– Как тебя зовут? – одними губами спросил он ее.
– Бажаной, – услышал он ее тихий голос, и грудь его наполнилась волной счастья.
– Ты очаровательна, – сказал он первые слова, которые пришли в пьяную голову. – Я от тебя без ума.
Она едва заметным движением головы показала, что восприняла его признание так, как надо. Он понял, что надо идти дальше.
– Этот день я не забуду никогда, – все тем же низким, глубоким голосом продолжал он.
Она немного отстранилась и внимательно посмотрела в его глаза, чуть прищурившись, оценивающе.
– Я тоже, – тихо прошелестели ее слова.
Потом она исчезла. Как, когда – он даже не заметил. На минутку кто-то отвлек его, а когда повернулся, Бажаны уже не было.
Тогда он отправился искать ее. Обошел всю гридницу, толкаясь между пляшущими и выпивающими, потом спустился на крыльцо. Улицы Киева утонули в темноте, только тускло светились окна дворца, слышался шум разгулявшихся людей, который внезапно усиливался, когда открывалась дверь.
Он огляделся. Девица как сквозь землю провалилась. «Ну и шут с ней», – по-пьяному махнул он рукой и пошел спать.
Наутро сладко ныло сердце, перед глазами стояло лицо Бажаны. Хотелось увидеть ее. «Я даже не знаю, кто она и где живет, – подумал он, бестолково расхаживая по гриднице. – Поискать? Поспрашивать? Но зачем? Я женат, у меня семья. Да и не пристало князю заниматься любовными шашнями...»
Решив так, надумал он немного развеяться и объехать окрестности Киева на коне. Пошел в конюшню своего отца, оседлал скакуна. Только вывел его за угол, как неожиданно столкнулся с Бажаной. Она наигранно широко открыла глаза, отшатнулась:
– Ты?
Мстислав вздохнул:
– Представь...
– Ты – по делам?
– Нет. Хотел размяться в конной прогулке. Не желаешь со мной выехать за крепостные стены, полюбоваться приднепровскими видами?
Она покачала головой, продолжая внимательно смотреть ему в лицо.
– Ты... не забыл про меня? – наконец спросила она.
– Нет.
– А я тебя все время вспоминаю. – Она говорила низким голосом, чуть с придыханием. – Проводишь меня?
– Конечно.
Она шла близко от него, изредка заглядывая в лицо темными печальными глазами, точно надеясь найти что-то такое особенное в нем.
– Ты не жалеешь, что пришлось отложить конную прогулку?
– Я никогда не жалею о том, что сделал. Это глупо, – в тон ей ответил он.
– Ты так поступил ради меня?
– Конечно.
Она остановилась перед ним и долго глядела в глаза, точно желая удостовериться в сказанном. Потом вздрогнула, будто очнулась, и пошла вперед; он двинулся следом. На ней было темное платье, которое скрывало полноту фигуры. Красиво ниспадали на плечи густые каштановые волосы.
Она остановилась возле терема, сказала:
– Здесь я живу.
Он улыбнулся и, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– Наверно, в окна глядят твои родители и беспокоятся, с кем это их дочь завела разговор?
Бажана ответила, вздохнув:
– Родители мои живут далеко. В этом тереме я сама себе хозяйка.
– Вот как? – откровенно удивился он. – Так ты замужем?
– Была за боярином Ратшей. Но его убили полтора года назад половцы.
– Прими мои соболезнования...
Они помолчали. Он хотел уже распрощаться, но она спросила:
– Ты вправду на меня не обижаешься?
– За что?
– За сорванную прогулку.
Он понял, что ей не хочется расставаться с ним, поэтому ответил:
– Я даже рад тому, что так все произошло.
Она стала глядеть ему в лицо, прямо, пристально. Сказала:
– А я знала, что встречу тебя.
– Я – тоже.
– Это правда?
– Я думал о тебе, – признался он.
Она приблизилась к нему, взяла за полу свиты.
– Мы встретимся?
– Завтра. В это же время, – ответил он.
Она кивнула головой, о чем-то подумала, медленно повернулась и уплыла в дверь терема.
Под утро она ему приснилась. Точнее, не она сама, а какое-то светлое, размытое пятно, которое он почему-то посчитал ее образом; сладко звучала музыка, а грудь заливала нежность. С этим сладким чувством он и проснулся. Вспомнив сон, сначала удивился, но потом ему вдруг захотелось увидеть ее вновь. За завтраком, ведя ни к чему не обязывающий разговор с отцом, Мстислав невольно думал о боярыне, чувство тревоги и беспокойства все нарастало и нарастало, он уже готов был, бросив все, идти к терему в надежде увидеть ее.
С отцом сели в возок, поехали на совет в Долобск. Где-то впереди, далеко их обогнав, спешил и Святополк. Мстислав, укачиваемый дорогой, то ли дремал, то ли находился в каком-то полузабытье, его мысли были заняты Бажаной, ему сладостно и приятно думалось о ней, и он не противился своим мыслям.
