Девушка давно уже скрылась из виду, а Туряк всё глядел вдаль, словно силясь увидеть там, пусть хоть на миг, хоть в последний раз в жизни, её светлый чистый образ.
Следующие несколько дней боярин ходил как в тумане. Он чувствовал, что не обретёт покоя, пока рядом не будет Марии с её светлыми чистыми очами, с её пронзительным смехом, с её несравненной красой. Почему девушка испугалась его? Отчего он пришёлся ей не по нраву? Туряк мучился, метался из угла в угол горницы, накричал на челядинца, не хотел видеть никого, в том числе и жену.
Однажды поздним вечером он наконец додумался, как ему поступить. Надо выкрасть Марию из отцова дома, выкрасть тайком, чтоб никто не ведал, и поселить её где-нибудь в Туровской земле, в месте, куда бы никто не знал дороги. Он велит выстроить там огромный роскошный терем с башнями-повалушами, церквами, воротами, и в том тереме будет жить Мария, и он станет навещать её, а потом, когда умрёт Евдокия, он обвенчается с ней в Софии.
Но как выкрасть девушку, притом не вызвав у неё ненависти?
«Торки! – мелькнуло в голове Туряка. – Конечно, найму Азгулуя, пошлю ему в подмогу Метагая, велю им украсть девицу и везти по дороге. Сам с двумя-тремя гриднями как будто невзначай наскочу на торков, отобью девку, увезу её в лес. Ещё всю жизнь благодарить меня будет! Скажу ей, что отца упрежу, что одну не пущу – вдруг поганые снова налетят. Умчу с собой да упрячу. Упрямиться начнёт – ничего, успокоится, привыкнет. Увидит, что готов я для неё на всё. А коли не выйдет по-доброму, тогда уж придётся её силою. Главное – охрану крепкую к ней нарядить, людей преданных приставить».
Туряк улыбнулся, но вдруг, бросив взгляд на икону, вздрогнул.
«А Бог? Как не подумал о Боге?! Ведь грех се?! Но я отмолю грех, я и Марию сделаю счастливой, одарю её, не обижу, и церкви строить велю, и вклады внесу в монастыри, – поспешил Туряк успокоить свою совесть. – И сёла дам монахам, и злата им отсыплю щедро».
В тот вечер он долго и истово молился, стоя на коленях перед образами.
Глава 43
С тех пор, как Велемир расстался с Марией – своей спасительницей и исцелительницей, – не проходило дня, чтобы девушка не вспоминала о молодце. Со временем всё сильней и сильней тосковала юная боярышня, всё тягостней становилась для неё разлука. Домочадцы недоумевали: обычно полная смеха, веселья, радости Мария вдруг стала задумчива, грустна, печаль грызла ей душу, исчез в её глазах живой блеск, редкой гостьей на устах стала улыбка, и любая работа валилась у неё из рук.
Мария жила одним лишь ожиданием встречи с полюбившимся ей княжеским дружинником. Перед мысленным взором её всё время возникал его образ, она часами молила Бога, чтобы Всевышний даровал ей, пусть хоть на миг, счастье увидеть его красивое обветренное лицо, его неповторимую завораживающую улыбку, а ещё слёзно молила Господа оберечь его от напастей, от вражеской стрелы, от тяжкой болезни, молила, чтоб жилось ему легко, чтоб не познал он тягот, забот, лишений.
Иногда она садилась на скамью под окнами терема и подолгу смотрела на скованную льдом реку, занесённую снегом пристань и дымок, курящийся из труб крестьянских изб. Ей вспоминалось, как тёплыми ночами здесь любил сиживать Велемир. В такие минуты душа девушки наполнялась отчаянием. Нет, не люба она молодцу, иначе не на луну и звёзды, не на Днепр глядел бы он теми ночами. Ведь сидела она рядом, хотелось ей прижаться к нему, ощутить тепло его крепкого могучего тела, слиться с ним воедино в сладчайшем грехе, познать в полной мере земное счастье, дарованное людям.
Мария гнала прочь навязчивые, навевающие тоску мысли – ведь пред расставаньем, когда они обменялись с Велемиром нательными крестами, он расцеловал её, страстно, жадно, – не так лобызают сестру или мать; в очах его в тот миг она видела огонь восхищения и исполнялась от этого верой, что всё-таки небезразлична ему, что он непременно ещё приедет к ней в Речицкие дворы, снова будет смотреть на неё с восхищением, целовать, и уж тогда они обязательно, утонув в грехе, вкусят сполна радости, любви, наслаждений.
Но, приходя в горницу, со страхом бросала девушка взгляд на стоявшую в углу икону, всматривалась в лик Христа Вседержителя и, краснея от стыда и смущения, опускала очи. Как могла она, благочестивая христианка, подумать о грехе, возжаждать греха?!
На исходе зимы Марией снова овладело отчаяние – о Велемире не было никаких вестей, молодец как в воду канул. Девушка сильно волновалась и, в конце концов потеряв терпение, решила отправиться в Переяславль. Там она надеялась встретить молодца или, на худой конец, найти кого-нибудь из товарищей Велемира и разузнать о нём.
Но уже перед самым отъездом в окно её терема постучался вдруг убогий странник с посохом в деснице.
– Кто ты? – недоумённо спросила Мария.
– Калика я перехожий. Из Переяславля иду, – отвечал странник. – Скажи мне, ты ли будешь Мария, дщерь боярина Иванко Чудинича?
