«Влипли! – с горечью подумал гусляр. – Верно, в селе ныне одни закупы боярские живут. Всех закабалили, треклятые!»
Он с ненавистью глянул на усатого.
«Плюнуть бы тебе в рожу, прихвостень боярский, супостат! Хуже поганого, ирод!»
Сани въехали на просторный двор и круто остановились.
– Эй, покличь боярина Слуду! – крикнул усатый челядину у крыльца. – Холопов беглых споймали!
– Не холопы мы, но княжьи слуги, – начал было возражать Ходына, но усатый перебил его визгливым резким голосом:
– Княжьим слугам нечего в лесах чужих деять! Воры вы есте!
На крыльцо вышел приземистый боярин в высокой островерхой шапке и медвежьем тулупе.
– Кто таковы? – спросил он вкрадчиво. Отталкивающе неприятными были и длинное лисье лицо, окаймлённое жидкой бородёнкой, и голос боярина. Хитрые маленькие глазки его торжествующе бегали по лицам пленников, а тонкие уста кривились в змеиной, ничего хорошего не сулящей усмешке.
– В лесу хоронились! – пробасил усатый. – Верно, охотились тамо!
– Да какие ж мы охотники? – пожал плечами Ходына. – При нас ни луков, ни стрел, ни иного оружья нету.
– Э-э, ты брось! – с той же противной улыбочкой протянул Слуда. – Знаем мы вашего брата. Лук со стрелами упрятали в лесу где понадёжней, дабы не приметил никто. Да и дичь стреляную туда ж. Меня не проведёшь! – Он погрозил им перстом. – Слуда – хитрый, вельми хитрый! А холопы мне нынче надобны. Мор летом приключился, рук не хватает. Будете рабами моими отныне. Мне что! А покуда, Кощей, – обратился он к усатому, – в поруб их брось да кнутом поучи. Мне что!
Он залился злобным скрипучим смехом.
…В порубе царили мрак и сырость. Редька, в отчаянии упав на постланную у стены солому, разрыдался.
– Ох, пропали мы, Ходына! – стенал он. – Ох, гиблое дело наше! Уж лучше руки на ся наложить, чем холопом боярским быти!
– Не хнычь, друже. – Стараясь успокоить товарища, Ходына сел рядом с ним на солому и похлопал по спине. – Выпутаемся.
– Да как мы выпутаемся?! – махнул рукой Редька. – Кто ж поможет нам, холопам?! Ведь за помочь беглым виры великие берут, сам ведаешь. Нет, погибель, погибель наша грядёт!
– Брось кручиниться, Редька! Меня ведь, Ходыну, многие окрест знают. И не помыслят, будто беглый я.
– А я?! Не, не, Ходына! – продолжал сокрушаться Редька. – Не выдюжить мне!
– Да полно тебе! – прикрикнул на него Ходына. – Слезами горю не поможешь! Давай лучше помыслим, как бежать отсюдова. Послушай-ка, что скажу. – Он перешёл на шёпот. – Смириться надобно для виду, на первых порах исполнять всё, что накажут. А после… Время зимнее, пошлют нас с тобою по каким делам из усадьбы. Вот тут бы… У меня ведь, друже, и нож с собою остался. Упрячу его покуда, а там, глядишь, и пригодится.
Редька тяжело вздохнул, повернулся на спину, покачал с сомнением кудлатой головой и с тоской уставился на низкий бревенчатый потолок.
Глава 69
– Ну, холопы! – заливался противным своим смехом Слуда, когда отведавшие кнута Ходына и Редька, понуро опустив очи в землю, встали перед ним в горнице. – Отныне мне служить будете! А коли кто недоволен, шею сверну! Мне что! Ты! – указал он на Ходыну. – В доме прислуживать станешь. А тебе, – кивнул он в сторону Редьки, – землю дам у околицы, пахать ролью по весне будешь. Никуда не денетесь, голубчики! Мне что! А бежать измыслите – камень на шею да в озеро. Не впервой! Мне что!
