Старого князя утомила долгая, казавшаяся нескончаемой церемония, и он немало обрадовался, когда смог проследовать через крытую галерею в хоромы. Здесь ожидали его два младших сына – Роман, болезненный, хилый, набожный, и румяный непоседливый Андрей, который, завидев отца, тотчас ухватил его за руку.
Рядом с княжичами находилась и новая княгиня. Владимир, не желая предаваться блуду с рабынями, сочетался с ней браком через год после похода на половцев. Она приходилась близкой родственницей хану Сугре, тому, что бесславно окончил свои дни в русском плену. Христианское имя Анна совсем не шло к этой взбалмошной, привычной к роскоши половчанке со смуглой кожей и большими, чёрными, как перезрелые сливы, глазами.
Княгиня была по-своему очень красива, черты её лица отличались редкой правильностью – казалось, не было в нём ни единого изъяна или несоразмерности, но вместе с тем проглядывало в облике её что-то неприятное, злобное, дикое, так что после одной лишь встречи с ней можно было заключить: эта женщина способна на всё. Она не задумываясь устранит любого, окажись тот на её пути.
Сейчас она, как сытая кошка, довольно улыбалась, глаза её взирали на Владимира с неприкрытой нежностью, но ведь у кошки острые когти – это Владимир помнил каждую минуту, когда она находилась рядом.
Князь вспоминал покойную Гиду – такую близкую, родную, ставшую как бы частью его самого, немного наивную, спесивую и капризную, но во всём верную помощницу, с которой и расставаться-то ему всякий раз стоило неимоверных усилий. И Евфимию – молодую, полную задора и огня, весёлую, открытую, с распахнутой навстречу всем ветрам душой. Нет, он никогда после неё не сможет полюбить по-настоящему другую женщину. А тем более эту красивую, вечно напомаженную и раскрашенную как кукла половчанку, с которой нет у него ничего общего. Сейчас он – великий князь, и она рада, что обрела невиданную власть, а вот если он завтра умрёт – тут же ускачет за каким-нибудь пригожим красавцем. Ведь молода – ей чуть более тридцати.
Через длинный коридор князь с семьёй прошёл в трапезную. Челядинцы расставили перед ними на столе блюда с обильными яствами. Владимир улыбался, посматривая на сыновей, ещё робевших, стеснявшихся, непривычных к новому, чужому, незнакомому им терему, к торжественности и величию, которые царили вокруг. В Переяславле всё было гораздо проще.
Князь лукаво подмигнул сыновьям, несколько уняв охватившее их волнение, взял в руку двоезубую греческую вилку и не торопясь приступил к еде. Он любил такие тихие обеды в кругу семьи, без здравиц и нескончаемых похвал, ненавистны были ему шумные пиры, на которых обжирались и обпивались толстобрюхие бояре и отвратительно кривлялись скоморохи с бубнами и сопелями, распевая свои глупые песенки.
Впрочем, семьи у него теперь, можно считать, что и нет. Вот когда были живы Гида и Евфимия, они как будто бы незримыми нитями связывали его с детьми, а сейчас даже Роман с Андреем насторожённо взирают на Анну. Что же говорить об остальных? О Мстиславе, Ярополке, Юрии, которые далеко отсюда.
Долго они сидели молча. Первой заговорила Анна.
– Выгонишь Варвару? – спросила она.
Владимир кивнул:
– Пущай в Туров али к Ярославцу на Волынь езжает. Покойный князь Святополк завещанье оставил. Указано тамо в монахини ей постричься.
На лице Анны появилось выражение хищного удовлетворения. Глаза её вожделенно заблестели.
– А золото? Сребро? Я себе возьму. И ты возьмёшь.
– А я, княгинюшка, не грабить сюда пришёл, но княжить. Что люди подумают? Да и раздала княгиня Варвара своё добро нищим. Кается пред Господом за грехи.
