– Возможно, блюдо отравили. Он всегда ходил по краю. Но в чем твой интерес?
Он снова понизил голос.
– Я сочинил кое-какие любовные оды и письма.
– Да? А Анна знает?
– Очень смешно, братец. Не от своего имени. И это было большой ошибкой. Сначала я думал, что просто потакаю прихотям знатных особ. Что-то вроде любовной игры, если хочешь. Я добросовестно писал эти оды, полагая, что они нужны для того, чтобы добиться расположения некой молодой леди, фрейлины при дворе, которой милорд Эссекс хочет овладеть.
Шекспир понял, куда он клонит.
– Но случилось нечто, что заставило тебя передумать.
Брат кивнул.
– Совершенно случайно я узнал, для кого они предназначались. Я был в картинной галерее в Эссекс-Хаус с милордом Саутгемптоном. Там были и другие, включая миледи Рич. У нее была одна из моих од, запечатанная и готовая к отправке. Она помахала бумагой у меня перед носом и озорно произнесла, что мои медовые слова способны любую уложить к мужчине в постель, а затем ее посыльный, который пришел за посланием, спросил: «Еще одно для господина Морли в Шрусбери-Хаус, миледи?» Она посмотрела на него так, словно с радостью бы отрезала ему член и заткнула бы им его глотку, чтобы тот замолчал. Я притворился, что ничего не слышал.
Шекспир стоял, словно пораженный молнией.
– Что скажешь, Джон? Ты же знаешь, что за молодая леди обитает в Шрусбери-Хаус? – Уилл заговорил еще тише, тревожным шепотом, приблизившись к уху брата вплотную. – Молодая леди с претензией на трон, кое-кто даже называет ее первой в очереди на престол.
– Уилл, я прекрасно знаю, кто проживает в Шрусбери-Хаус. Поверить не могу, что ты впутался в подобную историю.
– Да говорю же тебе, я думал, что это – просто пикантная дерзкая игра.
– Ты даже не представляешь, насколько это опасно. – Теперь Шекспир был зол и отчаянно беспокоился за жизнь своего брата. Он написал для Эссекса стихи, чтобы тот соблазнил Арабеллу Стюарт. Это было равносильно предательству. Было нетрудно догадаться, что этот Морли и есть тот самый шпион, которого Уолсингем приставил к Арабелле, чтобы присматривать за ней. Если это так, значит, он уже переметнулся к агентам Эссекса и передает его письма страсти этой впечатлительной девушке.
– Конечно, я понимаю, что это опасно, – раздраженно произнес Уилл. – Поэтому-то я и рассказал все тебе. Тебе нужно вырваться из этого круга, как и мне. Должен тебе сказать, что я знаком с этим Кристофером Морли, которому отправляют письма Эссекса. Он бывал в Саутгемптон-Хаус, робко строя глазки милорду. Джон, этот Морли – настоящая отрава. Чистый яд. Считает себя поэтом, да только куда ему. Чутье говорит мне, что ему нельзя доверять. Невозможно угадать, на чьей он стороне.
Шекспир стиснул зубы. За годы работы на Уолсингема он встречал множество подобных людей. В мире тайных агентов на них всегда был спрос; эти люди продавали секреты и той и другой стороне. Но зачем Уилл водит дружбу с подобными людьми? Путаться с лицемерами он бы не стал.
– Черт возьми, – только и сказал он.
– Джон?
– Уилл, не волнуйся за меня, подумай о себе. Ты не знаешь этого мира. Что если твои стихи окажутся у этого господина Морли? Что если он использует их для своих целей? Хуже, если они окажутся у Арабеллы и об этом узнают. Эти твои любовные вирши могут привести тебя на эшафот. Ты – в опасности. Никому больше этого не рассказывай. И даже виду не подавай кому бы то ни было из окружения Эссекса, что все знаешь. Делай вид, что ты в неведении. От этого зависит твоя жизнь.
Джек Батлер был сильным человеком, но веревки, которыми он был привязан к стулу, оказались весьма прочными. Он слышал лишь крики прибрежных птиц да лай собак в отдалении. Он понятия не имел, сколько он находится здесь, в этом всеми забытом месте. Часы превращались в дни, а боль – в онемение.
Батлер взглянул на кровавое месиво, которое когда-то было его руками. Ему казалось, что они перестали быть частью его тела.
Его схватили, неподалеку от Даугейта, когда он возвращался от сэра Роберта Сесила, после чего ему задали только один вопрос: «Кто дал тебе письмо?» И больше ничего. Спросили только раз, а потом притащили сюда, привязали ко днищу телеги и принялись за свою дьявольскую работу.
Сколько еще пройдет времени, прежде чем они появятся снова – Слайгафф со своими скорняжными ножницами и Макганн с мечом из испанской стали?
– На очереди – твои шустрые ноги, – со смехом сказал Макганн.
Батлер содрогнулся. Горло пересохло. Он даже не мог закричать. Сколько еще он продержится и не скажет того, чего они от него добиваются, что зашифрованная записка была написана сэром Робертом Сесилом и предназначалась Шекспиру? Он был жив только благодаря молчанию. Он знал, что умрет здесь, и надеялся, что сможет одолеть боль. Только его надежда была тщетной. Никто не сможет вытерпеть подобное. Они услышат от него то, что хотят, даже если это приблизит его собственную смерть.
