Сегодняшний день не стал для меня исключением в плане мазохистских пыток: едва выйдя из универа, мои глаза настырно отыскивают в толпе фигуру Егора, который стоит, словно статуя, и не отрывает взгляда от асфальта. Уже целую неделю я специально ставлю свою машину подальше от его, потому я, конечно, сильная духом, но выдержка у меня отнюдь не железная. Я знаю, что искренне злюсь и обижена, но в груди предательски щемит каждый раз, как вижу выражение его лица — будто весь мир схоронил.
Когда подхожу ко входу в УВМ, уже издали замечаю маячившего у окна Демьяна — словно часовой на посту. Он тут же машет мне рукой, зовя к себе, и у меня даже в мыслях нет сопротивляться. Вот только к тому, что произошло дальше, жизнь меня подготовить не успела совершенно.
Едва появляюсь в поле его зрения, как Демьян буквально втаскивает меня в кабинет, захлопывая дверь и прижимая к ней спиной. Его руки упираются в деревянную поверхность с обеих сторон от моей головы, в то время как я каждой клеточкой тянущегося к нему тела чувствую исходящий от него жар. Правда, справедливости ради стоит отметить, что на его близость отвечало только тело; мне же самой внутренне было крайне некомфортно — хоть я и Егор не вместе и вряд ли когда-то будем, мне казалось, что я таким образом его предаю.
Хотя с некоторых пор его вообще не касается моя личная жизнь.
И всё же от происходящего у меня перехватило дыхание — отнюдь не в романтическом смысле. Мне просто хотелось, чтобы дверь за спиной растворилась, и я смогла отойти от Стрельцова на безопасное расстояние. Но с другой стороны, ведь это я подпустила его слишком близко, дала надежду на то, что мы можем стать чем-то большим, чем простое прикосновение к плечу или сжатие ладони, так что теперь нужно отвечать за последствия.
Каким-то чудом выворачиваюсь из-под его руки и отхожу к окну, хотя это выходит с трудом — у меня мелкой дрожью заходятся колени.
— Оля… — слышу за спиной тихий голос Демьяна, от которого бегут мурашки и усиливается чувство вины. — Что не так?
Его горячие ладони обхватывают мои плечи, удерживая в надёжном капкане, который я так любила за его безопасность, но сейчас от этого простого прикосновения внутри разливалась паника.
— Всё не так, Дим, понимаешь? — кусая ногти, отвечаю. — Я как будто использую тебя, чтобы вычеркнуть из памяти того, в кого по-настоящему влюбилась.
Его хватка на мох плечах усиливается.
— Не помню, чтобы я возражал против этого, — шепчет он в мои волосы и утыкается лицом в затылок. От его горячего дыхания сводит скулы. — Ты же знаешь, что нравишься мне, так в чём проблема?
Качаю головой, роняя тихие слёзы.
— Я так не могу.
Демьян тяжело вздыхает, отпускает меня и отступает.
— Прости, просто мне показалось… Неважно. — Ещё один тяжёлый вздох. — Можешь идти работать.
Незаметно смахиваю со щёк влагу и выскакиваю в безлюдный коридор, чтобы через минуту материализоваться в своём отделе. Вот только на работе сосредоточится не получается, потому что голову разрывает от мыслей о том, правильно ли я сделала, что отшила Демьяна. Быть может, это с ним я смогу создать нормальную семью и стать счастливой?
Перед глазами тут же появляется лицо Егора, и я понимаю, что с Демьяном никогда не получится семьи — хотя бы потому, что он не Корсаков.
Не помню, как доработала четыре часа — помню только, что мимо коридора, где находится кабинет Демьяна, я прошмыгнула на цыпочках, чтобы у него не возникло желания сделать ещё один дубль.
Бабулина квартира встречает меня мёртвой тишиной — настолько мёртвой, что я не слышу даже мерного гудения мотора холодильника, который обычно раздражал, но сейчас я отдала бы всё, лишь бы его услышать. Не включая свет, обвожу глазами квартиру и представляю, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь — словно крот в подземелье.
И постоянно одна, потому что в личной жизни как в том анекдоте про банкет: то, что предлагают — не беру; то, что хочется — далеко находится; приходится делать вид, что не голодна.
Пару минут так и стою в темноте, упиваясь собственной безысходной болью, а после решаю принять душ и расслабиться перед какой-нибудь комедией с Джиммом Керри; а о том, что со мной будет дальше, я подумаю завтра.
Едва успеваю натянуть домашние вещи, когда раздаётся тихий стук в дверь. Мозг отмечает, что для дружеских визитов уже довольно поздно, да и друзей, которые захотели бы меня навестить, у меня пока нет. Почему-то без всяких задних мыслей, не думая о том, что это может быть опасно, открываю замок и распахиваю двери настежь.
Волосы встают дыбом на затылке, когда я натыкаюсь на пятерых парней, заполнивших собой всё свободное пространство лестничной клетки. Что-то едва уловимо знакомое есть в их лицах; правда, я об этом тут же забываю, стоит мне столкнуться взглядом со знакомыми песочными глазами, которые уже полторы недели преследуют меня во снах.
Едва наши взгляды скрещиваются, Егор тут же падает на колени, лишая меня дара речи, и опускает голову вниз, не давая мне возможности оценить выражение его лица.
