Присмиревшая Анна, склонив голову на подушку, молча слушала. Левой рукой она поглаживала большого серого кота, растянувшегося на постели и мурлыкающего от удовольствия.
Странно, она не понимала и не могла понять многого из того, о чём читал Владимир, но подсознательно чувствовала, что это великая мудрость. И ещё она знала, что сидит сейчас перед ней великий человек, его величие подавляло, сковывало её волю и в то же время подымало в её душе гордость за него. И гордость эта была сладка для неё, половчанки, выросшей в дикой степи, среди грубых коневодов-кочевников. Какими униженными и мелкими выглядели её родичи, когда приезжали недавно в Киев! Насколько же она, великая княгиня, выше их! И это Владимир сделал её такой! С благодарностью и даже благоговением смотрела Анна на обрамлённое белой бородой, усеянное морщинами лицо Мономаха. А он тем временем продолжал читать вслух, но читал не столько для неё, сколько для самого себя, стараясь как можно глубже вникнуть в смысл послания.
– «Ты узнал теперь, князь человеколюбивый и кроткий, три силы души, узнай же и слуг её, воевод и напоминателей, которыми она обслуживается, будучи бесплотна, и получает напоминания. Душа находится в голове, имея ум, как светлое око, в себе и наполняя своею силою всё тело. Как ты, князь, сидя здесь, в своей земле на своём престоле, действуешь через воевод и слуг по всей своей земле, а сам ты господин и князь, так и душа действует по всему телу, через пять слуг своих, то есть через пять чувств: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание…
Зрение чувственное верно; что видим мы при здравом уме, то видим верно; но слух иногда передаёт истину, а иногда ложь. Потому, что сами видим, тому можно верить; а что слышим от других, то надобно принимать с великим испытанием и судом и тогда давать ответ…
О втором же чувстве, то есть о слухе, не знаю, княже, что сказать тебе. А кажется мне, что так как сам ты не можешь видеть своими глазами, то служащие тебе орудием и приносящие тебе напоминание иногда представляют тебе донесения ко вреду души твоей и через отверзистый слух твой входит в тебя стрела».
– Как верно! – воскликнула вдруг оживившаяся Анна. – Много слуг у тебя худых и недостойных! Много людей безвинных в порубах гниёт!
Владимир усмехнулся:
– Ты вспомнила о Прохоре? Что мне делать с ним? Выпустить?
– Отпусти. И отправь его куда-нибудь. Подальше от Киева.
– Хорошо. Пусть будет так.
Князь хотел продолжить чтение, но гибкие руки жены обхватили его шею, а сладкие трепещущие уста потянулись к его устам. Она со смехом повалила его на постель, страстная, исполненная молодого женского желания, и он, уже почти старик, поддался этому неуёмному желанию, в который раз ощутив себя рядом с нею молодым, сильным, красивым.
После в дверь покоя настойчиво постучали.
– Княже, сын твой Мстислав на дворе! – выпалил возбуждённый челядинец.
– Ну, слава Христу! – обрадовался Владимир. – Наконец-то!
Словно тяжёлая гора сваливалась с его старых плеч.
Глава 89
Негромкий спокойный голос князя Владимира нарушил не в меру затянувшуюся тишину.
– Вот, сыне, позвал тебя, – молвил он, испытующе глядя на Мстислава, который расположился сбоку на скамье. – Ведаешь, что к чему, учить не стану. О деле сразу баить почнём. А потому ответь: что, как думаешь, объединяет на земле людей?
Мстислав, изумлённо вскинув голову, тотчас нашёлся:
– Вера, отец. А ещё – слово, язык. Как в Евангелии от Иоанна писано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
– Правильно, Мстиславе. – Владимир улыбнулся. – Сверстен ты умом, за словом в карман не полезешь. Ну а вы что скажете? – нахмурив брови, спросил он Романа с Андреем, сидящих напротив старшего брата.
– Мыслю, трудности, отче великий князь, – ответил Роман. – Когда на земле неурожай, али беда какая, али несчастье, люди помогать друг другу должны. Сам такое баил.
– А ещё сила, – буркнул Андрей. – Без меча разве держались бы люди вместе? Разбежались бы кто куда.
– Ну, тебе токмо б мечом помахать, – засмеялся Владимир. – Хотя и в твоих словах правда есть. Верно смекаете все вы трое. И слово, и вера, и трудности, и меч – всё се объединяет народы, города, земли и делает государя великим. Но, чтобы людей объединить, надобно зажечь их сердца, нужна общая цель, единая для всех. Но как сию цель обрести, постичь? Се – самое трудное в жизни. Вот поганые, кои творили бесчинства, грабили, жгли, разоряли, лютую ненависть возбудили в народе, и со всех концов земли Русской потянулись люди, комонные и пешие, на рать. И не было никаких свар, споров. Богатый не боялся и не обижал бедного, бедняк не помнил о былых притеснениях и обидах; в поле Диком, во степи, стояли плечом к плечу. Теперь же половцы разбиты, и что? Занимаюсь нынче мирным устроеньем державы и вижу: растут силы великие в городах, бояре овладевают новыми волостями и кабалят людинов, купцы богатеют. Тебе, Мстиславе, и без моих слов, думаю, се ведомо. Тебя ли учить? Знаешь ведь новгородцев – зверям, волкам диким подобны, силу свою чуют, лиходеи. Ну да ничего, сыщем на них управу. Ставра сего в цепи закую да в поруб брошу, дабы иным неповадно было. Посадником же в Новгороде поставим киевлянина, боярина Бориса. Верен он нам, вече слушать не будет. Да и сыну твоему Всеволоду наставник надобен.
