Карел облизнул пересохшие губы. Картина жуткой смерти Горста по-прежнему стояла у него перед глазами, но сейчас он завидовал сержанту. Все же тот умер быстро, а что ждало его, кроме мучений и бесконечного ужаса?
Чумными големами родители пугали непослушных детей, проповедники — неблагочестивых адептов. В прежние времена верили, что големы — земляные ящеры из глины и камня, ни живые, ни мертвые — родились из сожженных пальцев Темного бога, когда тот пытался украсть с небосвода Солнце и потерпел неудачу; они пожирали чужую плоть, чтобы обрести собственную и вместе с ней — невообразимое могущество.
Големы росли медленно, потому до чумы их особо и не боялись; а, может, и сами големы тогда были другими, слабыми и мелкими.
Но во время черного мора живые не успевали хоронить мертвых, как подобает — оттого пищи отпрыскам Темного стало, сколько угодно. Подросшие големы задирали скотину, нападали на людей и становились все сильнее. Болезнь несла смерть, а чудовища — которых теперь называли не иначе, чем чумными големами — воплощали собой ее ужас; все то, что простому человеку чуждо и отвратительно, перед чем он беспомощен и беззащитен, непостижимое его уму.
За пять лет после того, как мор отступил, колдуны на службе короля истребили почти всех големов: уцелевшие чудовища попрятались в глухих местах и впали в спячку. Все, да не все…
Обычный чародей мог только убить тварь, но чернокнижники — иное дело: считалось, что те могут подчинить голема и поставить себе на службу.
Возможно, подумал Карел, тварь уже тут, притаилась совсем рядом?
Карел никогда не видел чумного голема — но воображение услужливо рисовало картинки, и чем дольше он лежал в тишине и в темноте, тем они делались жутче. В полубреду ему мерещился шлепающий топот лап по земляному полу, зловонное дыхание и склизкий тонкий язык, тянущийся к нему, едва не касающийся кожи…
Иногда над головой раздавались шаги, приглушенные голоса, и в такие мгновения Карел готов был разрыдаться от облегчения и взмолиться о пощаде. Уже не гордость — лишь память о выкаченных глазах сержанта Горста, о том, как жадно моховое покрывало впитывало алую кровь, останавливало его. Он не мог, не смел утратить честь и сдаться!
Невероятным усилием воли Карел заставлял себя шевелить немеющими кистями в попытках ослабить веревку. Кожа на запястьях давно истерлась в кровь, когда узел стал как будто чуть поддаваться. Но все старания пропали втуне: наверху заскрипели половицы, громыхнула крышка погреба — и по глазам ударил мучительно яркий свет.
Карел зажмурился, а когда он вновь открыл глаза, крышка была уже закрыта. Джанбер с масляной лампой в руках стоял рядом с ним, беспомощно распластанным на полу.
— Ты меня слышишь? — зачем-то спросил колдун.
Карел сделал вид, что оглох. Слюны в пересохшем рту не было, так что он прокусил себе губу и, когда колдун наклонился — плюнул кровью ему в лицо. Попал. Но Джанбер лишь невозмутимо утерся рукавом.
— Ты зол: это хорошо. — Колдун снова наклонился к нему. — Это значит, ты сумеешь сделать то, что нужно. Слушай внимательно, Карел Келм, и не ошибись в выборе. Твои товарищи мертвы, но ты жив. Ты сможешь отомстить.
«Что он несет?!» — Карел отодвинулся назад, чтобы лучше видеть, но лицо Джанбера осталось в тени.
— Надеюсь, ты умеешь с этим обращаться. — Колдун достал из-под плаща самострел Юджина и положил на землю рядом с собой. — Сейчас я уйду, но перед тем — перережу твои веревки. Выжди тысячу ударов сердца и выходи следом. Как окажешься снаружи, иди на голубой свет. Кроме меня, там будут еще трое. Подкрадись как можно ближе и, когда свет станет белым — убей Ричарда. Целься ему в затылок. Отомсти! Но помни: если промахнешься — или застрелишь меня — Лемен и Ядвига развесят по елкам твои кишки и заставят тебя любоваться. Эти двое знают толк в таких украшениях.
— Зачем тебе?!… — прошептал Карел. Слова цапали горло.
— Отомстить. — Колдун выше поднял лампу, и Карел увидел, как его рот исказила жуткая ухмылка. — Один я не справлюсь со всеми тремя. Не попадись, Карел; и не допусти ошибки. А если все же потерпишь неудачу — используй это. — Он показал, зажав двумя пальцами, что-то похожее на спелую виноградину и сунул в нагрудный карман кареловой куртки. — Смерть от яда будет болезненной, но милосердно быстрой в сравнении с тем, что тебя ждет, если ты попадешь Ядвиге в руки.
Несколькими движениями ножа колдун разрезал путы, встал, отряхнулся и ушел.
Карел был слишком растерян, чтобы сразу броситься в драку — даже если б в этому был смысл и затекшие конечности согласились повиноваться. Осторожно он перевернулся на спину, бесшумно шевеля руками и ногами, разгоняя кровь. И принялся отсчитывать удары.
Оказавшись снаружи, Карел жадно напился из лошадиной поилки воды и огляделся. Лес, который днем казался чахлым и неприглядным, было не узнать: ночь совершенно преобразила его. В шевелении уродливых, корявых деревьев чувствовалась сила и угроза.
