Кожаный доспех, сапоги и шапка Метагая были велики Ходыне, но гусляр надеялся, что в сумеречной мгле торки не разглядят его как следует.
Наполнив кувшин водой, он, стараясь унять дрожь в руках и отчаянный стук сердца, пошёл прямо к костру.
Конечно, мог Ходына и не кричать совой, но тогда вышло бы, что ударил он врага в спину, сзади, а это никак не устраивало гусляра. Подумалось ему, что Велемир ни за что не стал бы нападать на врага со спины, не упредив его, а потому раз взялся он мстить за гибель товарища, то должен был, хотел он того или нет, встретить ворога лицом к лицу.
Будучи немного даже горд одержанной победой над великаном Метагаем, Ходына подошёл к костру так, что оказался в тени, сел рядом с толстым торком и молча протянул ему кувшин.
– Хватит хмуриться, Метагай! – рассмеялся торок, принимая кувшин. – Боярин щедро тебя наградит. Радуйся: полонили девку.
«Что ещё за боярин такой?» – подумал Ходына, но тотчас же отбросил мысль о нём. Не время было рассуждать, время – действовать.
Он резко вскочил на ноги, левой рукой зажал торку рот, а правой в то же мгновение ударил его кинжалом в шею. Тяжело, как мешок, торок рухнул на землю, что-то прохрипел неразборчивое в предсмертной агонии, дёрнулся и застыл, устремив ничего не видевшие уже остекленевшие глаза на пламя костра.
Ходына разрезал кинжалом ремни на ногах и руках лежащей в беспамятстве Марии, осторожно взял её на руки и, поминутно оглядываясь, понёс в лес.
Сердце радостно забилось у гусляра в груди, когда увидел он верного своего коня, привязанного к дереву.
– Ну, дружок, послужи мне. – Он ласково потрепал скакуна по холке. – Мчи галопом чрез чащу.
Усадив Марию на землю и омыв её лицо водой, он, наконец, привёл девушку в чувство.
– Марьюшка, не бойся, се я, Ходына, друг твой, – шёпотом вымолвил он. – Ты молчи, не говори ничего. Вот конь-коняка мой, унесёт он нас в пущу лесную, от поганых далече, спасёт от смерти лютой. Садись, садись предо мною.
Мария, так ничего ещё не понявшая, послушно села в седло, прижалась спиной к гусляру, а Ходына, взяв в руки поводья, погнал коня вдаль от дороги, столь несчастной для девушки и её возлюбленного.
Глава 62
Туряк со своим подручным – холопом Николой – выехал поутру из Нежина, думая в скором времени, как условились с Азгулуем, «напасть» на его стан и без труда «отбить девку». Гонец от Метагая уже оповестил его накануне о полонении девушки и гибели Велемира. Добрая весть обрадовала боярина. Неторопливо проезжая по влажному от утренней росы лугу, он насвистывал запавшую в голову глуповатую скоморошью песенку и пребывал в спокойном безмятежном состоянии духа, когда вдруг заметил скачущего им навстречу торка в кольчужном калантыре. Круто осадив коня, так что тот заржал и аж взвился на дыбы, торок взволнованно прокричал:
– Пропала девка! Ночью злой дух подкрался к стану! Метагая и Тулуя зарезал, её украл!
– Что?! – вне себя от злости, заорал Туряк. – А ну, где хан твой?! Веди к нему!
Яростно ударив боднями по бокам коня, он галопом помчался в лагерь Азгулуя.
«Обманул, надул, треклятый! Себе девку забрал! Али попортил да убил! Экая скотина! Ещё доверился ему, супостату!» – пронеслось у Туряка в воспалённом мозгу.
Подлетев к Азгулую, который с озабоченным видом стоял возле тлеющего костра, рядом с трупом толстого торка, он в бешенстве выпалил:
– Сребро взял, а девку украл! Метагая убить велел! Так, стало быть, хан?! А ну, где она?!
– Не гневайся. Сам не знаю, куда она девалась. – Азгулуй недоумённо развёл руками. – Злой дух…
– Ах, злой дух! Дух сей ханом Азгулуем зовётся! – Туряк вырвал из ножен саблю и замахнулся на хана.
В последний миг дошло до него, что совершает он сейчас ужасную ошибку, которую уже не удастся исправить, но ничего изменить не успел. Две стрелы, метко пущенные хладнокровными ханскими телохранителями, пробили кольчугу и вонзились Туряку в грудь. Вскрикнув, боярин выронил саблю и вывалился из седла. Падая, он зацепился ногой за стремя и почувствовал острую жалящую боль в затылке от удара о землю. «Слава Господу, хоть шелом смягчил удар, иначе б и смерть тут же», – простучала в голове у него мысль.
Он ещё понимал, видел, ощущал, как конь тащит его по земле через дорогу, как шелом упал у него с головы, как голова больно ударяется о кочки и камни. Потом вроде они остановились посреди зелёного луга – видно, конь стал жевать траву, и Туряк увидел перед собой осколок неба с медленно плывущими по нему маленьким кучевым облаком. Вдруг небо исчезло, появилось вместо него старческое лицо, он рассмотрел низко надвинутый на чело старца чёрный монашеский куколь, а затем будто провалился он куда-то в глубокую пропасть, лишь чувствовал ещё какое-то время жгучую боль в груди и слышал стоны: свои, чужие ли – понять не мог. Но потом и это исчезло, и Туряк окончательно впал в беспамятство.