– Так, отче, токмо не излиха ль ты крут со боярами? – засомневался осторожный Роман.
– Довольно любоваться ими! – властно прикрикнул Владимир. – И без того долго терпим! Новгород яко конь норовистый. Нельзя узду отпускать – понесёт невесть куда. А то, ишь, осмелели, дружины свои завели, закупов, холопов!
– Извини, отец, отвлеклись мы. Не о Новгороде нынче речь. – Мстислав в задумчивости подпёр голову левой рукой. – Баил ты, единая цель нужна. Но где она, цель сия? Цель – токмо когда ворог есть сильный и опасный. Али беда, несчастья, трудности, вот как Роман говорил. Испытание надобно. И выходит, коли его нет, так и единой Руси не будет?
– Так, сыне. Вижу, разумеешь меня, в корень глядишь. – Владимир мрачно кивнул.
– Значит, без ратей, без бед, без горестей земля Русская погибнет? Что ж получается? С расцветом торговли, ремёсел разноличных, храмоздательства, грамоты каждый город стараться будет отложиться от нас?
– И такое есть уже, сыне. На Полоцк погляди. А Меньск? Всю осень под стенами стоял. Зло обуяло на Глеба, пожёг весь град, бес попутал. – Владимир тяжело вздохнул и перекрестился. – Молю Господа, дабы отпустил мне сей грех тяжкий. Ну да что о сём баить?! – досадливо махнул он рукой. – Главное, уразумей: ворог, он наряду со злом великим и пользу кой-какую принести может. Сплотит борьба с ним людей. О том, помнишь, Мстиславе, говорили мы с тобой уже раз? Повторять тот разговор не буду. Остерегу тебя токмо. Ворога, сыне, сам себе не выдумывай. Жди, объявится он непременно.
Мстислав согласно кивнул.
– Отче, мне-то что теперь делать? В Белгород езжать? – спросил он.
– Погоди, успеешь. О многом потолковать надо.
– Ладно. Что об Агафье порешил?
– Замуж надобно её выдать.
– Не рано ли? – Лицо Мстислава мгновенно стало каменно-суровым. – С Рогнедой ведь вон что получилось. Небрежёт ею Ярославец.
– Для Агафьи, сыне, жениха я получше подыскал.
– Кого?
– Мыслю, выдадим её за Всеволода, старшого Ольгова сына.
– Да он, бают, и выпить не дурак, и до баб охоч чужих, – с презрением заметил Мстислав. – Али не ведаешь?
– Умный он, сыне. Видался я с ним, когда на Меньск ходили, и уразумел: се тебе не Ольг, не Ярославец. Уж он смекнёт, что к чему, и Агашу твою, яко лебедь лебёдушку, лелеять будет.
Мстислав промолчал, в смятении прикусив губу. Вспомнился ему Всеволод Ольгович (как-то, случилось, виделись) – полный, высокий, с редкими волосами и большой лысиной на голове, неповоротливый, как медведь, с маленькими и хитрыми, как у половца, глазами.
– Подумать надо. Пойду я, отче, – тихо сказал он, подымаясь со скамьи и кланяясь отцу в пояс.
…Мстислав не удержался и рассказал о намерении отца жене и дочери. Агаша сразу как-то поникла, присмирела, зато Христина осталась довольной. Она только что вернулась из бабинца, где затмила богатством своих одеяний всех первых киевских боярынь. Да и сама великая княгиня Анна, хоть и видела с радостью, что не может Христина соперничать с ней в красоте, завидовала: уж с каким вкусом умеет свейка нарядиться и как выглядит всегда неприступно-величественно! Анне последнее удавалось редко.
– Вот и Агафья устроится. Всех дочерей повыдавал, князь, – рассмеявшись, сказала Христина, когда они с Мстиславом остались вдвоём.
Мстислав лишь грустно улыбался в ответ. Он знал наверняка: уйдя во враждебный дом Ольговичей, Агафья станет с годами далёкой, чужой ему, займётся воспитанием детей, хозяйством и не его, а своего мужа будет держаться и любить. Обрывалось что-то в Мстиславовой душе, ускользало от него навеки, не оставляя ничего взамен. Сначала покинул он Новгород – город, в котором многое было ему дорого и близко, потом расстался, видимо навсегда, с другом Олексой, теперь терял любимую дочь. Боже, сколь жесток и несправедлив мир!
Глава 90
Лицо княжны Евфимии, обрамлённое чёрным монашеским куколем, было бледно и печально. Она чуть слышно, почти шёпотом говорила Мстиславу:
– О ребёнке забота моя. Помни, Мстиславе, он – единый законный Коломанов наследник.
Мстислав, в тёмном простом платне, перетянутом поясом с серебряной пряжкой, с состраданием смотрел на исхудавшую несчастную сестру. Хотелось прижать её к груди, обнять, успокоить. Будь прокляты державные замыслы и заботы, хитроумные игры, унии, соузы, если жертвами их становятся вот такие, как сестра, невинные люди!
Но отогнал Мстислав прочь жалость. Лучше пожертвовать одной, чем ввергнуть в пучину войн тысячи таких же невинных. Он – державный муж, второй человек во всей Руси, великий князь, он несёт ответ за своих подданн