Теперь Метагай во главе десятка вооружённых до зубов торков медленно ехал по яругу, время от времени останавливался и осторожно выглядывал на пыльный шлях. Руки его сжимались в кулаки, он с нетерпением ждал удобного мгновения, когда можно будет без помех напасть на Велемира.
Наконец возок остановился у края яруга, возница спрыгнул наземь, отворил дверцу и молвил, обращаясь к Велемиру:
– Кони устали. Надоть привал учинить.
Велемир выбрался из возка, пристально поглядел по сторонам и, качая головой, сказал:
– Место се странное какое-то. Тишь, ни дуновенья ветерка. А окрест всё лес тёмный. Поедем-ка чуток вперёд.
«Нет! Никуда ты, сын собаки, не поедешь!» – с ненавистью подумал Метагай. Выхватив из ножен саблю, он пустил коня в галоп и налетел на Велемира с яростным диким воплем.
Молодец успел непостижимым образом увернуться от удара сабли, в мгновение ока вскочил в возок, выхватил меч и, пеший против конных, один – ибо возница, заметив оружных всадников, дал стрекача в лес, – бесстрашно принялся отражать сыпавшиеся на него удары.
Мария, закричав от ужаса, прижалась к стенке возка, но, видя, что Велемира вот-вот могут поразить острой саблей, поспешила к нему с луком и стрелами, которые лежали в возке рядом с доспехами. Но чем могла она помочь молодцу – слабая, хрупкая девушка?! Могла ли она унять дикую ярость рассвирепевших торков?!
Кого-то она всё же ранила стрелой в плечо, затем попала во вражьего коня, который, падая, придавил всадника; но тут подоспел ещё один торок – грязный, с оскаленным, как у волка, ртом, – вырвал у девушки лук, сломал его, дёрнул её за плечо, схватил за шею, попытался было вытащить из возка, но вдруг страшно взвизгнул, отпустил её и повалился замертво в дорожную пыль – Велемир мечом рассёк ему голову.
Метагай жестом остановил торков и спешился.
– Помнишь, урус, битву на Молочной?! Полонил ты меня тогда. А в корчме бились, помнишь? Бежал ты, как трусливая овца! – выкрикнул он. – Но теперь ты не уйдёшь от меня! Зарублю!
– Да не бежал я, нечисть поганая! – воскликнул возмущённый до глубины души Велемир.
Из плеча и бедра его хлестала кровь, но, сжимая бледные уста, он старался не терять бодрости и в мыслях молил Господа даровать ему спасение. Сколько продержится он ещё? Минуту, две?
Один раз он выжил чудом, его спасла и выходила любимая, но во второй раз – он вдруг осознал это твёрдо – чуда не случится, он неминуемо погибнет. Как же раньше не дошло до него, что нельзя снова играть со смертью?! Надо было следовать советам прозорливого Эфраима, проявлять разумную осторожность, а если уж выезжать с Марией, то под охраной гридней или с верными товарищами. А теперь… Теперь молодец уже чувствовал дыхание смерти над своей головой. Кончается его лихая, полная подвигов и любви жизнь, лёгкая, как пушинка.
«Хоть бы её не тронули, Господи!» – успел подумать Велемир перед тем, как сабля Метагая обрушилась ему на голову.
И опять скорее безотчётно, чем намеренно, уклонился молодец от страшного удара. У него уже не оставалось сил, чтобы отбить повторный удар торка, но внезапно Мария, отчаявшаяся чем-либо помочь любимому, ринулась на Метагая и острыми ногтями вцепилась ему в лицо. Метагай отпрянул, исцарапанный до крови, в бешенстве ударил Марию левой, свободной рукой, и в тот же миг все торки – добрая дюжина человек – накинулись на Велемира и саблями стали рубить его. Лишь свист клинков стоял над дорогой да гортанные крики, исполненные дикой нечеловеческой ярости.
Велемир упал на камни у обочины; ещё живой, с залитым кровью лицом вдохнул в грудь последний глоток воздуха, показавшегося ему удивительно чистым, хотя на самом деле пыльного и грязного, и вдруг возникло в предсмертное мгновение перед мысленным его взором женское лицо с мягкой улыбкой на пухлых устах – это было лицо менянки Млавы, что так жестоко была умерщвлена по приказу Путяты. В смерти её была и его, Велемира, вина. С нею, мёртвой теперь Млавой, как ни странно, принял он равную долю, она, а не Мария, живая, полная красоты, предстала перед ним, когда пробил его час. Это было последнее, о чём сумел подумать Велемир, – через мгновение один из торков саблей разрубил ему череп.
Торки подобрали тело убитого товарища, оттащили в овраг конский труп, вдоволь посмеялись над неудачливым Метагаем, которому девушка исцарапала в кровь лицо и который так, выходит, и не сумел отомстить, смыть с себя позор, затем подняли потерявшую сознание Марию, швырнули её поперёк седла на одного из коней и стремглав умчались прочь, оставив на дороге труп Велемира и пустой возок.
Вскоре закружили над телом молодца хищные птицы, а где-то неподалёку, в чаще леса, завыл почуявший запах свежей крови голодный волк.
Глава 61
Ходына и Редька, отпустив поводья, еле-еле двигались по шляху. Пыль, жара, обжигающее солнце, духота, нестерпимая жажда – что могло быть хуже для путников, рискнувших отправиться в дальний путь в разгар лета!
Хмурые, страдающие, они почти не переговаривались по пути. Так, медленно, час за часом, семенили по жёлтой пыли их кони; покачиваясь из стороны в сторону, в какой-то полудрёме посреди марева, ехали они с одной лишь мыслью в голове: скорей бы кончилась эта проклятая жара и пришла на смену ей приятная вечерняя прохлада.