– Отбери. Ты князь, у тебя дружина. – Княгиня лениво зевнула и почесала пальцем точёный носик.
Для неё всё было просто и понятно: имеешь власть, силу – отбирай, захватывай, обогащайся.
– Глупость молвишь! – В серых очах Мономаха вспыхнул гнев. – Али хощешь, чтоб терем наш, яко Путятин двор, разорили! Не в степи живёшь нынче! А злата и сребра нам и без того хватит!
Анна обиженно поджала губки и промолчала.
Заговорил одиннадцатилетний Андрей.
– Отче, ты мне саблю подарить обещал.
– Будет тебе сабля, сыне, – нахмурив чело, коротко отрезал Владимир.
Осторожный Роман, понимая, что не время сердить отца, подтолкнул брата под столом ногой, но Андрей – этот капризный избалованный ребёнок, продолжал тянуть своё:
– Вон Мстислав Роману какой кинжал подарил! Рукоять смарагдами изукрашена!
– Сказал: будет сабля! – недовольно прикрикнул на него Владимир.
Андрей потупил взор и тяжело вздохнул. Так хотелось получить саблю именно сегодня, в такой славный день. Уж как бы тогда стал ему завидовать этот сопливый Сёмка, сын боярина Орогаста!
После трапезы Владимир с явной неохотой вынужден был направить стопы в покои вдовой княгини Варвары. Анна изъявила желание идти с ним:
– И я пойду.
Ей так хотелось увидеть унижение гордой ромейки! Теперь не Варвара, а она (она!) – великая княгиня киевская!
– Останешься тут! – властно приказал Владимир.
Лицо половчанки сразу потускнело, она в негодовании закусила губу. Андрей, недолюбливающий мачеху, с усмешкой показал ей язык. Анна в ярости замахнулась на него, но, боясь Владимирова гнева, не посмела ударить. Круто повернувшись, она пошла из трапезной наверх. Владимир проводил её хмурым взглядом, дал сыновьям знак удалиться и, кликнув гридней, поспешил в бабинец к Варваре.
…Словно улетучилась после смерти мужа красота ромейской царевны. Перед Мономахом стояла вся зарёванная, растрёпанная, дрожащая от страха запуганная женщина. Увидев его, она попыталась упасть на колени, но Владимир удержал её, порывисто ухватив за руку.
По обе стороны от вдовой княгини встали два её сына, Брячислав и Изяслав, квёлые, бледные, с кривыми ногами, – плоды прежних родительских грехов. Таким, конечно, негоже было давать княжьи столы.
– Неволить тебя не стану, княгиня, – сказал Владимир. – Езжай, куда хощешь. Хощешь – в Туров, хощешь – во Владимир, к Ярославцу, он тебя примет. Рогнеда, внука моя, такожде будет тебе рада. Сынов с собой возьми. А в Киеве оставаться всем вам опасно – не тихо тут. Люд вельми неспокоен.
Варвара согласно кивала. Владимир перекрестил её и чад и, чувствуя на душе облегчение, вышел на лестницу.
В верхних покоях уже вовсю хозяйничала жена, был слышен её раздражённый звонкий голос. На головы нерасторопных слуг сыпались половецкие ругательства.
Князь вздохнул и, пройдя в Изяславову палату, где столь часто беседовали они порой с покойным Святополком, невольно взглянул в маленькое бронзовое зеркальце.
Ну кто он сейчас? Старец, угасающий старец. Седая борода, большая лысина на голове, усы торчат, как мочало. Скоро будет он ходить, опираясь на посох. Какой из него великий князь?! Всего он уже достиг в жизни – и воинской славы, и сделал Русь сильной и крепкой, и половцев разгромил, и переступил, наконец, последнюю ступеньку – сел в Киеве. Теперь и стремиться вовсе не к чему. Ну, текущие державные дела, конечно, решать он будет, но ведь он решал их и раньше. А аще какая хворость? Кто за него думать станет?