Это такой изощрённый розыгрыш с его стороны?
Окидываю взглядом его друзей, но на их лицах застыл полнейший шок похлеще моего, так что розыгрышем здесь не пахнет.
Тогда чего он хочет? Прощения?
За секунду внутри проносится тысяча всевозможных эмоций, потому что мне одновременно хочется убить его, поцеловать, пожалеть и снова убить. Егор не шевелится и не поднимает головы; его поза выражает полнейшую скорбь, если я хоть немного разбираюсь в человеческом поведении.
Чувствую внутри боль, которая растекается по грудной клетке, бьёт под дых и заставляет слёзы собираться потоком в уголках глаз. А потом Корсаков поднимает голову, и внутри меня словно что-то ломается, потому что в его глазах плещется точное отражение моих мучений. Наверно именно это заставляет меня поверить в его искренность: язык может лгать сколько угодно, но глаза — никогда.
Буквально вцепляюсь пальцами в предплечья парня и тяну его вверх, поднимая с колен; мне всё ещё хочется ударить его, но и желание обнять никуда не делось, так что я просто прячу руки в карманах пижамных штанов.
— Ты ведь теперь не отцепишься, верно? — недовольно ворчу, хотя на самом деле готова рыдать от облегчения: если он по прошествии стольких дней всё ещё думает о том, как попросить прощения, может, ещё не всё потеряно.
Егор качает головой, и моё сердце предательски трепещет — совсем не так, как от близости Демьяна. Отхожу чуть в сторону, освобождая проход, и киваю в сторону коридора.
— Заходи.
Лицо Корсакова начинает светится как новогодняя ёлка, и я отчаянно подавляю улыбку, которая хочет растянуть мои губы, потому что Егор не должен знать о том, что, несмотря ни на что, я безумно скучала по нему.
Правда, светится оно недолго: едва его взгляд падает вглубь дома, по лицу парня пробегают чёрные волны.
— Эта сука тоже здесь? — с ненавистью спрашивает он.
Он не называет имени, но я чисто интуитивно понимаю, о ком именно он говорит, хотя понятия не имею, как он узнал о близняшке, которая подставила меня.
— Мы больше не общаемся.
И это чистая правда, хотя от этой правды глупый орган в очередной раз обливается кровью.
— Эй, а как же я? — возмущается один из друзей Егора. — Или свою проблему разрулил, а дальше — хоть трава не расти?
Из этой небольшой реплики делаю вывод, что не только у Егора проблемы в личной жизни; очевидно, мальчишки слегка выпили и решили устроить рейд по квартирам, чтобы совместными усилиями выбить себе прощение. Мне смешно наблюдать, как Корсаков разрывается между тем, чтобы заскочить ко мне и помочь другу, и явно не знает, что выбрать.
— Иди, потом вернёшься. Я подожду, — милостиво предлагаю решение. — Кажется, действительно настало время для серьёзного разговора.
Егор очень внимательно смотрит в мои глаза, словно ища подтверждение моим словам, и очень хочет не то дотронуться до меня, не то поцеловать, но в итоге сжимает руки в кулаки и просто кивает. Провожаю его глазами до тех пор, пока вся компания не скрывается на лестнице, и только после этого возвращаюсь в квартиру. Прислоняюсь лбом к деревянной поверхности входной двери и пару минут просто пытаюсь переварить увиденное. Грудь по-прежнему рвёт от противоречивых эмоций.
Разве можно одновременно любить и ненавидеть?
Мне очень хочется быть с Егором, но разве он сможет сказать мне что-то, что перевернёт мой мир с ног на голову и заставит по-другому посмотреть на ситуацию?
Вряд ли.
Выходит, лучшее, что мы можем сделать — это разойтись… друзьями.
Плетусь обратно в гостиную, чтобы до возвращения Егора получить очередную порцию кусачего жжения в груди, понимая, что выбрала для просмотра комедию, которую мы с сестрой всегда смотрели вместе. Рука сама тянется к телефону, но я тут же одёргиваю её: только после того, как я сказала Егору, что мы с Яной больше не общаемся, я осознала в полной мере, что мы действительно отдаляемся друг от друга. Возможно, это не было бы так болезненно, если бы мы были просто сёстрами, может даже с разницей в пару лет. Но когда ты имеешь близнеца, будь готова к тому, что долгий разрыв с ним приведёт к потере сна и частенько — к отсутствию аппетита.
Совершенно залипаю на том, как пузырится мороженое в моей кружке, приправленное Кока-Колой, но отвлечься не могу, потому что меня трясёт от мысли, что мне придётся провести некоторое время в непосредственной близости от Егора. А стоит только представить, что я должна как-то сказать ему о том, что нам, как в лучших традициях российской мелодрамы, нужно остаться просто друзьями, и при этом не выдать с головой своих истинных чувств, в горле застревал комок размером со спутник Плутона.
От вновь раздавшегося стука в дверь вздрагиваю, но оттягивать разговор и в мыслях нет; Корсаков тяжело дышит, будто на мой десятый этаж поднимался не на лифте, а по лестнице бегом. Я открыла было рот, чтобы спросить его об этом, но так и не произнесла ничего вслух, потому что меня бесцеремонно заткнули.