рассказ сына.
– В рост дают деньги Святополковы ростовщики-жиды. Чрез резы и сам Святополк, и ближние его бояре обогащаются, разоряют посадских людей. Резы же берут ныне такие, о каких отродясь на Руси не слыхивали, – спокойно заметил Владимир. – Берут резы месячные, третные и годовые. Третные резы взимают аж по три раза. Каждый же третный рез равен половине долга. Вот и считай, сыне: окромя исто[141], получает ростовщик-жидовин ещё в два с половиной раза более, чем дал. Может ли людин столько выплатить? Навряд ли. Вот и попадает он в кабалу. А за жидами бояре видные и сам Святополк стоят, их ведь куны и ногаты ростовщик в рост даёт. Надо бы не разрешать брать третный рез в третий раз. О том баил я боярам киевским – пущай бы посадские поуспокоились, – так нет же. Жадность, сыне, до беды доводит. Ещё иное здесь худо, Мстиславе. – Князь сокрушённо покачал головой. – Коли новая смута на Руси зачнётся, поганые опять подымутся. Уже ныне люди верные из степи мне доносят – Боняк с Шаруканом меж собой ссылку имеют. Мыслю, грядущее лето жарким будет. Потому, – заключил он, – как поедешь обратно в Новгород, побывай сперва в Чернигове, побай с братом Давидом о половцах. В Смоленске же вели воеводам рати готовить. Не ровён час, нагрянут, супостаты. Пойми, нынешняя рать – так, мелочь. Проведать порешил Боняк, сколь быстры дружины наши.
Владимир замолчал, в задумчивости плотно сжав губы, затем вдруг резко поднял голову и, улыбнувшись сыну, сказал:
– Обещал я тебе давеча своё «Поучение» прочесть. Ну что ж, послушай.
Он взял с маленького столика несколько листов харатьи[142], на которых неряшливым почерком были сделаны какие-то записи, и начал читать:
– «Поучение чадам своим. Я, худый, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, наречённый в крещении Василий, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своей Мономах…»
Мстислав слушал отца рассеянно. К чему весь этот перечень имён? Для чего ему, Мстиславу, тридцатилетнему человеку, уже много повидавшему на своём веку, выслушивать, как мальцу неразумному, какие-то поучения, пусть и написанные умело и со вкусом?
Глядя на склонившуюся над листом харатьи седую отцовскую голову, Мстислав недоумённо кривил уста. Что хочет сказать ему отец? Чем думает поразить? Неужели он, Мстислав, не знает всего того, о чём идёт речь в «Поучении»?
Тем временем Владимир продолжал ровным спокойным голосом:
– «Сидя на санях, промыслил о душе своей и похвалил Бога, который меня до сих дней грешного довёл. Да дети мои али иной кто, слыша про сию грамотицу, не посмеётся, а примет её в сердце своё и, не ленясь, начнёт так же трудиться.
Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своём и милостыню творите, не уставая, ибо то есть начало всякому добру. Если же кому не люба грамотица сия, то пусть не осудит, но так скажет: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу си молвил.
Встретили меня послы от братьев моих на Волге, говоря: “Присоединись к нам, выгоним Ростиславичей и волость их отнимем, если же не пойдёшь с нами, то мы сами по себе будем, а ты сам по себе”.
Я сказал: “Даже если вы и разгневаетесь, не могу с вами идти, клятву преступать”.
И отпустив послов, стал я гадать по Псалтыри, в печали раскрыл её и прочёл: “Зачем печалишься, душа? Зачем смущаешь меня?”»
«Ну вот, теперь вдарился в воспоминанья. Сейчас начнёт о святости клятв молвить. Господи, сколько слов, сколько пустых речей!» – Мстислав начинал терять терпение, но, глубоко уважая отца за его победы и мудрые деяния, не посмел возражать и сделал вид, что он внимательно слушает «Поучение».
– «Если на коне ездить будете без оружия и если иных молитв не умеете молвить, то “Господи, помилуй!” повторяйте беспрестанно, втайне, ибо с молитвой всяко лучше, нежели с пустыми мыслями, ездить. Всего же паче убогих не забывайте, но как можете по силам кормите, и подайте сироте, и вдовицу защитите, не позволяйте сильным погубить человека. Ни правого, ни виноватого не убивайте, ни повелевайте убить его. От епископов, попов, игуменов с любовью принимайте благословенье и не устраняйтесь от них, любите их и заботьтесь и да примите от них молитву… от Бога. Паче всего гордости не имейте в сердце и в уме, но говорите: “Смертны есмы, сегодня живы, а завтра в гробу; всё, что Ты нам дал, не наше, но Твоё, поручил Ты его нам на малое время”»…
Когда Владимир замолк, переводя дух, Мстислав неожиданно спросил:
– Что, по-твоему, отче, приносит людям спасение? Пост, воздержание? Молитва? Побывал я намедни у Нестора в Печерах, он так баил. А ещё рёк, будто поганые насланы на нас Богом, в наказанье за грехи.
– Много думал о сём, сыне, и уразумел. – Владимир качнул головой. – Нет, не пост, не уединенье, не монашество дают людям спасение, но – благодеяния!
– А в чём величье земное, отче, видишь? К чему стремишься ты? Хощешь ли сесть в Киеве?
Владимир нахмурил чело и ответил так:
– Земное величье тщетно. Но всё же скажу: не тот велик, кто забрался выше других, а кто творит великое добро на благо державы. Главное в жизни – благодеяния, уразумей се. Вот послушай, прочту.
