Екатерина ГодверМститель
Когда-то Карел думал, что чернокнижки воняют мертвечиной и всем, с ней связанным: сырой землей и гнилью, лекарскими травами, от одного вида которых слезились глаза.
Но оказалось иначе.
Отряд из четырех солдат под командованием сержанта Горста, куда входил и Карел Келм, сопровождал Джанбера дер’Ханенборга в его путешествии на восток уже десять дней; к вечеру первого Карел вынужден был признать, что заблуждался: от колдуна разило деньгами. Дорогим парфюмом и добротной кожей новехонького седла, мыльной водой, которой тот умывался с дороги. В любой, самой захудалой гостинице колдун требовал кадку подогретой воды, утром и вечером. И ему ее приносили.
Карел был родом с высокогорья, где умываться родниковой водой и снегом по три раза на дню считалось в порядке вещей: нечастая среди горожан привычка к чистоте была единственным, что нравилось ему в Джанбере дер’Ханенборге. Во остальном колдун — худощавый красавец со смуглой кожей чужеземца и спесивым взглядом высокородного — его раздражал. Сержант Горст Джанбера боялся, но Карел совсем не чувствовал страха: только раздражение и досаду от того, что они вынуждены ехать за сто верст, сопровождая расфуфыренного молодого вельможу, который, может, и настоящим колдуном только прикидывался.
Зато как смотрел! Как на вшей.
Карел в свои годы считался ветераном и не переносил таких взглядов от зеленых юнцов, сколь бы высокое положение в обществе те не занимали.
Хотя, по справедливости, юнцом Джанбер дер’Ханенборг уже не был: счет его лет перевалил за две дюжины. Да и обвинить его было почти не в чем: его стараниями каждую ночь, когда их небольшой отряд останавливался в городе, солдаты спали под крышей, а прежде получали сытный обед; не всякий командир заботился о своих людях хотя бы в половину того. И все же чувствовалось в Джанбере что-то особенно отталкивающее; это ощущали все, даже лошади. Только жеребец колдуна легко выносил его присутствие, а остальные вели себя беспокойней обычного.
— Нахлебаемся дерьма с этим бесом, помяните мое слово! — Сержант Горст, носивший на шее два защитных амулета и еще один — в кармане, избегал лишний раз смотреть в сторону колдуна. — Не к добру это все.
У Горста, кроме дурных предчувствий, была и более приземленная причина для тревоги: лейтенант поручил его отряду охранять чернокнижника не за особые заслуги, а ровно наоборот. Клемент и Марк — «отличились» с мелкой кражей, Карел — имел немало взысканий за стычки и плохо ладил с офицерами, Юджин — уснул на посту и попался на глаза королевскому проверяющему, а сам Горст немного увлекся, обделывая личные делишки, и с треском провалил предыдущее задание.
— Лучше бы господин чародей остался вами доволен, — напутствовал их лейтенант.
«А не то!..» — слышалось в его голосе.
Но чем дальше они продвигались на восток — тем дальше оставался лейтенант, тем призрачней делалась его плечистая фигура и его угроза; тем чаще встречались вдоль дорог брошенные фермы, тем ниже и плоше в городах становились дома, тем беднее и злее — люди.
И до Черного мора, прокатившегося по королевству дюжину назад, этот край не благоденствовал, но если в сытой столице мор забрал каждого четвертого, то в голодных восточных провинциях — каждого третьего; если в столицу на места умерших съезжались новые работники — то с востока люди бежали в столицу и куда глаза глядят…
Здесь поклонялись Плачущей, страшились чумных големов, презирали расфуфыренных вельмож и ненавидели колдунов, считая их причиной своих бед. Карел ни во что такое не верил, но тревога Горста и остальных понемногу передавалась и ему, а взгляды прохожих и проезжих едва не прожигали в одежде дыру.
— Почему мы вообще должны его охранять?! — прошептал Марк на десятую ночь. Они с Карелом стояли на часах, пока остальные обустраивали в лесу ночлег, а Джанбер умывался на шатких мостках над ручьем. — Раз он умелый колдун, то на кой ему мы? Пусть сам себя и охраняет!
Карел пожал плечами:
— Спросил бы у лейтенанта.
— Я не такой дурак! — Марк скривился. — И я не хочу получить нож под ребро из-за этого молодчика, которому стоило бы держаться поскромнее.
— Король платит нам жалование, — сказал Карел. Ему не хотелось ссориться с Марком, но впитанная с материнским молоком привычка говорить без обиняков не дала промолчать. — А Джанбер докладывает из своего кармана: мы едим его мясо и пьем его вино. Поэтому должны делать свою работу хорошо. Хотя если он сейчас поскользнется и потонет прежне, чем мы успеем его вытащить — я не расстроюсь.
Марк фыркнул и отвернулся. У него в столице остались жена и трое мальчишек: разлука его злила. Примерным семьянином Марк не был, проматывал жалованье в карты и пропивал по кабакам — а потом спешно искал, у кого занять до получки, из кого выбить лишний медяк или где поживиться тем, что плохо лежит; по-своему родных он любил.