– Много я прочитал книг о других странах, деяниях великих полководцев и государственных деятелях, – будто издалека доносился до него голос отца. – Но нигде не видел той ярости, с какой русские князья бьют и режут друг друга. Не щадят ни родственников, ни братьев своих. Как надо ненавидеть друг друга, чтобы приводить в страну иноземную силу – половцев и вовлекать народ в страшный смертоубийственный водоворот! Горько смотреть, как вытаптываются поля крестьян, рушатся мастерские ремесленников, лавки торговцев, полыхают дома русских людей, а самих их ведут в вечное рабство в далекие страны. Когда же мы, князья, сумеем договориться между собой, чтобы навсегда прекратить распри, объединиться против иноземного врага?
Бояре и воеводы собрались в просторном шатре великого князя. Первым держал речь Владимир Мономах. Он предложил нанести удар по половецким станам весной, пока у кочевников после зимней бескормицы отощали кони и они из-за этого потеряли свою главную ударную силу – стремительность движения и сокрушительный удар конницы. Надо было спешить, пока кочевники вволю не накормили коней обильными весенними травами и не восстановили боеспособность.
Как он и ожидал, часть бояр и воевод стали возражать, доказывая, что наступает весенний сев и нельзя отрывать крестьян от работы, иначе страна останется без продовольствия: «Не годится, князь, теперь, весною, идти в поход, погубим смердов и коней, и пашню их».
Мономах слушал, надеясь, что Святополк будет на его стороне. Не раз он обсуждал с ним разные сроки походов, пока не пришли к единому мнению, что самым лучшим будет удар ранней весной; кроме всего прочего, никогда русы не наступали на степь в эту пору, половцы не ждут и даже не предполагают, что русские войска появятся в их пределах после схода снега. А неожиданность – это половина успеха.
И тут Святополк стал колебаться, проявлять нерешительность. Вместо того чтобы возразить некоторым военачальникам, он вдруг пустился в длинные рассуждения о том, как труден и опасен поход в половецкие степи, какой должна была быть тщательная подготовка к нему и сколь длительное время она займет. И Мономах понял, что Святополк не забыл потерю Новгорода, не может простить дерзости новгородцев, которые отстояли своего князя, Мстислава, и не допустили к себе его сына.
И тогда решительно прервал разглагольствования противников войны с кочевниками и стал говорить горячо и убедительно:
– Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, которыми пашут; а почему не промыслите о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука, а лошадь его заберет, а в село его приехав, возьмет жену его, и детей его, и все его имущество? Лошади вам жаль, а самого не жаль ли?
Молчали Святополковы люди, молчал и сам Святополк. Что они могли ответить Мономаху?
И тогда встал великий князь и сказал:
– Вот я готов уже.
И тогда Владимир Мономах встал, подошел к нему, обнял и проговорил со слезами благодарности на глазах:
– Этим ты, брат, великое добро сотворишь земле Русской.
Тотчас послали приглашение участвовать в походе другим русским князьям. Большинство из них согласились поддержать великого князя. Первым откликнулся Давыд Черниговский, приведя свою дружину, явился с войском Мстислав, племянник Давыда Игоревича, за ним – Вячеслав Ярополчич, племянник Святополка. К Переяславлю подходили силы из Смоленска, Ростова; впервые с 1060 года откликнулся Полоцк – Михаил прислал гонца с вестью, что полоцкая дружина под командованием Давыда уже двинулась к Переяславлю. Самый последний ответ пришел от Олега Святославича. Он передал с гонцом лишь одно слово – «нездоров». Так старинный друг половцев еще раз уклонился от похода.
Мстислав вместе с отцом радовался успешному завершению совета князей, но ему хотелось быстрее вернуться в Киев, чтобы встретиться с Бажаной, и поэтому отправился в обратный путь один. Он пытался размышлять о своем положении женатого человека и как это положение может сочетаться со встречами с молодой боярыней, но только зря ломал голову, ни к какому выводу не пришел, махнул рукой и сказал себе: будь что будет, а я ее все равно увижу...
Он успел к назначенному времени. Она вышла из терема, направилась к нему. Вид томный, голос тихий, распевный.
– Я так ждала тебя...
– А я так мчался издалека, боясь опоздать...
– Ты любишь точность...
– Князю положено быть таким.
– А иногда так хочется быть неточной.
– Если бы я это знал, то примчался еще раньше.
– Тебе хотелось увидеть меня раньше? Так надо было поторопиться...
– Не люблю попадать в глупые положения.
– Ты – гордый!
Она откинула голову назад, долго, испытующе смотрела ему в глаза.
– У тебя честный, открытый взгляд. Тебе можно верить.
– Я не люблю обманывать.
– Я верю тебе. И с тобой легко забыться.
– Тебе хочется забыться? – спросил он, внимательно наблюдая за ней.
– Да.
– Почему?
Она закатила глаза и притворно вздохнула:
– Жизнь порой так сложна, и так трудно разобраться...
Он легонько взял ее одной рукой за спину и притянул к себе с намерением поцеловать. Но она, лукаво улыбнувшись, положила ему пальчик на губы, проворковала:
– Какой ты быстрый, однако. Не хочешь прогуляться по улице?