– Что ж, Нестор, по-твоему, зверства, погаными на Руси чинимые, не по попущению Божьему творятся, но по Божьей воле? – удивился Мстислав. – Богохульство в твоих речах вижу. Зрел ли ты хоть един раз, как дома пылают, как христиане гибнут, как дети безвинные, стойно агнцы закланные, под саблями половецкими смерть обретают, как гонят измученных, верёвками повязанных русских людей по степи?! Кровь стынет в жилах от сего! Что ж, Бог, выходит, зол на человека?!
– Не дерзай, княже, и молвить, будто ненавидимы мы Богом! – с жаром воскликнул Нестор, всплеснув руками. – Поганые суть батоги Божьи! Попуская набеги поганых, тем самым наказует Господь людей за лихие дела! И праведно се, и достойно, что бываем мы караемы! Насылая на нас ворогов, Господь добра великого нам желает, ибо посылает нам испытание, дабы закалить людей. Без невзгод, без жертв, без испытаний тяжких веры у человека не будет. Токмо аще наказуемы будем, будем веру иметь!
Доводилось и мне взирать на жестокость сыроядцев. Единожды напал Боняк на монастырь наш, мнихов многих перебил, собор разграбил. Но не гнев – скорбь в душе моей се злодейство вызвало, скорбь о людях русских, в страстях погрязших! Погляди, княже Мстислав: в церквах пусто, а на игрищах – толпы, в храмах – безмолвие, а в домах – трубы, гусли, скоморохи!
– А дитя малое, неразумное? Его-то за что карать? В чём его грех? – Мстислав недоумённо пожал плечами.
– Богу виднее, княже, чем нам с тобою, кого карать, кого миловать. Может статься, Господь заранее дитя се для жизни небесной назначает, вот и прибирает к Себе душу его.
– Но ведь ты сам пишешь, Нестор, что надобно оборонять землю Русскую от поганых. А аще насылает поганых Бог, то, получается, биться с ними – богопротивно? Али неправедно я мыслю? Может, убивая ворога, человек смывает с души грех? И стало быть, посылая половцев, Бог дарует нам право душу свою спасать?
– Нет, княже! – решительно возразил Нестор. – Убийство само по себе – грех. Сказано ибо в заповеди Божьей: «Не убий». Искупает грехи человек покаянием, молитвами, милостынью. Борьба же с погаными лишь закаляет человека, делает его крепким в вере. Чрез испытания человек исполняется веры и потому обретает путь к спасению.
Мстислав с сомнением качал головой. Всё-таки, казалось ему, заблуждается монах. Не может Бог потворствовать вершимым половцами злодействам.
Нестор бережно свернул густо исписанный свиток, перевязал его шёлковой лентой и положил обратно в ларец.
– Хощу тебя вопросить о походе нынешнем, – прервал воцарившееся молчание Мстислав. – Успел ли Ян поведать тебе о нём?
– Да, сказывал Ян о походе. Токмо вельми стар он был, может, чего и не углядел очами своими. Я с его слов записал, но, верно, тебе лучше б кого иного вопросить. Жду как раз ближнего боярина великокняжеского, Туряка. Сей боярин – вельми большой любитель разного чтива. Он в сем походе был, потому, мыслю, ты ему рад будешь.
– Туряк? – Мстислав сердито сдвинул брови. – Не он ли в ослеплении князя Василька повинен? Не он ли в Новом городе крамолу ковал? Пристойно ли мне с таким человеком водиться?
– И всё же, мыслю, княже, выслушай его. Чтоб истину познать, и худых, и злых, и добрых – всех надобно разуметь. А вот, верно, и боярин жалует. – Услышав топот ног, монах выглянул за дверь. Спустя несколько мгновений в келью, низко согнувшись, ибо дверной проём был невысок, вошёл Туряк. При виде князя он остолбенел от неожиданности, но тотчас же совладал с собой и низко поклонился.
– Полихронион[139], княже Мстислав Владимирович!
– Здравствуй и ты, – холодно отозвался Мстислав.
– Дозволь, княже, вопросить мне мниха Нестора.
– Что ж, вопрошай, – с полной презрения усмешкой ответил молодой князь.
– Дай мне, Нестор, «Житие Феодосия». Сам великий князь Святополк Изяславич повелел мне принести ему труд сей.
– Возьми, боярин. – Нестор достал из ларца и протянул Туряку один из свитков.
– Ещё дай «Изборник» Святославов. Сказывают, занятная книжица.
– Особо ценно в сем «Изборнике» сочинение «Об образах» ромея Георгия Херобска. Почитай на досуге. – Нестор положил перед Туряком толстую книгу в обитом медью окладе.
– А теперь, боярин, – с трудом пересилив себя, вежливо попросил Мстислав, – скажи-ка нам, как с погаными бились вы у Заречска.
– Как бились? – Туряк улыбнулся. – Сперва отрядили в степь сторожу из торков и берендеев. Мне поручил воевода Иванко начало над нею взять. Торки с берендеями степь ведают, яко персты свои, княже. Умеют укрываться в траве, ползти бесшумно. Нюх у них на ворога. Выслал я ближе к Заречску сакмагонов – так называют они пеших лазутчиков – и с ними послал торчина Метагая из киевской нашей дружины. Метагай, бестия лукавая, узрел, где лагерь половецкий, я воеводе передал, а потом уж мы на них нагрянули, яко гром небесный. Рать у поганых невелика была. Послал Боняк нынче на Русь токмо своих солтанов[140], сам не пришёл. Гнали мы их чрез брод и дальше по степи гнали, пока кони наши не устали. Немногие поганые ушли. Полон большой воеводы взяли, наших пленников освободили. Всё как обычно.
