Про ранение глаза тот знал, но особого беспокойства не выказал. Лишь спросил: «Ты же правша? Выцеливаешь правым?» И когда Алексей подтвердил, то добавил лишь: «Вот и ладненько. Мы из тебя ещё снайпера сделаем». А через несколько дней дал телефон, велел позвонить и договориться о записи на приём.
Профессор, осмотревший глаз, сказал лишь, что «зашили его, конечно, как сапог». Намертво и чуть ли не в накладку. Но в целом работоспособность обоих глаз подтвердил. А что один зрачок теперь имеет форму не круглую, а овальную, так оно даже лучше – «дамы будут западать сильнее».
Весёлый профессор оказался, что уж. Но ударов в голову тоже заповедал не пропускать. А на будущее посулил продумать схему лазерной коррекции, которая помогла бы если не совсем убрать двоение изображения в глазу, то хотя бы заметно уменьшить.
За это время «подтянулись» и обычные, жизненно-бытовые обстоятельства. От фирмы ему сняли квартиру. Пока однокомнатную. Но в случае закрепления на работе пообещали продумать вариант приобретения уже постоянной. С зачётом той, что была в Ростове.
С семьёю жили пока раздельно. Но раз в две недельки Светка налаживались в гости на выходные. Несколько раз она привозила с собой Юрку с Маринкой. Вот тут уже было реально неудобно. Детей приходилось класть с мамой на широкой кровати. Алексей же устраивался на узком и коротком для его 186 сантиметров роста диванчике. Но радость детей от общения с папкой, а также от зоопарка, аквапарка и других чудес была столь велика, что это полностью, да ещё с горкой искупало мелкие бытовые неудобства. И самому было радостно пообщаться с родными «спиногрызами».
Когда же три месяца стажировки минули, Ященко пригласил Алексея к себе на дачу. Для неформальной, сказал, беседы. А там, как бы между прочим, сказал:
«Вот в чём дело, Лёша. Сейчас ты казак вольный. О наших делах ты узнал самую малость, маковку. Но если впишешься, то будет уже по-взрослому. Ты начнёшь бывать в делах… – так и сказал: “бывать в делах”, – из которых обратного хода уже не будет. Много ты такого узнаешь, Лёша, что спать спокойно сможешь, пока в системе будешь оставаться. Грубо говоря, вход – рубль, выход… Это в зависимости от ситуации. Иной раз можно и вовсе не расплатиться…»
«Мафия?» – спросил себя Алексей. Но это было из категории «зряшных» вопросов и вслух он его не задал.
Вместо этого ответил, дождавшись, когда Тихон сделает ещё глоток:
«Знаешь, босс, – позволил себе всё же намекнуть на мафию, – я из своей армейской службы вынес одно. Я – русский офицер. Русский солдат. И то, что это – честь, мне внушил ещё отец. И я за всю жизнь, хоть и повидал бардака армейского и несправедливости разной, не имел несчастья сомневаться в его правоте. И я знаю, что умру с гордостью за то, что мне довелось в своей жизни быть русским солдатом».
Тихон остро посмотрел на него.
«Что, звучит пафосно? – выдержал его взгляд Алексей. – Прости уж. Это чтобы ты идею понял. Просто сразу тоже хочу предупредить: как офицер, русский офицер, криминалом погоны свои пачкать не буду. Да, я знаю, что по делам “Антея” видел только макушечку. Но если там, под макушечкой, что-то такое… кривое объявится, то я выйду любой ценой!».
Тихон продолжал смотреть на него стальными глазами. Трещинка на лбу его между бровями стала глубже.
Алексей держал этот взгляд, зная, чувствуя по такой же стальной волне, поднимавшейся изнутри, что так и будет. Если он увидит, что в «Антее» творится криминал, то посмотрим ещё, кому цена выхода покажется больше…
Будет так или никак! Такое он выбрал себе жизненное кредо. Ещё в детстве, в тех драках – что с камбродской шпаной в Луганске, что с камвольного в Брянске.
Наконец, Ященко усмехнулся – одними губами.
«Ты пей пиво-то, пей, – посоветовал он. – А то ишь, раздухарился…»
Помолчал и сказал:
«Правильный ты пацан, Лёшка. Жаль, не казак ты. Но я тебя вполне понимаю. С офицерским твоим словом. У нас тоже свои принципы есть. Кстати, из того же места растущие…».
Ещё пауза. Из-за угла дома вывернулась кошка. Чёрная. Посмотрела на людей внимательно, но как будто исподлобья. Надо же, как кошки смотреть умеют!
Тихон проследил за его взглядом, пояснил:
«Местная. Приходит, считает участок своей территорией. С характером, даже собак гоняет».
Кошка посмотрела на закрытую дверь дома, чуть ли не усмехнулась пренебрежительно и змеёй скользнула обратно за угол.
«Подкармливаю иногда, – почему-то счёл необходимым оправдаться Ященко. – Уважаю за характер».
Помолчали. Свиристела какая-то птица. Солнце яростно пыталось продраться сквозь листья берёз, что окружали деревянный стол, за которым сидели люди, но зелень твёрдо держала оборону, мгновенно отсекая и уничтожая прорывы. Уютно, отчего-то даже сладко…
«Есть у меня друг один – может, познакомлю когда, – продолжил Тихон. – Служили вместе, воевали. В Карабахе ещё. Официально тогда считалось – миротворили. То есть это такая служба, когда с обеих сторон в тебя пуляют и заложников из русских военнослужащих хватают.
И был у нас криминал. Причём ломовой. Аккурат перед дембелем.
