То ли помогли страстные молитвы Мирослава Нажира, то ли свирепый буран в степи, то ли бдительность сторожей, но посольский поезд благополучно, без затруднений и потерь, спустя несколько дней добрался до Межибожья – небольшого городка, раскинувшегося на низком берегу Южного Буга.
По обе стороны дороги близ Межибожья простирались топкие болота. Пригревало солнце, снег уже начинал таять, и двигаться дальше приходилось всё медленнее.
Достигнув берега Буга, Мирослав велел отрокам расставить шатры и вежи и учинить на два дня привал. Боярин был рад тому, что самая опасная часть пути осталась у них за спиной. За Межибожьем располагались земли Ростиславичей, которые конечно же не посмеют ничего сделать против послов Владимира Мономаха, ибо Владимир всегда защищал этих князей от гнёта Святополка и киевских бояр. Мирослав припомнил одно не такое уж давнее событие. Когда несколько лет тому назад князь Владимир был на полюдье в северных своих областях и ехал однажды берегом Волги, его внезапно настигли гонцы от Святополка и Святославичей – Давида и Олега.
– Пойдём, князь, на Ростиславичей, сгоним их с Теребовли, – убеждали послы.
Владимир ответил им так: «Могу ли я клятву преступить? Ведь клялись мы в Любече на кресте святом, говорили: “Каждый да держе вотчину свою”. И сей крест честной целовали».
Обиженные и обозлённые отказом гонцы уехали ни с чем, сердито бросив на прощанье: «А коли не пойдёшь с нами, то отныне мы сами по себе будем, а ты – сам по себе».
Тогда Святополк и Святославичи не решились на войну без поддержки Мономаха, а после уже и не предпринимали новых на них походов. В этом видели братья Володарь и Василько заслугу Владимира – он не давал разгореться пожару междоусобья и удерживал Святополка от нападений на Свиноград и Теребовлю. Многострадальная земля бужан и белых хорватов благодаря усилиям мудрого и дальновидного переяславского князя получила ряд лет мира…
Буг был ещё окован льдом, но боярин боялся переправляться через реку на конях, не зная брода. В это время лёд, как правило, становился уже хрупок, и можно было по неосторожности провалиться в холодную речную воду, потеряв и голову, и обозы с товарами.
– Проводника надобно сыскать, дабы по броду провёл, – говорил Мирослав, в озабоченности теребя перстами свою холёную, начинающую седеть бороду.
По его наказу Велемир отправился в Межибожье искать надёжного человека, на которого можно было бы положиться при переправе, Олекса же с Ходыной маялись от безделья у костра, глядя, как вздымается ввысь всепожирающее пламя.
– Вот погляди, Олекса, – указал Ходына на реку. – Как будто малая речка, узенькая, вроде какой-нибудь там Альты, Желани али Судомири. И не поверишь, что се – Буг. Сотни вёрст впереди у сей реки, сотни притоков. Река ведь яко жизнь человечья. Какая – короткая, какая – долгая. Бугу выпала жизнь долгая, счастлив он, бурлит от радости, кипит в вешнюю пору и всё несёт, несёт воды свои к Чермному морю.
– Чудной ты, Ходына, – засмеялся Олекса. – О рецах баишь, будто о живых.
– Да они и есть живые. То сейчас, подо льдом, кажется, что мёртвые. Весна настанет – сам узришь. К тому же все реки разные. Вот, к примеру, Днепр. Река добрая, могучая, яко великан-храбр. Волхов – бурный, непокорный, течёт, куда ему вздумается – то в одну сторону, то в другую. Двина – холодная, стойно северная красавица. Припять – ленивая, коварная, с болотами по берегам. Стугна – злая. Хошь, спою?
За разговорами Олекса и Ходына не заметили, как наступил вечер, стемнело и над берегом Буга воцарилась ничем не нарушаемая тишина. Отроки разбрелись по вежам, и, кроме двоих друзей, никто не сидел у костров.
С одного из возков, доверху заполненного соломой, внезапно донёсся негромкий шорох.
– Верно, мышь какая завелась в соломе, – предположил Олекса, но Ходына вдруг выразительно поднёс палец к устам, поднялся и, ухватив друга за руку, потянул его за собой.
Неслышно ступая, они подкрались к возку. Ходына осторожно разгрёб солому, и перед изумлённым Олексой возникли освещаемые светом костра чьи-то ноги в лаптях.
– Вот и мышь тебе, – громко сказал Ходына. – А ну, вставай!
Ноги тотчас скрылись в соломе, раздался снова шорох, и через несколько мгновений из соломы высунулась большая круглая голова с редкими, коротко остриженными волосами. Человек испуганно хлопал выпученными глазами и беспрерывно икал, видимо, от страха.
– Вылазь, вылазь, – с насмешливой улыбкой сказал ему Ходына и пояснил Олексе: – Видать, беглый.
Неизвестный послушно спрыгнул с возка и, понурив голову, весь дрожа, встал в полный рост перед Ходыной.
Это был невысокий щуплый мужичонка лет тридцати пяти или чуть менее, одетый в рваный тулуп и лапти. Худое измождённое лицо его со впалыми щеками и синяками под глазами говорило о перенесённых невзгодах.