«Куда мне бежать? — с тоской подумал Карел. — Я не знаю, как выбраться из этой зачарованной чащобы. Король меня приговорил. Даже если проберусь в горы — не найду ничего, кроме могил и камней, буду волком бродить среди руин, пока не подохну…»
После жуткой темноты погреба ему хотелось жить сильнее, чем когда-либо прежде со времен мора; но теперь для него не было иного пути, чем разменять жизнь на месть.
Далеко в лесу виднелся голубой огонек, и Карел пошел на него, словно мотылек на пламя светильника.
Глубокий мох скрадывал звуки шагов, но сухой ельник так и норовил вцепиться в лицо и в одежду, задержать, остановить, выдать. Карел шел медленно и аккуратно, с благодарностью вспоминая усвоенную в детстве науку: они часто охотились вдвоем с отцом, а слух горного кабана был чутче слуха занятых своим делом колдунов — во всяком случае, Карел очень на это надеялся.
Огонек понемногу приближался; вскоре уже Карел мог разглядеть большую поляну и выложенный камнями круг с ямой по центру, из глубины которой лился свет. Колдуны сидели напротив друг друга, молча и неподвижно. Тут же, в кругу, лежали сваленные в кучу тела, люди и лошади вперемешку. Словно после битвы. Но на неприметной лесной поляне вершилась не битва, а нечто непостижимое и отвратительное…
Лишь иногда, в полнолуние, големы просыпались и выбирались из-под земли, чтобы напасть на невезучего путника; но чары могли пробудить чудовище и в другой день.
Содрогаясь от омерзения, Карел подобрался ближе и присел за деревом, бесшумно взвел самострел — «спасибо, Юджин, что ухаживал за ним, как надо!» — и прицелился в затылок Ричарда. Джанбер сидел напротив с полуприкрытыми глазами; женщина по правую руку, лысый колдун — по левую руку от него. Льющийся из ямы голубой свет пульсировал и лужей растекался по земле. Ярким языком свет облизывал мертвые тела, а потом вдруг одно из них дернулось, перекатилось — словно покойник попытался встать — и сгинуло в яме.
Карел возблагодарил всех богов, что не разглядел, кто именно это был.
Когда яма забрала лошадь и за ней — следующего мертвеца, из-под земли послышался гул: тихий, еле уловимый, от которого стыли внутренности.
Карел беззвучно молился и смотрел на затылок Ричарда. Мертвые тела одно за другим исчезали в земляной утробе.
Карел молился и смотрел.
А потом содрогнулась земля, свет вдруг стал ослепительно-белым; и Карел выстрелил.
Руки не подвели: стрела пробила череп Ричарда прямо над линией коротко остриженных волос. В тот же миг Джанбер пришел в движение; точным взмахом кинжала он развалил лысому колдуну горло от уха до уха. Лысый завалился на бок, но с женщиной вышла заминка. Змеей ускользнув от следующего удара, колдунья вскинула руки к лицу. С пальцев ее сорвалась голубая вспышка, ударившая Джанбера в левое плечо.
Того швырнуло на землю.
— Салебский ублюдок! — выкрикнула колдунья. — Ты помешался?!
Уцелевшей рукой Джанбер бросил ей в глаза горсть земли и мха и выиграл мгновение, чтобы вновь подняться на ноги. Следующая вспышка устремилась к нему — но отскочила назад, словно мяч для игры в руф, и ударила женщину в лицо. С нечеловеческом криком она рухнула наземь и больше не шевелилось.
Гул прекратился, свет над ямой потускнел и снова стал голубоватым.
Джанбер, держась за плечо, тяжело осел на землю. Карел перезарядил самострел и прицелился.
— Попробуешь напасть на меня или сбежать — и я убью тебя, — сказал Джанбер. Голос его чуть дрожал от сдерживаемой боли, но вряд ли колдун блефовал: расправиться с Ядвигой рана ему не помешала. И пусть трое убитых внушали Карелу лишь ужас — то, с каким равнодушием колдун расправился с бывшими соратниками, вызывало отвращение.
— Ты все равно меня убьешь, — сказал Карел. — Так какая разница?
— Ошибаешься: я помню добро. — Джанбер вряд ли мог видеть его за деревьями, но смотрел в точности на него. — Жизнь в обмен на помощь, Карел. Мне казалось, мы договорились.
Карел посмотрел на стрелу, торчащую из черепа Ричарда. Одному негодяю он отомстил — но, думая об этом, не чувствовал ни облегчения, ни удовлетворения. Вообще ничего не чувствовал.
— Если же ты вдруг сумеешь убить меня первым, — продолжил Джанбер, — голем обретет свободу, а сейчас он гораздо сильнее, чем раньше. Так что не глупи.
Колдун врал. Или не врал. Проверить не было никакой возможности.
— Не думай, что я верю тебе, — сказал Карел, опуская оружие. — Но я хочу знать, что происходит. Почему погиб Горст и остальные. Ради чего все эти смерти. Помощь в обмен на правду: как насчет такого, колдун?
— У меня выбор немногим больше, чем у тебя, — сказал Джанбер. — Можешь войти в круг: сейчас ритуал остановлен.
Вблизи рана колдуна выглядела хуже, чем издали: в его плечо и грудь под ключицей будто воткнули полдюжины раскаленный ножей; из-за ожогов кровь из нескольких глубоких ран сочилась слабо — и все же ее было много. Карел разрезал плащ лысого чернокнижника на полосы и наложил повязку.