– Я православная и слышать более об этом не желаю, – поморщившись, отозвалась Предслава. – Вы причащаетесь опресноками, это тяжкий грех.
– Но подумай о Мадьярии, обо мне, о нашей власти! – Принялся с жаром убеждать её Коломан. – О, Кирие элейсон! До чего же ты упряма!
Вот она, русская душа. Давно ли ступила на угорскую землю, а уже выказывает непокорство, волю, гордость свою. И ничего ведь с нею не поделаешь – не заставишь же силою принимать католичество.
– Я русская княжна, король. И навсегда останусь ею. Запомни.
Коломан промолчал, со вздохом нехотя поднялся с кресла, сбросил с плеч кафтан и остался в белом ночном платье.
«Глупая строптивая девчонка! – подумал он. – Ничего, покоришься мне!»
Он вновь почувствовал в себе силу, но всё-таки что-то ещё удерживало, останавливало его у её ложа. Должен он был сейчас показать ей своё превосходство. Но как это сделать, Коломан не ведал и потому, сев на край постели, стал говорить о том, что первое взбрело на ум.
– Я ненавижу римского папу. Его посланники, епископы и аббаты, не святые люди, а жалкие соглядатаи. Его Христово воинство со всеми этими пустоголовыми рыцарями – один сброд. Даже смешно, что моя мать с детства хотела видеть меня епископом. О, Кирие элейсон! Как бы она удивилась теперь, если бы узнала, что я стал королём!
Куда-то понесло его в сторону, говорил он сейчас будто и не с красивой молодой женщиной, а так, неведомо с кем.
– Но твой отец Геза был королём. – В голосе княжны слышалось удивление. Конечно, она не могла понять короля, который разменивает ночь на пустые разговоры. Откуда ей ведать, что творится в Коломановой душе?
– Мой отец? – Коломан горестно вздохнул. – Он совсем не любил меня. А мать – она готова была молиться Богу до исступления, не замечая, что все монахи вокруг неё, продажные и жирные, как боровы, скрежещут зубами при виде золота. И ещё одного подобного ей человека встречал я – того звали Святославом, или Святошей.
– Святоша! – снова удивилась Предслава. – Он мой троюродный брат.
– Да, бывший князь луцкий. Он говорил: «Один день пребывания в монастыре, в доме Богоматери, лучше, чем тысяча лет жизни в миру. Умереть за Христа – приобретение, а на навозной куче сидеть, подобно Иову, – царствование». Ну их к дьяволу, этих монахов! Почти все они лицемеры и ханжи.
Коломан холодно, через силу рассмеялся.
Нужна уверенность, ещё большая уверенность, но он почувствовал, что страх возвращается к нему. Много сказал он лишнего, и близость между ними, уже было появившаяся, стала вдруг исчезать. Он не знал, как теперь быть, и ощущал растерянность и бессилие.
– Как можешь ты говорить так?! – изумилась Предслава. – Да веришь ли ты в Христа?!
«Господи, да не дьявол ли в душе у него?!» – с ужасом подумала она.
Страх был уже не только у него, но и у неё, – король догадался, и это внезапное открытие несказанно обрадовало его, даже, можно сказать, окрылило. Вот именно, казалось ему, так и надо – чтоб страх был у обоих.
– Верую, моя королевна. Я вижу, ты меня боишься, – ответил он, со скрытым удовлетворением пристально рассматривая красивое бледное лицо Предславы. – Не бойся. Я пусть и не православный, но всё же христианин. Только папу не люблю. Он хочет подчинить Мадьярию своей власти и насаждает в Эстергоме и Пеште епископов-немцев. Тот, что венчал меня хорватской короной, Кресценций, тоже из Рима. Очень хотел, чтоб я ушёл в монастырь, а после, когда я занял престол святого Стефана и умерла моя жена, – чтобы оженился на италийке или на немке. Кирие элейсон! Грехи тяжкие!
– Мне трудно говорить с тобой, – хмурясь, молвила Предслава. – Твои слова кажутся мне богохульными. Хотя отец сказал как-то, что у вас совсем иная жизнь, не такая, как на Руси.
– Да, вы многое взяли у ромеев, которые даже Иоанна Итала[160], консула философов, заклеймили как богоотступника.
Теперь Коломан уже окончательно ввязался в разговоры, которые мог вести часами, и как будто на время забыл, что рядом с ним лежит женщина, к которой он пришёл сюда вовсе не для того, чтоб вести свои умные речи.
– Ведь Платон и Аристотель – учёные мужи прошлого – были во многом правы, – сказал король.
– В чём же? – насмешливо спросила Предслава.
«Она любознательна и вовсе не так глупа и наивна, как мне казалось», – подумал Коломан.
– В чём? – пожал он плечами. – Ну хотя бы в том, что Земля имеет форму шара. Об этом знал и Виргилий, епископ Зальцбурга, живший триста лет назад.
– Какая ужасная глупость и ересь! Ведь если бы Земля была шаром, люди падали бы с неё!
– Но, моя королева, ведь Землю создал Бог. Он и устроил так, чтобы люди не падали. Знаешь, кто из смертных открыл, что Земля есть шар? Грек Эвдокс Книдский[161]. Он доказал, что при затмении Луны на неё падает земная тень, а раз она кругла, то и Земля наша подобна шару. А Аристотель Стагирит говорит о том, что любой человек может легко убедиться в этой истине. Стоит лишь подняться на гору. На вершине ты увидишь то, что нельзя видеть у подножия.
