– Се лепо, – кивнул, через силу улыбнувшись, Владимир. – И я с сынами в стороне не останусь. Даст Бог, смирим ворогов.
Он понимал, что большего от Святополка сейчас не добиться, что, кроме туманных обещаний, ничего киевский владетель ему не скажет, не поведёт речь даже и о сроках будущего похода, а потому решил не раздражать этого ненадёжного уклончивого союзника.
Окончив свещанье, князья в сопровождении дворского прошли в женскую половину терема – бабинец. Владимир со скрытой неприязнью ловил насторожённые злые взгляды ромеев-евнухов.
Навстречу князьям выплыла из горницы облачённая в роскошную соболью шубу молодая княгиня Варвара.
– Дозволь, князь, – обратилась она к Святополку, – показать гостю дорогому, как устроено подворье наше.
– Что ж, пойдём, брате? – предложил со льстивой улыбкой великий князь. – Покажет тебе княгиня хозяйство, дом наш.
«Заранее всё продумали. Не иначе, о Ромее говорить будут», – пронеслось в голове Мономаха.
Не так давно Владимир выдал, после долгих переговоров, дочь Марию замуж за ромейского патриция Леона из рода Диогенов, извечного противника нынешнего базилевса Алексея Комнина, отца Варвары. И теперь, когда Святополк стоял горой за Комнинов, переяславский князь поддерживал в борьбе за престол в Царьграде своего новоиспечённого зятя, который неприметно, исподволь собирал вокруг себя всю недовольную базилевсом столичную знать.
Едва князья и княгиня, сопровождаемые большой свитой, вышли на мраморное крыльцо, Варвара неожиданно спросила:
– Сказывают, бывают у тебя в Переяславле, князь Владимир, патриции из Константинополя? Правда ли это? Что говорят они? Сильно скучаю я по родной земле.
Владимир понял, что оказался прав в своих догадках, и в мыслях похвалил себя за прозорливость.
«Ну вот и начала!» – подумал он и, пожав плечами, ответил так:
– Разное рекут вельможи. Сама ведаешь, княгинюшка, сколь лукавы единоплеменники твои. Разве же узнаешь, где правду они молвят, где врут? Слышно только, в Болгарии[123] неспокойно. Недовольны болгары властью базилевса.
Владимир ничего и слыхом не слыхивал в последнее время о болгарах и упомянул о них затем лишь, чтобы увести собеседницу от нежелательного разговора о Диогене.
В Варваре тотчас проснулась знатная ромейка. Вспыхнув, она в гневе воскликнула:
– Как, эти грязные болгары, низкие рабы, смеют бунтовать?! Мало жёг их железом калёным покойный базилевс Василий![124] Палачи на Амастрианском форуме выжгли тогда глаза четырнадцати тысячам варваров – не научило!
«Дура баба! – готов был выругаться в отчаянии Святополк. – Говорил же ей, наказывал, чтоб тихонько выведала о Диогене, а она!.. Нет, Мономаха не провести!»
Тем временем Варвара продолжала:
– Мне один раз довелось видеть, как выжигают глаза непокорным. Знаешь ли, князь Владимир, как устроено жигало? Нет? Жигало – вроде русской рогатины, только меньше и концы железом обиты. Железо раскаляют добела в горне, подводят к очам бунтовщика. – Варвара стянула с руки перчатку и выставила вперёд два пальца с острыми ногтями. – Колют его…
«Воистину, змея ядовитая! – Владимир едва скрывал отвращение. – Ещё радуется, что стольких людей ослепили. Тоже мне, христианка, нищелюбка! Тошно слушать!»
Он искоса посмотрел на её пальцы, и ему подумалось, что вот как раз таким – острым и безжалостным – и должно быть это самое «жигало», о котором с таким упоением вспоминала Варвара.
– Довольно, княгинюшка, глупости болтать, – перебил жену недовольный Святополк. – Молви лучше гостю нашему, как двор устроен, где здесь бретьяницы[125], амбары, конюшни, псарни. Да ступай в бабинец, сына нашего покажи.
Варвара ещё битый час рассказывала Владимиру о княжьем дворе, о своих родственниках в Ромее, о знатности своего рода, а в конце концов провела его в бабинец, где, завёрнутый в пелёнки, лежал на постели хилый больной отпрыск. От рождения у него была желтуха; кроме того, руки и ноги мальца были как-то чудно выворочены, и ближние княгинины боярыни шептались, что се дано княжичу в наказание за тяжкие грехи его отца, нажившего двоих сыновей от наложницы.
Единственное, что неприятно поразило Владимира в младенце – его большие чёрные глаза. Казалось, будто то смотрит из колыбели отец его – так похожи были эти глаза на Святополковы. Нечто тёмное, хитрое, коварное читалось, таилось в их взоре.
«Глупости экие! – думал после с недоумением Владимир. – Откуда у робёнка столь малого лукавство быть может?»
Мономах задержался в Киеве лишь на день. Следующим же вечером, сославшись на неотложные дела, на опасность новых половецких набегов, он поспешил вернуться к себе в Переяславль.
Глава 31
Велемир приехал в Переяславль через несколько дней после возвращения из Киева Мономаха. Снег, столь внезапно выпавший, к тому времени успел было немного подтаять, но нежданно ударил крепкий морозец, земля покрылась плотной ледяной коркой, и путь для молодого дружинника вышел неприятным и долгим. Конь поминутно скользил по льду, ржал и упрямился, не желая слушаться всадника. Велемиру пришлось немало попотеть, прежде чем он наконец добрался до Переяславля.