Вырезали мы пост армянский… Случайно получилось, по ошибке. Вышли не в том квадрате. Горы…
Но при обстоятельствах на пожизненку тянет».
Тихон помолчал. Ухмыльнулся криво.
«Разборка была поначалу крутейшая. Спасло нас, по совести, то, что бодались наши тогда как раз с армянами. А их федаины тоже не зайчиками там прыгали. И верховодили ими и вовсе не наши советские армяне, а дашнаки из эмиграции.
В общем, начальство ситуацию развивать не стало. Списали на боевые. Или ещё на кого. До нас итогов не доводили, сам понимаешь. А нас те же особисты тишком да бочком в Россию. И раскассировали по разным полкам».
Снова пауза. Алексей разлил пиво по стаканам.
«И было нас трое друзей там. Мальчишки ещё. Срочники, по двадцать лет. И на каждом – по трупу. И на мне – два.
А он ведь тёплый ещё, человек, когда его к себе прижимаешь и горло режешь. А резать-то не умеешь, не попадаешь. Да не финкой, а штык-ножом. И сам ты его боишься, человека того… Он дёргается, умирать не хочет… Не верит ещё, что сейчас умрёт. А ты, ты словно чувствуешь его. В эти секунды. И чувствуешь внутри, в самом себе. Ты будто страх его вбираешь… И так же в ужасе от надвигающейся смерти. Словно не его, а тебя режут!
А потом он обмякает. А ты всё бьёшь, бьёшь, бьёшь его. Боясь отпустить. Боясь расстаться! Словно вот перестанешь его бить – и тогда умрёт он окончательно. И ты вместе с ним. И бьёшь его, словно за соломинку хватаешься, от смерти своей…
А потом он лежит перед тобой и дёргается ещё… Потому как всё равно не добил ты его по неумелости своей. И надеешься, что не помрёт он, что не ляжет труп его на тебя! Но уже чувствуешь ты тяжесть его. И уже знаешь, что до конца жизни на плечах твоих лежать будет труп тот…»
Помолчал снова. Алексей молчал тоже. Вбирая.
«И был другом моим Максимка, – продолжил Ященко. – То есть и остался, конечно. С Урала парень, из Миасса. Тихий, молчаливый, покладистый. Интеллигентный, можно сказать. Хотя из рабочей семьи, без мудрствований.
А второй был Витька. Тоже из рабочего посёлка родом. Этот – решительный, уверенный. Заводила. “Дедам” нашим ротным с самого начала отпор дал. Били его те однажды вшестером. Так он отлежался, а потом в один день всех шестерых отметелил. По одному. Будто по графику. Вот и закаялись “деды” с тех пор к нему придираться.
Ну и я. Молодой тогда тоже, глупый. Всё испытывал себя. Однажды, когда на стрельбище были, ещё в учебке, отправили меня за вал караулить – ну, что по-за мишенями. А то повадились там гражданские грибы собирать. Могло кого рикошетом срезать. Пополз своею волей на вал, и голову под стрельбу высунул, проверял храбрость свою…»
Тихон повёл плечами, будто ещё раз удивляясь юношескому безрассудству.
«Так вот. Лучше всего на посту том Максимка себя повёл. Меня колотило не по-детски – мне ведь пришлось второго ещё срезать, который на шум сунулся. То есть я просто никакой был. Стрельни кто рядом – не то что обделался бы, с ума сошёл. Витька блевал. И колотило его. Крупно так.
А этот всё осмотрел, порезанных обшмонал, карту нашёл у одного. Определил по ней, где мы оказались. Привёл себя в порядок, подчистил за нами, чтобы следа не осталось. Нам пинков наподдавал – и погнал к своим. Во время марш-броска этого я в себя пришёл, начал соображать. Но всё равно. Всё нёс я его на себе, труп первого-то моего…»
На этот раз молчание было долгим. Алексею не хотелось его прерывать. Кавказ он относительно знал. Примеряя эту ситуацию на себя, прошедшего две войны, всё равно впечатлялся тому, что пришлось пережить трём мальчишкам.
«И вот погляди теперь, как после судьбы наши повернулись, после службы, – прервал молчание шеф. – Я – вот он, сам видишь, чем занимаюсь.
Витька, прикинь, миллионером стал! Настоящим, с домом на Рублёвке. Бизнес у него. И он там акула та ещё. Помнишь, был такой банкир Владимирский? Хотя да, зачем тебе… Ты ж тогда лейтенантил, кажись? В пятом году? Ладно, старший, неважно.
В общем, захотел тот банкир Витьку бизнеса лишить. А попал в итоге на цугундер. На самом деле: едва от зоны ушёл. По ходу дела бандиты у Витьки жену похитили. Так он сам их разыскал и на задержание пошел. Одного по ходу дела ногами так пробил, что хребет ему сломал. Вот лично, личными своими ногами. СОБР аж прифигел! А тот бандит потом кони двинул».
Шеф улыбнулся светло, чуть ли не с гордостью.
«А Максимка затихарился совсем. Встречались мы… Знаешь, будто не от мира сего. Вот как священник какой. Только гражданский. В школу устроился, детишек рисовать учит. Смерть федаина того своего всё вспоминает. Избыть, говорит, её хочу…»
Тихон замолчал. Трудно замолчал.
Алексей тоже молчал. Просто не видел, что сказать.
Наконец, Ященко снова заговорил:
«Я к чему тебе всё это рассказал? Не к тому, что у каждого свой труп на закорках лежит. Или лежать будет. А у кого нет его – тот счастливый человек. Я к тому, что страшен тот человек, кто тяжести этого трупа на себе не чувствует. Боюсь таких».