– Я не понимаю тебя. Всё, что ты сказываешь – ересь. Лучше бы ты не забивал себе голову.
– Вижу, ты далека от всего этого. – По устам короля скользнула снисходительная усмешка. – В самом деле, с тобой нечего говорить о таких вещах. Я дам тебе книги, будешь читать на досуге. Может, что и поймёшь.
Коломан расправил узкие плечи, хрустя суставами, забрался под одеяло и лёг рядом с Предславой. Женщина опасливо отодвинулась от него и сжала руки в кулачки.
Своими речами, которые были совсем не к месту в опочивальне, он, как представлялось ему, показал, хотя бы в этом, своё преимущество перед юной княжной, подтвердил, насколько же он умней её. Наконец-то он почувствовал, что все незримые границы, существовавшие доселе между ним и этой молодой русской женщиной, разрушены. Всем существом Коломана овладела неодолимая похоть, и, не в силах более ждать, он, одолевая сопротивление Предславы, свершил то, что и должен был свершить на брачном ложе.
Затем долго они лежали молча, а после, уже под утро, Коломан понял, что всё-таки не покорил Предславу до конца.
– Скажи, отчего ты столь жестоко расправился со своим братом? – вдруг спросила она.
Спросила – словно ударила чем-то острым, укусила, раздавила вмиг. Коломан, как ужаленный, вскочил с постели, схватил в руку свечу и, хромая, заходил по покою. Лицо его исказила злоба.
– Ты не находишь, что задаёшь слишком смелые вопросы?! – процедил он сквозь зубы.
Страх и смущение перед ней прошли полностью, в душе Коломана проснулась тяжкая ненависть. Как смеет она напоминать ему об этом?! И словно в ответ на его мысли Предслава села на постели, гордо вскинула голову и твёрдо промолвила:
– Я – твоя жена, пусть невенчанная. Я должна знать!
– Ну ладно, скажу. – Коломан немного смягчился. – Альма был красавцем, сильным, могучим, он любил войну, охоту и смазливых девчонок, мне же по нраву была книжная премудрость. Мы с детства не понимали и ненавидели друг друга. Потом, когда я взошёл на престол святого Стефана, верные люди донесли мне, что Альма хочет отнять у меня власть и заключить в монастырь. Что я мог сделать? Поверь, я не желал его крови. Я сохранил ему жизнь. Умертвить брата у меня не было сил.
– Но те, что донесли тебе, они – клеветники! Как может родной брат идти на брата?! – В серых очах Предславы застыл ужас.
– К сожалению, они говорили правду! – коротко отрезал Коломан. – И довольно об этом!
– Лучше убить человека, чем лишить его очей – сего Божьего дара! – воскликнула княжна.
– Нет, это не так! – вскричал Коломан.
Предслава заметила, что по всему телу его прошла мелкая дрожь. Опять охватил его страх, но не перед ней – перед Господом. Кирие элейсон! Правильно ли он поступил?! Но тут же вспомнилось библейское: не спасёт душу тот, кто не погубит её ради земли своей.
– В Ромее, – дрожащим голосом вымолвил король, – ослепление всегда заменяло смерть. Это гуманней, чем смертоубийство. Я не обидел Альму, я только защитился от него. Знаю: это великий грех. Но за моей спиной стояло всё моё королевство, все люди, которыми мне надлежало править: и мадьяры, и славяне, и печенеги, – варвары, от которых можно ждать чего угодно. Сколь великие горести выпали бы на долю моих подданных, пойми, возлюбленная моя княжна! Альма бы не поддался никаким уговорам, не отступил, он упрям и пролил бы чью угодно кровь. Я должен был охранить себя и своё королевство от его притязаний.
Он с удовлетворением ощутил, что в голосе исчезла дрожь и прозвучала холодная беспощадная твёрдость.
– Верно, тебе было нелегко. Но хватит об этом. Ложись. – Предславе вдруг стало жалко Коломана.
«Воистину, как мог он поступить иначе, – подумала она. – Дядя Владимир вон тоже, говорят, неправо содеял с ханами Китаном и Итларем – роту порушил, позволил убить их».
Превозмогая себя, Предслава улыбнулась, протянула руки и обхватила Коломана за плечи.
– Я не осуждаю тебя, нет. Слишком жесток бренный наш мир.
Коломан вдруг расплакался, как ребёнок.
Кирие элейсон! Как верно она сказала! Перед глазами короля возник Альма, ещё младенец, тихонько попискивающий на руках у матери, и ему стало невыносимо жалко загубленного брата. Вытирая рукавом платья глаза, он с сомнением проговорил:
– А может, мне надо было идти в епископы? Как спокойно и тихо я бы сейчас жил! Никто бы не покушался на мою жизнь. Может, прав Святоша и права была моя мудрая мать? О, Кирие элейсон! Грехи тяжкие!
– Успокойся. На всё воля Божья. – Предслава коснулась подбородком его плеча. – Верно, Господь решил, что лучше бы ты стал королём и… жил со мною.
Коломан мало-помалу отошёл от переживаний и, чувствуя, как белокурые распущенные волосы княжны приятно щекочут ему спину, улыбнулся. Повернувшись на бок, он попросил:
– Моя королевна, у тебя нежные ласковые руки. Огладь мне спину, может, она перестанет ныть.