«Научись, верующий человек, быть делателем благочестия, научись, по евангельскому слову, иметь очам управление, языку воздержанность, уму смирение, телу порабощение, гневу погибель, хранить мысль чистою, побуждая себя на добрые дела ради Господа. Будучи лишаем – не мсти, ненавидим – люби, гоним – терпи, хулим – моли, умертви грех. Избавьте обидимого, дайте суд сироте, оправдайте вдовицу».
О поганых молвил ты. Не берусь сказать, что за сила их насылает на нас. Иное ведаю. Вот читал я тебе, что убийство – грех, поучал щадить виновных, не губить душ человечьих. Оно так, убить ворога – такожде грех, но в то же время – и благодеяние. Ибо коли не убьёшь ворога, сколько добрых христиан сгубит он? И твоя вина в смерти их будет. Коли, сыне, не сумеешь ворогов устрашить, не станешь велик. Бог не допустит возвышения твоего, ибо недостоин будешь чести этакой. И люди не станут тебя любить и уважать, но токмо смеяться будут, ненавидеть да презирать.
Знаю, сыне: строишь церкви в Новгородской земле, монастыри. Люд учёный, зодчих, летописцев привечаешь – хвалю. Но не токмо в сём благодеяния. Оборонить землю от врага лютого, забывшего совесть и не принимающего веру христианскую, – тоже добро. Коли укроешься ото зла и станешь делать добро, то будешь жить вечно.
Мстислав улыбался, слушая отца. Наконец-то, казалось ему, постиг он истину. Величие человека – в благодеяниях. Вон как прадед, князь Ярослав, всего вроде достиг – и власти, и любви народной. Но воистину великим стал, токмо когда выстроил собор Софии, когда орды печенегов от Киева отогнал, когда законы свои написал, когда стал людей просвещать, школы создал, монастыри. Вот они, благие деяния. И Мстислав знал теперь твёрдо, что пойдёт по жизни тем же путём, каким шёл прадед и каким сейчас идёт отец, князь Владимир Мономах. И его «Поучение» – не просто забава, это тоже благодеяние. Зря столь насмешливо отнёсся он, молодой, неразумный, к отцову труду, ведь в нём – опыт незаурядного человека, опыт князя, опыт умного устроителя своих земель.
Раньше он если и делал что, то только ради себя, ради своей славы. И церкви ставил, и суды творил, и на рати хаживал – всё для того лишь, чтоб показать: вот я каков – велик, и власти у меня много, и ума хватает вами, людинами, умно управлять.
О людях простых, кем бы они ни были, не думалось при этом вовсе. Теперь же, слушая отцовы речи, вроде как толчок, пробудилось в сознании: а ведь верно! Не только для себя жить надо. И величье своё – оно и для других величьем должно стать, для всей земли Русской.
Что толку величаться, сидя на груде развалин и правя одними нищими и забитыми, запуганными рабами, ничтожеству уподобляться, возвышаясь лишь над ничтожным? Воистину, только тогда становится правитель великим, когда думает о расцвете своей державы, о добытках и достатке дружины и торговых людей, о ремесленниках, смердах, холопах – обо всех.
Ну вот что, сидит он в своём Новгороде, мается, мучается – мало власти у него, мало воли, проклятые «вятшие» совсем сели на шею, никакого проходу от них; терпит он, ждёт, надеется, старается навязать другим свою волю, для того задаривает церковников, привечает монахов, возводит храмы, строит мосты, крепости, прокладывает пути через леса и болота. Делает благие дела, не понимая: зачем? Думая, что для своей славы только?! Глупо так мыслить!
Вот он, высший смысл – благие деяния ради процветания державы! Как же раньше не дошла до него такая простая истина?! А может, не дошла, потому что не думал, не старался вникнуть в смысл творимого? Наверное, так.
– Вижу, сыне, не больно-то внемлешь ты моему «Поучению», – с лёгкой усмешкой заметил князь Владимир и, видя, что сын покраснел от смущения и стыда, ласково добавил: – Притомился ты вельми. Ступай-ка спать. Уж нощь глубокая. Верно, Христина-то твоя давно уж почивает. Утром побаим с тобой. Утро вечера мудренее.
Взяв в руку свечу, Мстислав прошёл следом за постельничим в отведённые ему покои. Почти до рассвета он не мог уснуть, но бессонница его была не тягостной и мучительной, – наоборот, он чувствовал небывалый подъём, будто внутри у него проснулись некие неизвестные ему доселе духовные силы, и силы эти вели его ввысь, влекли к столь заманчивому порогу, который он наконец-то узнал, как переступить.
Глава 39
Спустя несколько дней Мстислав, распрощавшись с отцом, покинул Переяславль.
Выехав из Княжеских ворот, он остановил коня на развилке дорог, обернулся и долго смотрел на город, на мощные стены, на хижины бедняков, на иудейское кладбище, на изрядно поредевшую в последние годы дубовую рощу, тянувшуюся вдоль глубокого оврага. Всё-таки Переяславль оставался для Мстислава чужим, далёким городом, ничто при взгляде на него не волновало душу, с ним не было связано у молодого князя никаких воспоминаний. Просто стоит на земле город – крепкий, могучий, несокрушимый, неприступный, каких на Руси десятки, сотни, со своими церквами, соборами, детинцем, пристанью. Нет, не хотел бы Мстислав здесь княжить. Уж лучше в Новгороде, на необозримых просторах, среди горластых гордых словен, непокорной чуди, тихой еми.