При виде Епископских ворот детинца с надвратной церковью Святого Феодора юноша устало вздохнул, вытер с чела пот, стряхнул снег с кожуха, спешился и повёл коня в поводу.
У ворот его внезапно окликнули. Со сторожевой башни по крутой лестнице сбежал обрадованный Олекса.
– Велемир! Слава Христу! Наконец-то! Заждались тебя! – воскликнул он, заключая друга в объятия.
Велемир, будучи рад не менее Олексы, улыбался и тряс его за плечи.
– Вроде ты совсем уж здоров, – смеялся Олекса. – Чую силушку в дланях. Вон как схватил – не вырвешься!
– Божьей милостью, – отвечал довольный Велемир. – Ну а ты как тут, друже? Под Меньском-то славно повоевал?
– Навоевались, куда уж боле. – Олекса вдруг нахмурился и сокрушённо махнул рукой. – Меньск так и не взяли. Два месяца под градом стояли. А переветник Путята, видать, со Глебом всё ж таки сговорился.
– Скажи, Олекса, а Ходына-певец? Разве ж не добрался он до Переяславля, не принёс князю Владимиру весть о сговоре сем предательском? – с недоумением спросил Велемир.
– Как же, Ходына давно уж в Переяславле, и князю всё он рассказал, как ты и велел. От него и мы о тебе проведали.
– Стало быть, исполнил Ходына обещанное? Ну так чего ж князь Владимир не помешал Путяте со Святополком? Отчего рать на них не послал? – ещё сильней удивился Велемир.
– Не ведаю, друже, – с простодушной улыбкой пожал плечами Олекса. – Верно, не столь просто было ему.
– А Ходына? Так ли всё сказал? Не может такого быть, чтоб князь Владимир ничего не створил супротив Святополка!
– Не хощет Владимир войны, друже Велемир. Так думаю. А впрочем… Ты бы лучше с Ходыной о сём побаил. Он поболе моего в державных делах разумеет.
– Где ж сыскать Ходыну? – спросил Велемир.
– Да недалече отсюда. У купца Ждана на пристани живёт он. Но там, верно, ныне его нет. Целыми днями в корчме он люд простой песнями услаждает.
– Что ж, пойду, сыщу его.
Велемир передал поводья одному из отроков, круто повернулся и направился обратно к Подолу.
Олекса окликнул его:
– Куда ты, друже! Постой, у воеводы отпрошусь, вместе пойдём!
Покинув, с разрешения воеводы, детинец, Олекса догнал Велемира близ маленькой утлой корчмы, над дверью которой на вбитом в стену крюке висел надтреснутый глиняный кувшин.
Распахнув дверь, Велемир шагнул в освещённую тонкими свечами горницу. Олекса, идущий следом, подошёл к корчмарю, достал из сумы несколько медных пластинок-кун[126] и попросил накормить его и Велемира доброй едой. Меж тем Велемир жёстко, исподлобья оглядел всех обитателей корчмы. Заметив в дальнем тёмном углу скромную фигурку певца Ходыны, он не спеша направил к нему стопы.
Ходына черпал ложкой из деревянной миски горячие щи. Видно было, что песнетворец голоден – ел он жадно и быстро.
Увидев Велемира, он улыбнулся, отложил ложку и, сверкнув своими крепкими белыми зубами, спросил:
– Ну, друже, выходила тебя дщерь боярская? Раны тяжкие свои залечил?
– Благодарение Господу, певец, – сухо отозвался Велемир. – Искал тебя.
– Вижу, что искал. Верно, вопросить хощешь, всё ли исполнил я, как обещал? Поклясться готов на кресте святом – слово в слово сказанное тобой князю Владимиру передал.
– Да так ли се? – подозрительно прищурил око Велемир. – Верно ли?
– А ты князя спроси, коли мне не веришь. – Ходына обиженно отвернулся.
– Не обижайся, песнетворец, – раздался за его спиной звонкий глас Олексы. – Велемир всё выведать хощет, почто князь Владимир, прознав от тебя о сговоре лихом, ничего супротив сего не содеял.
– Ты бы потише о таком баил, друг Олекса. – Ходына опасливо огляделся по сторонам. – Садитесь-ка лучше, други, да послушайте, что скажу.
Он жестом поманил Велемира и Олексу к себе и тихо, вполголоса заговорил:
– Не хощет Владимир воевать с родичами своими, хощет всех князей супротив поганых повернуть. А Святополк – большая сила, великая. За ним, почитай, Волынь вся стоит, ещё и Туровская земля, и Берестейская, и Побужье. Окромя того, ляхи и угры.
Ходына замолчал, задумчиво провёл ладонью по челу и продолжил совсем уж по-учёному:
– Владимир – муж державный, разумеет се лучше нашего. Разумеет он и то, что власть всегда на человечьей крови зиждется. И принести кого-нибудь в жертву ради покоя в державе – тебя, к примеру, Велемир, – для него хоть и не пустяк сущий, но дело вполне привычное.
– А ну, не наговаривай на Владимира! – Велемир вдруг вскочил со скамьи, схватил песнетворца за грудки и с силой притянул его к себе. – Не позволю князя порочить! Он не потерпел бы, чтоб меня убили безнаказанно! Князь Владимир дружину свою любит! Каждого ратника – и старого, и младого – привечает, угощает в доме своём, любому человеку всегда рад, любого оберегает от напасти! Напрасно, певец, понадеялся я на твоё слово! Ложь молвил ты князю Владимиру!