Глава 92
В неудобное время приехал на берега Ирпеня, в Белгород, угорский посол. Кутаясь в тёплый кожух, он коченел от холода, стучал зубами и клял себя за неразумие. Надо было отсидеться в ханском стане, переждать эти лютые морозы. Да и неизвестно, что ждёт его у Мстислава.
За Росью посла встретили сторожевые русские отряды, он ехал на быстрых санях-розвальнях по широкому большаку, мимо холмов и густых перелесков. В голове путались мысли, было тревожно и даже страшно. А если узнают о том, что король Иштван готовится поддержать Ярославца? Как это говорят русы? Посол щёлкнул холодеющими на морозе пальцами… А, «ковать крамолу», вот! Не ждёт ли его сырая и грязная темница? Угр тяжело вздыхал и клал латинский крест…
Высокие валы, мощные городни, широкий ров окружали Белгород. Величаво реяло над неприступной зубчатой башней голубое знамя с белым крылатым архангелом. В город вели деревянный подъёмный мост, полукруглая арка и огромные дубовые ворота, обитые листами меди.
Белгород строился, ширился, на берегу Ирпеня росло шумное торжище, взвивался в зимнее небо чёрный дым из кузниц, гремели молоты, вращался гончарный круг.
Посреди города на холме высился княжеский дворец. Совсем недавно зиждители выстроили его по указанию князя Мстислава. В воздухе пахло свежей древесиной, на просторном дворе непрестанно толклись послы, теснились возки, наезжали гонцы со всех концов Русской земли.
Стареющий князь Владимир переложил на сына все хлопоты управления, и Мстислав, как в омут с головой, окунулся в дела и заботы, стараясь поспеть, где только можно. Благо Новгород научил его многому.
Нёс бремя власти Мстислав твёрдо и спокойно. Казалось, он давно ждал этого. Принимая в горнице послов, выслушивал их долгие сладкоречивые речи, а затем задавал вопросы, всегда неожиданные, точные, короткие, разящие как стрелы. И растерянные стояли ляхи, германцы, ромеи, не зная, что ответить. Им казалось, их раздели, выставили напоказ всему миру в голом виде. И Мстислава зауважали, стали относиться к нему с почтением и боязнью. Знали: достойный наследник у князя Владимира, крепкий умом и духом правитель пришёл на Русь, твёрдый, дальновидный и деятельный…
– Значит, угр едет? – спросил с лукавой улыбкой Мстислав Василька Гюрятича, который, стряхивая с усов, бороды и коца снег, подымался на крыльцо. – Что ж, примем достойно.
«Будет клясться в дружбе. Круль Иштван – тот ещё гусь. За спиною нож острит. Ничего, скажу о Ярославце, поутихнет посол, присмиреет».
Мстислав недавно вернулся с Волыни. Там, зажатый в кольце во Владимире, метался крамольник Ярославец. Все князья встали под начало Мстислава, со всех сторон окружили мятежный город ратные полки. Напрасно слал Ярославец гонцов в Краков и Эстергом, к ляхам и уграм – верные соузники не решались выступить против всей Руси. И Ярославец сдался. На шестьдесят первый день осады его люди и жители Владимира, уставшие и страдающие от бескормицы, упросили своего злосчастного князя открыть ворота.
Мстислав вспомнил серое от лютой злобы лицо зятя, его полные жгучей ненависти чёрные глаза, хриплый голос:
– Нет обид на тебя, княже. Рогнеду клянусь почитать как жену. Вороти мне Волынь.
В пыльном грубом вотоле стоял Ярославец перед тестем на коленях, из-за его плеча испуганно выглядывали младшие братья, Брячислав и Изяслав, совсем ещё отроки; немного в стороне, бледная как тень, поддерживаемая челядинкой, стояла Рогнеда. Слушая Ярославову униженную мольбу, она горделиво тянула вверх голову в парчовой шапочке и с едва скрываемым презрением морщила твёрдый носик.
Мстислав не верил ни единому слову Святополчича, знал: перемирие с ним временное, ненадёжное. Ещё знал: за спиной волынского князя стоит угорский король Иштван, глаз не спускающий с Червена, Теребовли и Перемышля. Заодно с крулём и ляхи – тоже охотники до чужого добра. А за ляхами и уграми смутно вырисовывалась зловещая фигура римского папы…
Поднявшись по крутым ступеням, Мстислав прошёл в покои княгини. Христина в последнее время занемогла, маялась, кашляла, но, кажется, хворь её немного отступила. Сегодня она выезжала на молитву в собор, долго стояла на коленях, молила Господа послать ей облегчение. Сейчас она лежала на широкой постели, тяжело, с надрывом, дыша, вздрагивая от приступов кашля всем своим полным большим телом.
– Ослабла я, Фёдор, – прохрипела она слабым голосом, увидев на пороге обеспокоенного мужа.
Мстислав, стараясь приободрить Христину, провёл ладонью по её густым белокурым волосам, ласково огладил щёку, приложил руку к её потному челу.
– Тебе станет лучше. Лекарь сказал, у тебя сильная простуда. Верно, продуло в пущах на ловах. Не надо было в этакий мороз. – Мстислав сокрушённо вздохнул.
Христина слабо улыбнулась.
– Ты забыл, Фёдор, что я дочь викинга. Что мне ветер, мороз – я привыкла к ним с детства. Нет, это годы… Годы… Старость стучится в дверь.
Она громко, взахлёб закашлялась.
– Не мысли так.