– Ну что ж, боярин. Благодарю тебя за рассказ. – Мстислав поднялся. – Ступать мне пора. Уж вечереет.
Князь попрощался с Нестором, вышел из кельи, сел на подведённого служкой коня и поскакал на своё подворье.
Встреча с Туряком напомнила ему о своих новгородских недоброжелателях. Вроде попритихли они после прошлой его поездки в Киев, но Мстислав опасался, как бы в его отсутствие снова не начались в городе беспорядки. Правда, народ вроде пока стоит за него. Но кто знает, что будет через неделю, месяц, два? Люд в числе непомерном страшен, дик, он подобен морю, кое по воле ветра вдруг начинает волноваться, становится клокочущим, яростным, неистовым, всесокрушающим. Судьба правителя подобна судьбе корабля – успеет он пристать в тихую гавань, сумеет выждать, пока утихнут страсти, уймётся стихия, – тогда снова поплывёт покорять морские просторы; не сумеет, не успеет – тут ему и погибель. Величие, ум державный – в умении предугадывать, предусматривать, предотвращать, выжидать, а когда приспеет пора – выказывать и твёрдость, и решимость, и смелость. Труден, ох как труден путь правителя!
В этом Мстислав убедился на собственном своём опыте – с двенадцати лет довелось ему княжить в Новгороде. Чего только не было! И бунты были, и рати, и переговоры, и суды – всё разве упомнишь?! Но всё-таки Мстиславу казалось: чего-то он ещё недопонимает в жизни, не хватает ему для полноты величия, для полноты власти некоего высшего смысла. Вот Нестор говорит: путь к спасению лежит только чрез покаяние, чрез молитву. А как же тогда стремление к славе, к успеху, разноличные земные дела? Всё это бренно, суетно, всё исходит от Бога: как Он порешит, так и будет. Любые деянья человечьи – ничтожны. Живи себе, кайся, большее – не в твоей власти, не в твоих силах, а в силе Божьей, во власти Божьей.
В смятении воротился Мстислав в свои хоромы. Здесь ожидала его княгиня Христина, только что пришедшая с вечерней службы из собора Софии. Величавая нарядность собора не столько восхитила, сколько удивила молодую женщину. Привычная у себя на родине, в Швеции, и в Новгородских землях к простоте и строгости, Христина усматривала в красочном многоцветье главного храма Руси нечто языческое, крамольное, еретическое. От яркости красок у неё аж рябило в глазах.
Мстислав рассеянно выслушал жену, в недоумении пожимающую плечами и не понимающую, как можно во славу Христа выстроить такой храм, внутри которого рядом со святыми изображены сцены охоты и скоморохи. Неожиданно он ответил невпопад:
– Здесь, Христинушка, важней всего желанье княжеское. Вот не пожелал бы мудрый князь Ярослав, и не было б собора.
Он сам тотчас же пожалел, что сказал такие слова. Но ничего не поделать – каждый глядит на мир со своей колокольни.
– Мыслю, черниговский собор Спаса боле тебе по нраву будет. Но о том после, княгинюшка. На обратном пути в Новгород побываем у стрыя Давида. А назавтра воротимся в Переяславль, к отцу. Вельми просил он.
Христина молчала и покорно кивала головой.
Глава 38
Ранним утром Мстислава разбудил взволнованный отрок.
– Княже, чёрный люд бурлит. Кликнули вече на Бабьем Торжке. Требуют, дабы выдал Святополк ростовщиков-жидов.
– Худо дело. – Мстислав поднялся, надел шёлковую голубого цвета рубаху, порты, набросил на плечи алое корзно и подошёл к окну.
Бабий Торжок – широкая площадь перед великокняжеским дворцом, куда ещё покойный Изяслав Ярославич перенёс торг с Подола, была заполнена великим множеством посадских людей. Они громко, взахлёб кричали наперебой, заглушая слова толстого боярина в отороченном золотом кафтане, который стоял на высоком помосте у крыльца и тщетно пытался что-то объяснить.
Повсюду возле Святополкова терема сверкали на солнце копья и шлемы дружинников.
– Худо дело, – повторил Мстислав. – Совсем как в Новгороде на вече. Как бы не скинули Святополка.
– Его скинут, так и до нас добраться могут. Люд в злобе неудержим, – раздался за спиной князя низкий хрипловатый голос Христины. – Уезжать скорее надо, к отцу твоему.
Княгиня подошла к мужу и, наклонившись, приложилась щекой к его плечу. В серых больших глазах её Мстислав уловил искорки испуга и в тот же миг подумал, что жена, несмотря на свою леность, умна и всегда готова дать ему дельный совет.
Она была уже одета по-дорожному, в дорогой, затканный золотыми нитями плащ из фландрского сукна и парчовую шапочку с собольей опушкой. Всё она продумала заранее и теперь уже не советовала – требовала от Мстислава, чтобы тот немедля выезжал из Киева.
Князь обнял супругу, расцеловал и поспешил отдать распоряжения отрокам…
В Переяславль Мстислав, разгорячённый и усталый, добрался лишь к вечеру. Как оказалось, князь Владимир уже знал о волнениях в Киеве и совсем не удивился, выслушав короткий сбивчивый