Их вывели из горницы, после чего Редьку швырнули в сани и увезли со двора, а Ходыне велели оставаться на крыльце.
Усатый, взяв в руки длинное копьё, встал у него за спиной.
– Что, так и будешь сторожить, а, Кощей? – с презрительной усмешкой спросил гусляр.
– Тебе какое дело?! – злобно прикрикнул усатый.
– И не надоело?
– Убью, скотина! – заорал Кощей. – А после скажу боярину: бежать, мол, холоп удумал.
– А душу свою погубить не боишься?
– Ха-ха! – засмеялся Кощей. – Да отмолить такой грех проще простого. Встал на колени в церкви, прочитал «Отче наш», покаялся, и иди. Ну, когда ещё злата попу отсыплешь. Вот и всё.
На крыльцо вышел Слуда.
– Слыхал я, гусляром ты назвался. Тако ли? – вопросил он Ходыну.
Ходына угрюмо кивнул.
– Гусляры мне ныне не надобны. Конюшню чистить будешь. Мне что! Кощей, проводи его.
…Ходына очутился в просторных боярских конюшнях. Уже в первый день от зари до зари чистил он загаженные денники – видно, работа эта была у Слуды не в почёте, и чистили конюшни здесь изредка, от случая к случаю. С Редькой свидеться больше не пришлось, и вообще даже поговорить ему было не с кем. Разве что старик-конюх Добрило иной раз рассказывал о жизни села и усадьбы.
– Сынов, друже, у Слуды нету, одна дщерь токмо, Елена. Собою непригожа, рыжая, косоглазая, длинноносая, но Кощей уж не перво лето к ней подбирается. Всё хощет ко Слуде в зятья. К богатству руки тянет. Ведает про все слабости боярские. Слуда до баб охоч вельми, особо как овдовел. Вот и возит Кощей ему девок пригожих из сёл разных – то купеческих жёнок непристойных, то из Ростова блудниц всяких. Вот на Рождество снова, верно, гулянка будет…
Единожды Ходыне довелось, под неусыпным взором Кощея, ездить в лес за дровами, и близ опушки заметил он издали Редьку, который копошился возле утлой покосившейся избёнки.
«Вот, значит, куда загнал его Слуда». – Ходына, прикусив губу, призадумался…
…На Рождество съехались на боярский двор богато раскрашенные по бокам возки с жёнками, уже изрядно подвыпившими. Зазвенели гусли, заиграли трубы, скоморошьи дудки, и началось в боярских хоромах веселье.
Ходына, сидя у врат конюшни, с презрением прислушивался к звону гуслей.
«Ну кто играет так?! Кто песни такие поёт?! Токмо вкусил кто мёду сверх меры да кое-как перстами перебирает!»
На землю спустилась ночь, высыпали на небо звёзды, выплыла из-за облака полная луна. Поднялся слабый ветерок, относивший вдаль дым из труб теремов и изб. Ходына взирал на всё это с каким-то затаённым волнением, словно предчувствуя, что сейчас наступит нечто необычное.
Дверь терема вдруг со скрипом отворилась, и гусляр услышал скрипучий смех Слуды.
– Ну, девка, чего робеешь? Ступай, ступай. В возок сядем, прокатимся. Мне что! У меня всё есть! Эй, конюх! Выводи тройку!
Никого из конюхов рядом не оказалось, и Ходына тотчас подскочил к боярину и с колотящимся в груди сердцем промолвил:
– Се мы мигом, боярин. Сей же часец!
Он вывел из конюшни трёх самых быстрых коней, не спеша, деловито запряг их в возок (слава Богу, научился сему за время холопства!), крикнул: «Садись, боярин!» – и вскочил на козлы.