– Оставь меня сейчас, Фёдор. У тебя дела. Послы, суды, летопись. А я… Я встану, скоро встану.
Мстислав послушно вышел, тихонько притворив дверь. Подумалось: какая у него, оказывается, жена. И умная, и твёрдая духом, и с ней ему, несмотря ни на какие невзгоды, всегда было спокойно. И вот теперь, при виде заметного увядания княгини, Мстислав с горечью осознавал, что и эта часть его жизни уходит, ускользает, что без жены, которую он так уважал и так берёг, останется в душе его один только холод мрачного старческого одиночества. И державные дела, от них не убежишь, не отмахнёшься.
…После обеда явился пресвитер Сильвестр. Они уединились в палате; склонившись над харатейными листами и свитками, читали и правили Несторову «Повесть временных лет».
Мстислав говорил с пресвитером откровенно, ничего от него не тая.
– Вот что беспокоит меня, Сильвестр. Отец сел в Киеве не по праву, порушил лествицу родовую, ряд Ярославов. Может, содеял он и не по своей воле, надобно тако было. Народ буйствовал, грабил, убивал, бояре и позвали отца, в страхе великом за животы свои. Но всё едино – ряд побоку.
– Так ведь когда позвали его, простой люд успокоился сразу, – мягким голосом промолвил пресвитер.
– Вот. – Мстислав поднял вверх перст. – Позвали, Сильвестр, позвали. Ты легенду о призвании в Новый город варягов чёл, помнишь? Есть она в летописях новгородских. Надобно её и в «Повесть» Нестора включить. Пусть думают люди: вот Рюрика призвали, так отчего и князя Владимира призвать кияне не могли?
– Верно, верно, княже, – просиял Сильвестр, удивляясь Мстиславову уму и сообразительности. – Воистину, тако.
…После беседы с Сильвестром настал черёд принимать иноземных послов. Мстислав нарядился в долгополый багряный кафтан, отороченный мехом и расшитый золотыми нитями, на голову воздел шапку, сплошь изукрашенную смарагдами, яшмой и рубинами. Сел на высокий столец, взяв в десницу скипетр, а в шуйцу – державное яблоко с отливающим золотом крестом на макушке.
Эти символы вышней власти, как говорили, прислал когда-то в дар младенцу Владимиру его дед по матери, ромейский базилевс Константин Мономах. Теперь, когда торжественные приёмы послов поручены были Мстиславу, они были отданы ему отцом. С благоговейным трепетом сжимал Мстислав скипетр и державу, в эти минуты как-то особенно остро чувствуя всю ответственность и тяжесть земного величия.
По обе стороны от княжеского стольца сели Мстиславовы ближние бояре, его друзья и сподвижники. Был здесь и молодой Василько Гюрятич, и поседевший в битвах половец Кунуй, и кичливый воевода Фома Ратиборич, и белгородский тысяцкий Прокопий.
Угорский посол, всё в той же тёмной сутане, откинул на спину капюшон, поклонился и передал княжескому дьяку грамоту с золотой печатью на шнурке. Мстислав сделал знак Васильку, и когда тот, взяв грамоту из рук дьяка, прочёл пышные слова и заверения в дружбе короля Иштвана, спросил угра:
– Так ли верны ваши речи о дружбе? Да, со времён Ольга Вещего и князя Арпада живут как добрые соседи русы и угры, живут мирно, не ратно. Но ответь мне: почто держали вы сторону Ярославца на Волыни?
– Король отказал князю Ярославу в помощи, – спокойно и уверенно возразил посол.
– Отказал потом, позже, а сперва? Почто на пограничье, на Сане, рати держал?
– Король опасался, как бы война не перекинулась на наши земли. Мало ли что? А вдруг князь Ярослав вздумал бы бежать к нам? Мы не пустили бы его, отбили.
– Ну пусть так. Тогда ответь мне ещё, посол. Почто хан Татар со своими ордами и хан Азгулуй ушли в вашу землю? На что сдались вам сии степные разбойники?
– Светлый князь, в нашей земле мало людей, много пустошей. Король мудр, куманы и торки будут охранять наши границы. На Днестре, на Тисе.
– Передай королю Иштвану, брату и другу нашему: мы ценим его дружбу. И да пребудет мир и покой в землях наших. Но пусть спросят себя лучшие мужи в земле угров: долго ли будут Татар и Азгулуй ходить в их узде? Пусть помнят про повадки сих хищников.
Посол, немало удивляясь осведомлённости Мстислава и самому строю их короткой беседы, кланялся и пятился к двери. Княжеские дьяки вручили ему грамоты с печатями.
«Всё знает, обо всём догадывается. Не время мешаться королю в волынские дела. Так и скажу там, на совете у палатина», – думал посол, пристальным оком окидывая горницу и суровые лица Мстиславовых бояр.
«С такими тягаться трудно», – пришёл он к выводу и, оказавшись за дверями, сокрушённо покачал головой.
…А Мстислава ждали новые заботы. На дворе опять толпились выборные от общин с жалобами, по снежным дорогам летели скорые гонцы с перемётными сумами, стекались в Белгород вести от князей, посадников, воевод. Закружила Мстислава в яростный водоворот череда больших державных дел, и не выбраться ему было, не уйти из этого сметающего всё на дорогах своих неистового вихря. Он должен будет сдерживать полыхающие страсти, крепкой рукой взнуздывать непокорных, твёрдым и ясным умом определять пути беспрестанного движения людских судеб.