На темном небе плыли облака, в лесу шумел ветер. Джанбер дер’Ханенборг утирал лицо полой рубахи, а король Эймес в оставшейся далеко на западе столице видел десятый сон — и вряд ли в том его отводилось много места бедам простолюдинов. С тех пор, как чума забрал у него принца-наследника и любимую младшую дочь, король редко показывался народу. Обвинив во всех бедах Верховного чародея, Орсана Кираха, и отправив того в изгнание, он приблизил к себе стольких сомнительных дельцов, что двор — так говорили — с тех пор напоминал балаган. А сам Эймес — говорили и об этом, но шепотом — слишком пристрастился к вину и утратил рассудок.
Карел не верил слухам; но доверял своему чутью и хлесткому осеннему ветру, забиравшемуся под куртку. Ветер предвещал беду.
Неприятности начались вечером следующего дня, в городке, который стоило бы объехать стороной — но Джанбер с его тягой к удобству желал переночевать в тепле и отобедать «за столом, как человек, а не на земле, словно пес». Никто не решился спорить.
Еда, которую им подали в придорожном трактире, оказалась скудной и скверной, и недобрые взгляды местных не добавляли ей вкуса: Карелу кусок не лез в глотку.
Джанбер своего ремесла не скрывал: даже в дороге он носил черный с золотым кантом плащ придворного чародея и особый амулет на груди — кованный череп с кинжалом в глазнице; знак того, кто забирает жизнь у живых — и наделяет жизнью неживое и мертвое.
«Чернокнижник!» — носил сквозняк по залу встревоженный и гневный шепоток, который становился все громче, громче и громче, пока ни обернулся криком из распахнутых пинком дверей трактира. За то время, что колдун корпел над окороком и капустой, под окнами собралась толпа.
— Чернокнижник, выходи! — Бородатый мужик в дверях держал наперевес крепкую дубину. — Люди хотят говорить с тобой. Послушать, пошто ты извел их детей и жен, и отчего тебе все мало!
В деревнях близ Ведьминых болот последний год часто пропадали жители, ходили слухи о поселившихся в топях чудовищах, потому — так объяснил лейтенант — королевский советник Вайс и отправил туда Джанбера дер’Ханенборга и других чародеев, чтобы они разобрались во всем на месте. Но сердитому бородачу и другим горожанам Вайс об этом рассказать не догадался. Джанбер тоже не собирался объясняться: удостоил бородача мимолетным надменным взглядом и снова уткнулся в тарелку.
«Он либо храбрец, либо дурак, — подумал Карел. — Либо могущественен, как Темный бог. Но сталь быстрее чар, иначе колдуны бы правили всей землей…»
— Выходи, пока мы тебя за шиворот не вытащили! — Бородач и полдюжины его товарищей ввалились внутрь. То, что они еще не перешли от угроз к делу, объяснялось только бормотанием трактирщика, умолявшего не громить его заведение.
Джанбер наконец-то соизволил отодвинуть тарелку и положил ладонь на рукоять длинного кинжала. Очевидно, сейчас колдун был согласен с тем, что сталь вернее чар: не заготовил никаких заклятий впрок или не хотел использовать…
Но топоры, вилы, ножки от табуретов и все тому подобное были вернее одного-единственного кинжала; да и пяти клинков вернее. И это была проблема.
Сержант Горст помалкивал. Горожане наступали.
Браня себя за неблагоразумие, Карел встал между ними и колдуном.
— Кем бы он ни был, этот человек под защитой короля, — сказал он. — Уходите.
Мгновением позже рядом встал Юджин, которому было плевать на колдуна, короля, лейтенанта с сержантом и солдатскую гордость — но совсем не хотелось, чтобы кто-то посчитал его трусом.
— С дороги, — зло сказал бородач. — Псы.
— Напрасно ты так, уважаемый! — Сержант Горст с обманчивой неуклюжестью вылез из-за стола и примирительно поднял пустые руки. — Мы выполняем волю Его Величества Эймеса и советника Вайса; что ж до господина дер’Ханенборга — подумай сам: разве король позволил бы ему разгуливать на свободе, если б он был повинен в недобрых делах?
Внутри себя Горст наверняка кипел от ярости — на колдуна, на горожан, на подчиненных, полезших вперед — но показать разобщенность было бы большой ошибкой, так что жестом он приказал Марку и Клементу присоединиться к Юджину.
— Давайте разойдемся миром, — продолжал Горст увещевания. — Нет причин проливать кровь.
— С дороги! — прорычал бородач.
Джанбер медленно потянул кинжал из ножен. Бормотание трактирщика стихло: бедолага почуял скорую развязку и предпочел сбежать через кухню.
Дело непременно кончилось бы кровопролитием — но шум толпы, собравшейся на улице, вдруг стих. Бесцеремонно отодвинув сторожившего двери громилу, в трактир, опираясь на сучковатую палку, протиснулся старик в серых залатанных одеждах.
— Что ты делаешь, Орич? — спросил он.
Пусть старик и выглядел так, будто скоро рассыплется — силы в его голосе хватило бы на десятерых. Лицо его было вымазано красной глиной: так делали все жрецы Плачущей. Слезы, обильно текущие из их глаз во время обрядов, оставляли на этой кровавой маске причудливые следы.
— Мы решили… — неуверенно начал бородач.