«Мстислав! – вдруг ударила в голову мысль. – Он, первенец, наследник! Передам ему стол, сделаю соправителем, великим князем, равным мне. Вызову из Новгорода. Позже, покуда не время. Сперва погляжу, как Святославичи, Ольг. Сказывают, болеет он, а вдруг поправится, котору ковать почнёт. Бояре киевские за ним покуда не пойдут, но аще Мстислав тут будет, как знать? Кто ещё помешать может? Токмо Ярославец, но он слаб. Ляхам не до него – немцы давят. С Коломаном Угорским у меня покудова соуз. Что ж, со Мстиславом надобно перетолковать. Кого пошлю к нему в Новгород? Пресвитера Сильвестра, вот кого. Муж учёный, давно мечтает в полунощных[194] краях побывать. Вот пущай и едет. Пора, пора ряд Ярославов забывать. Пробил наш черёд, князей Всеволодова корня! Господи, грех, грех о таком думать! Ведь дедовы заветы рушу, лествицу родовую попираю! Но для блага же, для блага земли Русской!»
Терзаемый сомнениями, он поднялся на хоры собора Софии и дотемна истово молился.
Поздним вечером усталый, ослабевший, ощущая дрожь в коленях, он пришёл в опочивальню, в которой тускло мерцала свеча. Свет её падал на разобранную постель, где виднелось упругое молодое тело половчанки. Владимир с презрительной усмешкой и внезапным отвращением взглянул на её смуглую грудь, так бесстыдно обнажённую перед ним.
«Ох, Евфимия! Душа моя! Почто столь рано ты меня оставила?! С тобою так славно было!» – с горечью подумал он.
Мысли князя прервал тихий шелестящий шёпот Анны:
– Ты великий князь, Владимир! Я счастлива! Горжусь тобой! Ты самый великий, самый лучший!
И Владимир вдруг почувствовал, что отвращение исчезло, а сердце заколотилось, как в молодости. Шёпот жены разбудил в душе былое честолюбие, гордость, он расправил могучие плечи и ощутил в теле силу. Словно сбросил с себя груз прожитых лет.
Надо же, как тщетно пытался он разжечь в душе тщеславие, когда проезжал утром через Золотые ворота, а всего лишь нескольких тихих слов жены, в сущности, и нелюбимой им вовсе, оказалось достаточно, чтобы почувствовать всю прелесть власти. Прелесть и тяжесть одновременно.
Владимир улыбнулся и ласково провёл ладонью по щеке супруги.
…Рано утром, на заре, от княжеского терема отъехал большой крытый возок. Ещё молодая красивая женщина с чёрными пронизывающими глазами в последний раз грустно оглядела из окошка широкие мраморные ступени крыльца, розовые краски собора Софии, пустынную улицу и, не выдержав, разрыдалась. Кони гулко пробарабанили копытами по мосту у Золотых ворот, переброшенному через ров, и понесли возок по петляющей по склонам холмов дороге. Заклубилась в воздухе пыль, а когда она рассеялась, возок уже исчез за поворотом.
Новая великая княгиня, преемница черноокой красавицы, молодая, полная обаяния, с хищной торжествующей улыбкой долго взирала вослед возку. Она нарочно встала сегодня рано, облачилась в праздничный малиновый летник, поднялась на забрало стены (знала, что Варвара поедет через Золотые ворота) и смотрела… Смотрела вдаль с неослабным вниманием, будто не веря ещё до конца в случившееся. И не думалось в эти минуты, что и ей когда-нибудь, может статься, придётся вот так же уезжать отсюда по пыльному шляху – до того утро было светлым, ясным, чистым, а радость, огромная, заполнившая всё существо, казалась ей бесконечной. Не хотела верить Анна, что всё в жизни бренно, она наслаждалась сейчас своим превосходством, и ей было этого вполне достаточно.