Глава 63
Ходына гнал скакуна по ночному лесу, не разбирая дороги – прямо через чащу, овраги, узенькие речушки, ручейки. Конь сам отыскивал путь в кромешной тьме – на небе не было видно ни звёздочки, даже месяц и тот, посветив недолгое время, скрылся за тучами. Лес полон был множества звуков – пения птиц, шорохов, жужжания. То какой-то большой зверь, ломая ветви, пробирался вблизи Ходыны через густые заросли, то пролетал над самой головой филин, шелестя крыльями, то с криком взмывала ввысь напуганная конём невидимая в темноте птица. Здесь кипела жизнь, столь отличная от жизни человеческой и в то же время в чём-то похожая на неё. Как и в мире людей, выживал и царствовал в лесу самый сильный, умелый, изворотливый, шла тут видимая и невидимая вечная жестокая борьба, не прекращающаяся ни на мгновение.
Ходыне не раз в своей жизни приходилось укрываться в лесу, много знал он лесных тропинок, путей, но в такой глуши очутился впервые. Поутру, с рассветом, оглядевшись по сторонам, он понял, в какие заповедные дикие места они попали.
Вокруг тёмной стеной возвышались могучие сосны, меж ними проглядывала кое-где нежная белизна красавиц берёз, гордо и несокрушимо стояли огромные, в три обхвата, дубы, растопырив, словно руки, толстые, поросшие зелёным мхом ветви.
Первое, что почувствовал молодой гусляр, когда осторожно спустился с коня и помог затем сойти на землю Марии, это облегчение и радость оттого, что ему удалось вырвать девушку из лап свирепых степняков и самому остаться целым и невредимым.
Теперь – Ходына был уверен – раз сумели они спастись от торков, то и из чащи сей непременно выберутся.
Но радость его длилась недолго. Мария, закрыв руками лицо, громко разрыдалась, и гусляр тотчас вспомнил о Велемире.
Растерянно стоял он возле плачущей девушки, сжимал уста и не знал, что должен сейчас сказать ей, как утешить. Да и способен ли был молодой гусляр отыскать такие слова, какие иссушили бы слёзы и вызвали на её устах ту очаровательную улыбку, которую много раз доводилось ему видеть раньше и которая вдохновляла его на всё новые сладкозвучные творения?!
– Марьюшка, полно. Не воротишь былого, – наконец тихо вымолвил он.
Девушка обернулась, оглядела его, грязного, с поцарапанным до крови веткой лицом, смешного и неуклюжего в просторных Метагаевых одеждах.
– Ходына, как ты? Откуда се? – хмурясь, указала она на кожаный доспех.
– А, одеянье-то поганое? Дозволь, боярышня, вмиг переоблачусь в свиту.
Ходына достал из дорожной сумы свою долгую белую свиту, бегом помчался в чащу, с ненавистью сорвал с себя одежду торка, отшвырнул её прочь и через несколько минут вновь стоял перед Марией, но уже в обычной своей одежде.
– Заехали невесть куда, – задумчиво промолвил он, глядя ввысь, на зелёные вершины сосен. – Не ведаю, как и выбираться отсюдова. Вот так: из огня да в полымя.
После недолгого отдыха Ходына опять усадил Марию в седло, а сам пошёл пешим, держа коня за повод.
Девушка, бледная, со скорбным лицом, тихо плакала и шептала что-то чуть слышно вздрагивающим от рыданий голосом.
Ходына изредка разбирал повторяемое с горечью:
– Велемир… Любый…
Насобирав горсть брусники, гусляр молча протянул её Марии; девушка взяла только половину и отстранила его ладонь. В тот миг на лице её скользнула слабая вымученная улыбка, заставившая сердце Ходыны дрогнуть.
– Ты и сам бери тоже, – сказала она. – Невесть ведь когда сей лес кончится.
После полудня внезапно налетел сильный порывистый ветер, засвистел, словно сказочный соловей-разбойник, качая тонкие упругие стволы берёз и осин и срывая листья с великанов-дубов. Медленно наползла на небо огромная чёрная туча, грянул гром, и на путников обрушился ливень. Ходына сел на коня, а Мария, напуганная блеском молний и раскатами грома, вся вмиг промокшая, дрожащая то ли от холода, то ли от страха, доверчиво прижалась к нему.
И молодой гусляр вдруг почувствовал благодарность и к этой чёрной туче, и к молниям, и к дождю, и к ветру. Они пусть хоть ненадолго, но отвлекли Марию от тягостных скорбных мыслей о погибшем возлюбленном, заставили её думать о другом. Чем-то близким, родным веяло от грозы, будто бы освежала она его, очищала душу, и даже вспышки молний не пугали, а радовали гусляра.
Они выехали к маленькому лесному озеру. Ходына направил скакуна вдоль берега, надеясь – вдруг набредут они случайно на какой шалаш или охотничью избушку. Но нет – окружала озеро, как крепость, стена леса.
Ветер усиливался с каждым мгновением. Под его порывом старый сухой дуб у озера внезапно заскрипел, покачнулся и с грохотом рухнул наземь прямо перед путниками. Мария вскрикнула, конь испуганно заржал и галопом метнулся в чащу.
Сколько они скакали и куда, в какую сторону, Ходына уже не мог сказать. Наверное, времени прошло не так и много, но гусляру казалось, что минул не один час, прежде чем он, приостановив коня, осмотрелся.
Впереди виднелся ствол поваленной высокой липы, а слева от неё, покрытая сверху мхом, стояла наполовину вросшая в землю крохотная избёнка с низенькой дверью и плотно закрытыми ставнями узкого окошка.