Краем глаза он заметил, что бывшая со Слудой девушка пытается вырваться, но боярин силой запихнул её в возок, сел сам и гаркнул что было мочи:
– Гони! Эх! Мне что!
Кони резко рванули с места, вылетели за ворота и галопом ринулись вниз с горы. Свернув с дороги, они миновали перелесок и круто остановились на опушке у маленькой избёнки.
– Я мигом. – Ходына спрыгнул с козел и заколотил в дверь.
– Редька! Отворяй скорее! Дьявол тебя возьми!
Редька, спросонья, в одной рубахе, выглянул в оконце, узнал по голосу Ходыну и впопыхах, на ходу надевая кожух, бросился к возку.
– Эй, где ты там! – рявкнул высунувшийся из возка Слуда.
Спьяну он не узнал ни Редьку, ни Ходыну и только кричал:
– Почто не едем?!
– Щас, боярин! Потерпи!
Ходына усадил Редьку рядом с собой (места еле хватило для двоих) и стегнул коней плетью. Снова понеслись они галопом, выехали на дорогу, промчались мимо боярских знамён, через лес, поле, речку Трубеж.
– Ох, лепо! – орал пьяный боярин. – Конюх! Поддай ещё! Награжу, ох награжу тебя! Девку вот сию, Чернавку, за тебя отдам! Мне что!
На рассвете они скакали уже через чащу.
– Вроде знаю сии места, – говорил Ходына, глядя окрест. – Вон, видишь, друже, дорога тамо мелькает. Прямо на Суздаль.
– Куда завёз?! – В дверь возка яростно заколотил Слуда. – Убью, вражина! А ну, заворачивай! Запорю! Мне что!
– С боярином как будем? – спросил Редька. – Я вот захватил с собой. – Он сжимал в руках толстое полено. – Думал, пригодится.
– Ну так и тресни его, чтоб дух вон! – зло процедил Ходына. – Да в Суздаль поскачем. Тамо никто не тронет, знают меня.
Возок остановился. Редька спрыгнул с козел и отворил дверь.
– Боярин, кони понесли невесть куда.
– Кони?! Я вот тебе покажу коней! – Багровый от гнева Слуда высунулся из возка, и в тот же миг Редька что было силы саданул его поленом по голове.
– Вот тебе! Будешь знать, как людей кабалить!
Выпучив глаза, Слуда грузно, как мешок, рухнул в снег.
– Ну, чё с им деять?! Ходына, нож ведь у тебя есть.
– Не будем грех на душу брать. Пущай валяется тут. Подберёт кто – что ж, его счастье. Нет – замёрзнет, помрёт.
– Тамо, слышь, друже, в возке-то ещё кто-то.
Ходына распахнул настежь дверь.
В угол возка забилась дрожащая от страха молодая девица в потёртой шубейке, без головного убора, растрёпанная. Очи её боязливо бегали по лицу гусляра.
– Кто ты? А ну, ступай на свет божий!
Девушка покорно сошла наземь. Увидев лежащего без памяти Слуду, она испуганно вскрикнула.
– Не пугайся, красна дева, – сказал Редька. – Скажи-ка нам лучше, кто такова ты, откудова будешь.
Ходына пристально смотрел на девушку. Тёмно-русые волосы, глаза светло-серые, с раскосинкой, круглое румяное лицо, курносый нос – явно она была мерянкой[185], каких много жило в окрестных сёлах.
– Чернавка я, с Которосли-реци[186]. Восхотел боярин взять меня, блуд творить, грех. – Она всхлипнула и разрыдалась.
– Ну а ты?! – грозно вопросил Редька.
– А я не далася.
– Вот что, дева. Поедешь с нами, – обратился к ней Ходына. – Ты, друже Редька, стяни с боярина тулуп, сапоги, шапку, на себя надень, деву укрой такожде, да садитесь-ка оба в возок, и помчим. Не ровён час, очухается Кощей, погоню за нами снарядит. Поторопимся же. С Богом.