своего пришлёт в Меньск, и сговоримся. Пущай бы отдали меняне грабленое в Слуцке, а об остальном – обо Рше, о Копыси – речь вести не станем. Князей же Ольга и Ярополка уговорю я осаду снять. Токмо гляди, боярин, чтоб никто о нашей с тобою молви до поры не проведал.
«Ну, переветник! Ну, змей! – чуть было не воскликнул возмущённый до глубины души Велемир. – Лиходей, что надумал! Иудово отродье! Немедля надоть воеводу Дмитра упредить! Как бы отсюда поскорей выбраться?!»
Он в нетерпении стал ударять кулаком по стоявшей рядом бочке.
– И пущай князь Глеб тогда на кресте поклянётся мир с нами блюсти. Нам Меньска не надо, но и он пущай на Пинск и на Слуцк не глядит.
– Всё тако и будет, боярин, – снова заговорил Земовит. – Токмо вот двести пятьдесят гривен – не многовато ли?
– А не дадите двухсот пятидесяти гривен, – грозно возгласил Путята, – тогда князь Святополк Изяславич новые рати волынян, угров да ятвягов на вас нашлёт да на щит Меньск возьмёт, а князя вашего Глеба в поруб бросит, как Ярослава, Ярополкова сына, дабы тот сдох с голодухи средь дерьма вонючего, вшей да крыс!
Опять воцарилось наверху молчание, на сей раз оно затянулось надолго: видно, Земовиту нелегко было решиться – не хотелось отдавать гривны, но и сидеть в осаде невесть сколько ещё месяцев он совсем не желал.
Наконец Земовит с тяжёлым вздохом сказал:
– Что ж, будь по-твоему, боярин Путята. Князя Глеба уговорю, гривны он даст, сколько просите. Молю токмо: как столкуемся, отведи рати от стен. Изголодались мы в осаде.
– Ладно, Земовит. Пойдём, провожу тебя на крыльцо. До крепости тебя боярин Туряк с торками вместях проводит. Тихо, ни едина душа не заприметит.
Снова раздался над головой Велемира громкий стук сапог, затем голоса и топот стихли, и тогда молодец с силой стал колотить мечом в ляду.
– Чего шумишь? – Млава выпустила его из подпола.
Ничего не ответив женщине, Велемир опрометью выбежал из горницы, на столе в которой лежали остатки недоеденного пирога, и с ходу выскочил через окно во двор.