Шекспир бросился по улицам к реке, где протолкался к началу очереди у причала с криком «По делу государственной важности! Дело государственной важности!»
Лодочники, что взяли у него плату, оказались угрюмой парочкой мужчин средних лет, которые гребли, как не желающие работать ослы, что крутят мельничный жернов.
– Быстрей, – потребовал Шекспир, обращаясь к старшему из двух, седовласому ворчуну, чьи губы скривились так, словно он ожидал пришествия вечной зимы.
– Хотите быстрее – удвойте плату. И куда спешить? К концу лета мы все умрем от чумы.
– Ага, – поддакнул его товарищ. – Кроме благородных господ, джентри, да купцов, проклятье Господа на их белоснежные жизни. Все они разъехались по своим загородным поместьям и дворцам, чтобы вкусно есть и щупать чужих жен.
Это была лучшая часть из трех четвертей часа, сопровождавшихся бесконечным нытьем о бедственном положении Лондона и хитрости иностранцев, затем в знойной дымке на северной стороне реки возник огромный особняк Шрусбери-Хаус.
Он сразу же заметил, что все большие окна, выходившие на Темзу, закрыты ставнями. Шекспир заплатил лодочникам, что было положено, но чаевых не дал – что только усилило ворчание, – затем зашагал к боковой калитке, через которую он уже проходил в дом. Охранник узнал его.
– А, здравствуйте, господин Марвелл, – произнес он. – Боюсь, что вы разминулись с ее светлостью. Вчера днем она уехала в большой спешке.
– Куда?
– В Дербишир, сэр. В Хардвик-Холл.
– Леди Арабелла с ней?
– Да, господин.
– А слуги и учителя графини?
– Да, с ней отправляются почти все. Поедут партиями, в несколько приемов.
– Господин Морли с ними? Кристофер Морли, один из учителей.
Охранник пролистал пачку бумаг и пальцем пробежался по списку с именами, с трудом прочитывая их вслух.
– Джас. П., Том. Л., Матт. П. …а вот он, господин Марвелл. – Он передал бумагу Шекспиру. – Крис. М., учитель.
Что-то щелкнуло в разуме Шекспира. Крис. М.? А потом разом все стало на свои места, как нужный ключ в замке. Предостережение, пересказанное ему Кэтрин, то самое, которое передала ей Энн Беллами, озлобленная женщина, содействовавшая поимке отца Саутвелла: «Вас всех утопят в елее!»[9] Тогда это показалось бессмыслицей, но теперь в ее словах проступил какой-то смысл.
Была ли это лишь некая причудливая загадка, что-то вроде грубого юмора, который так нравился Ричарду Топклиффу? Значит, Топклиффу что-то известно, какие-то сведения, что он получил от информатора из Саутгемптон-Хаус.
Шекспир пошел прочь. Было ясно, что его брат безнадежно скомпрометирован. Шекспир глубоко вздохнул. Надо собраться с силами и вернуться в Эссекс-Хаус. У него назначена встреча с леди Рич. При мысли об этом его охватывала тревога, ибо он знал, что ему придется лгать, умалчивать и еще больше лгать, дабы пробраться в ближний круг Эссекса, чтобы наблюдать за графом со всеми его пороками с такого же расстояния, с какого он видел одного из ястребов сэра Роберта Сесила. А еще ему нужно найти свидетельство против Эссекса, которое не затронет его собственного брата и не приведет его на эшафот.
Глава 31
В своих покоях Пенелопа Рич совершала омовения. Она стояла обнаженной перед медной чашей на маленьком столе, а две горничные ей прислуживали.
Когда Шекспир вошел в комнату, служанки натирали ей руки и ноги тканью и кусочком мыла в форме шара. Ее грудь до сих пор сохранила прекрасную форму, несмотря на рождение шестерых детей, она даже не попыталась прикрыть ее. Пенелопа беззастенчиво взглянула на гостя.
– Входите, господин Шекспир, входите.
День был жаркий, но в очаге пылали ясеневые поленья и источали аромат брошенные в огонь травы.
– Эти травы оберегают от чумы, господин Шекспир. Доктор Форман говорит, что нужно жечь розмарин, лавр и можжевельник. Кроме того, он дал мне массу других советов, некоторым из них не слишком приятно следовать. Я не против того, чтобы нюхать и сосать апельсиновые и лимонные дольки, дабы предотвратить заражение, но я не переношу запах полыни в винном уксусе, и не смогу жевать чеснок и корень горечавки. По правде сказать, уж лучше смерть, чем это.
Шекспир неловко мялся у дверей. Никогда прежде он не видел такой комнаты. Ее спальня была убрана черными и золотыми тканями. Даже постельное белье было черным, как и украшенный изображениями кипарисов полог, что свисал с четырех резных дубовых стоек кровати.
– Воду, – крикнула она. Вбежал лакей с чашей чистой воды, заменив ей чашу с грязной мыльной водой. Служанки Пенелопы тут же принялись смывать с нее мыло, разливая воду по деревянному полу, затем промокнули остатки влаги большой сухой льняной простыней. Шекспир подумал, что Пенелопа – потрясающий образец женственности. – Принесите мне халат.
Служанка поспешно скрылась за внутренней дверью и быстро вернулась с расшитым серебряными и черными нитями длинным льняным халатом, который протянула своей госпоже. Пенелопа накинула халат и подвязала так, чтобы мягкие бугорки ее груди оставались на виду.