– Я, – с трудом выговорила растерявшаяся от волнения девушка. На лице её вспыхнул румянец.
– Так вот грамотка тебе. Один мечник княжой передать просил.
Калика протянул Марии свёрнутую в трубку бересту, повернулся и пошёл своей дорогой.
– Постой, куда ты?! – Мария стремглав сбежала с крыльца и, как была, в одном саяне[148], без шубы, метнулась за ним следом.
Странник остановился, улыбнулся беззубым ртом и тихо промолвил:
– Извини, красна девица, ничего боле сказать тебе не могу. Того молодца я не знаю, ни по имени, ни кто он таков. Поклялся ему, что передам грамотку. В чём клялся, то исполнил.
– Батюшки-светы! Марьюшка! – раздался с крыльца всполошный крик Марфы. – Да ты ж не одета вовсе! Застудишься на морозе!
Заботливая кормилица, подбежав, набросила на плечи Марии тёплый шушун.
Странник отправился восвояси, а Мария дрожащими от волнения руками развернула бересту и жадно вчиталась в скупые, написанные, видно, наспех, неровные строчки.
Велемир писал, что жив-здоров, что её молитвами благополучно добрался до Переяславля и что теперь князь велел ему ехать с посольством в Угрию. Далее он извинялся, что не сумел написать раньше – дел было невпроворот, – и горько сожалел, что долго не сможет с ней увидеться.
Мария прижала грамоту к груди и радостно улыбнулась. Нет, не забыл её Велемир, не выбросил из сердца. Он приедет, обязательно приедет сюда, на этот двор, они будут счастливы, и никакая беда не сможет помешать их счастью.
Следующие несколько месяцев Мария провела в терпеливом ожидании новых вестей от Велемира, но писем от него больше не было. Видно, он уехал к уграм и напишет ей теперь, только когда вернётся.
Со временем снова стали проникать в душу девицы печали и сомнения. Ведь в Угрии немало красивых знатных девушек. Уж не забудет ли о ней восхищённый их красотой воин, не найдёт ли там себе невесту? Глубокой осенью, когда уже опали с берёз и осин листья и холодный ветер гонял по небу стаи серых туч, Мария решила съездить в Переяславль и узнать всё о посольстве. Скоро ли воротится оно? Может, уже воротилось?
По дороге девушка заехала в Киев, к своей двоюродной бабке, старой боярыне Елене, вдове Туки, брата Чудина, который много лет назад пал в жарком бою во время княжеской междоусобицы.
У Елены и её сына, боярина Станислава Тукиевича, она пробыла только три дня – все мысли её были в Переяславле, на дворе у князя Владимира. Не выдержав, наутро четвёртого дня Мария велела закладывать возок, а сама поспешила на заутреню в Софийский собор.
В соборе девушка не смогла даже достоять до конца службы – хотелось как можно скорее отправиться в путь.
Сгорая от нетерпения, она вышла из собора, дала пенязь убогому старцу у врат и внезапно увидела перед собой высокого смуглого боярина, того самого, который тогда в лесу вместе с торками напал на Велемира. Боярин с каким-то затаённым волнением взирал на неё своими жгучими чёрными глазами. Мария в ужасе подумала, что, наверное, он знает о спасении Велемира и ищет теперь его головы. От мысли о том страшном, что может случиться, если вновь этот боярин повстречает молодца, она вскрикнула и, не в силах более смотреть на тёмное, скуластое, казавшееся ей столь противным, отталкивающим его лицо, бросилась бежать, не разбирая дороги, чувствуя лишь, как отчаянно колотится в груди сердце.
Для неё высокий боярин в островерхой шапке был олицетворением зла, ипостасью дьявола, порожденьем ада, она готова была свершить что угодно, лишь бы не стоял он больше на их с Велемиром пути, лишь бы убрался куда-нибудь, пусть хоть в саму преисподнюю. Ох, только бы не видеть его хищных, всепожирающих, исполненных низменной страсти и коварства чёрных как уголья очей, его змеиной улыбки! Мария содрогалась от страха и отвращения.
Впопыхах забыв даже попрощаться с бабкой и дядькой, в полном смятении она влетела в возок и отрывисто крикнула возничему на козлах:
– Гони! Скорей!.. Галопом!.. В Переяславль!
Глава 44
К Переяславлю Марьин возок подъехал уже поздно вечером. Кони, все в мыле, уставшие, к концу пути еле передвигали ноги. Возок успел проскочить в окольный город, когда стража уже закрывала на ночь ворота. Мария остановилась на постоялом дворе, в маленькой убогой избушке, притулившейся на склоне горы. Она сильно устала в дороге от беспрерывной тряски, и у неё не было сил для того, чтобы пойти поискать место получше.
Утром, щедро заплатив хозяину за постель и скромную еду – миску горохового супа с чёрным чёрствым хлебом, – девушка направила стопы к княжескому детинцу. Родичей или знакомых в Переяславле у неё не было, и поэтому она даже не знала, к кому здесь обратиться. Раньше, в пути, просто горела жаждой получить вести о возлюбленном, а как это сделать, куда идти, кого искать на дворе у князя Владимира – о том не думалось вовсе.
Марией овладело внезапное смущение, стыд, она совершенно не понимала, как могла очертя голову, позабыв о девичьей своей гордости, ехать, спешить сюда. Совсем растерявшаяся, девушка беспомощно остановилась у Епископских врат детинца.