Вдруг конь Ходыны резко остановился, фыркнул и отпрянул к обочине, так что задремавший гусляр едва не вывалился из седла.
– Неладное почуял конь. – Ходына спешился и дал знак Редьке, чтоб тот последовал его примеру.
Они глянули вперёд и застыли как вкопанные, узрев посреди дороги неподвижно лежащего Велемира и распряжённый возок. Выйдя из оцепенения, Ходына бегом ринулся к телу товарища, с ужасом увидел страшные его раны, убедился, что молодец мёртв, потом метнулся к возку, шепча:
– Марьюшка, Марьюшка? Что стряслось с тобою?! Где ты?! – И бессильно опустил руки, видя, что в возке никого нет.
«Тогда она, верно, жива!» – ударила в голову гусляра спасительная мысль.
Перепуганный Редька набожно крестился и, воздевая длани к небесам, повторял раз за разом:
– Господи, спаси и помилуй!
– Схороним его. Храбрый был воин, – с тяжёлым вздохом сказал Ходына.
Подняв мёртвого с земли, они понесли его в овраг и наткнулись на брошенный там труп коня.
– Верно, жаркая сеча была. – Ходына осторожно положил окровавленное тело Велемира на траву. – Друг наш тоже порубил, верно, ворогов. Да токмо много их налетело. Гляди, трава как примята. Тут они яругом шли, а вот тамо и выскочили к возку. Кони у них степные, мохноногие. Верно, поганые – половцы аль торчины. В лес такие не сунутся, по дороге поскачут. Тако и есть. Следы вон.
Ходына поднялся обратно на дорогу, осмотрел следы конских копыт и пришёл к выводу, что враги после схватки помчали дальше вдоль шляха.
Воротившись к Редьке, он сказал:
– Ты, друже, схорони Велемира под той берёзкой, что на холме, да езжай потихоньку до Курска. Да гляди получше окрест, как бы на поганых не нарваться. А я помчу за ними. Марьюшку спасать надобно.
– Да куда ж ты, Ходына?! – изумился Редька. – Тебя ж вмиг, яко капусту, изрубят!
– А то мы поглядим ещё, кто кого изрубит! – В глазах Ходыны сверкнули молниями яростные огоньки, он вскочил в седло и, стегнув коня плетью, галопом понёсся по шляху. Долго клубилась вослед ему белая полоса пыли.
…Первые вёрст десять он мчал без остановок, лишь изредка оглядываясь по сторонам, затем немного перевёл дух, свернул в лес и поехал рысью, не теряя дороги из виду.
Вокруг не было ни души, хотя, по его расчётам, враги уже должны были попасться ему на пути. Наступил вечер, солнце клонилось к закату, разбрызгивая между тёмными стволами дерев свои золотистые лучи. Ходына совсем уже было отчаялся обнаружить степняков, когда впереди посреди небольшой полянки вдруг узрел он разожжённый костёр.
«Там они, вороги!» – стукнуло гусляру в голову.
Он спешился, привязал скакуна к дереву, опустился на землю и, сжимая в деснице короткий кинжал – единственное своё оружие, – затаив дыхание, пополз к поляне. Укрывшись за толстым стволом могучего патриарха-дуба, Ходына разглядел возле костра неподвижно лежащую Марию, связанную ремнями по рукам и ногам, и двоих торков с колчанами за спинами, которые сидели около неё, поджав под себя ноги, и о чём-то оживлённо беседовали. Неподалёку стояла высокая войлочная юрта, из которой доносились пронзительные неприятные голоса. Ещё один торок, в калантыре и мохнатой бараньей шапке, храпел у входа в юрту. Вдали, у края поляны, гусляр заметил ещё несколько юрт – видно, лагерь был довольно велик.
Прислушавшись, Ходына, немного знающий язык торков, уловил некоторые слова и обрывки фраз из разговора тех двоих, что сторожили Марию.
– Так и не пришла в себя девка! Что мы боярину скажем?! – разводя руками, сокрушался один из торков, толстый и приземистый. – Зачем ударил её, Метагай?
– А что было делать? Прирезать бы её, как овцу! – хрипло возразил Метагай. – Если бы не она, я отомстил бы урусу за позор!
– Отомстил, не отомстил! – рассмеялся, передразнивая его, толстый. – Он мёртв. Мёртвый враг не страшен, не поднимет на тебя меч. Пойди лучше к ручью, набери в кувшин воды. Ополоснём ей лицо. Может, очнётся.
Метагай, хмурый, с исцарапанной в кровь Марьиными ногтями щекой, нехотя поднялся и, взяв кувшин, медленно поковылял в лес.
Ходына крепче стиснул в руке кинжал и подумал, что сама судьба смилостивилась над ним и подарила случай расправиться с одним из убийц. Чёрной тенью неслышно скользнул он за Метагаем и, когда тот склонился над ручьём, по-совиному хохотнул ему прямо в ухо.
Метагай вздрогнул от неожиданности, выронил кувшин, повернулся к Ходыне лицом, схватился с яростью за саблю, но больше ничего сделать не успел. Кинжал вонзился торку в горло по самую рукоятку. Громко захрипев, Метагай потерял равновесие и замертво повалился в воду. В лицо гусляра полетели обжигающие брызги, он наклонился над трупом, вырвал из горла кинжал, беспокойно прислушался и, не обнаружив ничего, нарушающего тишину вечернего леса, раздел убитого и облачился в его одежду.