Тонким слабым голосом, чуть не плача, мужичонка истошно завопил:
– Други, христиане добрые, не губите, не губите! Христа ради, не губите!
Он рухнул перед Олексой и Ходыной на колени и уткнулся лицом в снег.
– А ну, встань! – прикрикнул на него Олекса. – Сказывай, кто таков и почто в обозе нашем прятался!
Мужичонка, всхлипывая и размазывая по щекам текущие из глаз слёзы, быстро, скороговоркой залепетал:
– Редькой меня кличут. Закуп я боярина Путяты Вышатича. Жили мы ранее, как все вольные людины, вервью[134], рожь сеяли, скотину растили, да единожды пришли на нашу голову поганые сыроядцы, выжгли все посевы, скот угнали, многих из нашего села в полон увели. Я тогда в хлеву схоронился, вот и не сыскали меня вороги окаянные. А после – куда денешься – пришёл к боярину Путяте, бухнулся в ноги: помогай, мол, родимый! Ну, дал боярин купу, сделал закупом своим, велел отрабатывать на ролье его. А резы нынче таковы, что и не расплатишься. Уж чего токмо не было – и на правёж водили, кнутом стегали до полусмерти, и хлеб последний тиуны проклятые отбирали! Не вынес я притеснений, убежал от боярина. Проведал, посольство в Угрию едет. Ну, я и порешил: пристану к вам неприметно. Авось не прогоните. Слыхал, у угров много наших живёт, да и порядки там получше, чем на Руси. Об одном мыслю: не выдавайте меня боярину Путяте. Он меня холопом сделает, а то и сгубит вовсе! Ради Христа, не выдавайте, люди добрые!
– Пойду к боярину Мирославу, – прервав мольбы и сетования незнакомца, сказал Олекса. – Он пущай и решает, как с сим человеком быти.
Молодец поспешил к боярскому шатру, растолкал дремавших у порога гридней и велел немедля разбудить Мирослава.
Лениво продирая заспанные глаза и недовольно ворча, боярин нехотя выслушал взволнованного Олексу.
– Закуп беглый, от Путяты, пристал к нам. В возке в соломе нашли мы его!
Мирослав зевнул и, махнув рукой, вымолвил:
– Не ловить беглецов еду, но посольство править. Пущай остаётся у нас сей закуп. Боярин сам виновен, что от него бегут. Не мне его глупости исправлять. Ступай-ка спать, Олекса. Ну их всех!
Уже было лёг снова боярин, повернулся на бок, но вдруг вскочил, стукнул себя по лбу и крикнул Олексе:
– Постой, отрок! Приведи-ка ко мне сей же час того закупа!
Олекса пожал плечами и бегом бросился к костру, у которого грелся несчастный Редька.
– Ну, пошли к боярину Мирославу! – грозно сдвинув брови, приказал отрок беглецу.
– Не, не, не пойду!!! – махая в отчаянии руками, завопил Редька. – Нечего мне тамо деять!
– Да не пугайся ты. – Олекса невольно рассмеялся. – Наш боярин – не Путята, выдавать тебя не станет. Он так сказал: «Не беглых ловить сюда послан».
– Знаю я их. Все бояре одним миром мазаны. Путяте не отдаст, так себе в холопы заберёт, – сокрушённо покачал головой Редька.
– Иди, друже, к боярину. Иначе осерчает, тогда и в самом деле худо тебе будет, – стал уговаривать его Ходына. – Ну, ступай, с Богом.
Потерянный, с отрешённым видом, Редька нехотя приплёлся, сопровождаемый Олексой и гриднями, в шатёр Мирослава.
Боярин пристально окинул беглого с ног до головы, усмехнулся и спросил:
– Как звать тебя?
– Редькой кличут.
– Крестильное имя какое?!
– Филиппом нарекли.
– Ну так вот, Филипп Редька. Ведаешь ли, где на реке здесь брод?
– Да пред вами, возле стана, светлый боярин.
– Заутре поведёшь нас. Проведёшь – стало быть, останешься с нами, в угры поедешь, нет – Путяте выдам. Ступай.
– Да я… Я завсегда… Мне что… Столько ходил, – говорил обрадованный Редька срывающимся голосом и, пятясь к выходу, отвешивал боярину глубокие поклоны…
Утром посольство продолжило свой путь. Редька легко и быстро провёл ратников по броду – видно было, что эти места ему хорошо знакомы. Лёд, вопреки опасениям Мирослава Нажира, оказался достаточно крепким. Лишь однажды обоз со скарбом, уже у самого берега, провалился одним углом в воду, но отроки без особого труда вытащили его на твёрдое место.
За Бугом потянулась холмистая Подолия с глубоко изрезанными берегами бесчисленных маленьких речек. Тёплый вешний ветер обдувал лица путников, пригревало ласковое солнышко. Ярко искрился под его лучами ещё покрывавший склоны холмов снег.
Путь здесь был не из приятных – то слева, то справа от дороги зияли глубокие ущелья, темнели обрывы, сурово и мрачно высились меж деревьями скалы, на которых, такие же суровые и мрачные, виднелись укреплённые городки. Чуть не каждый час попадались на пути полуразрушенные нищие деревни и сёла. Жители их, завидев издали оружных всадников, в ужасе разбегались.