— Стой, оглашенные! — грубый голос прервал их перезвон. И только остались в тишине редкие звоночки, когда кони в тройке, еще не уставшие в беге, переступали недовольно ногами, гулко стуча копытами. — Доставил, барин, ваше степенство. Можно слазить.
— Пошли, — усмехнулся Давыд. — Полюбуешься.
Они вышли из табачного дыма избы на свежий, по-вечернему холодный воздух. Стали на низком крыльце, вглядываясь в приезжего.
Из ладной коляски молодцевато соскочил подбористый купец, в окладе черной бороды, с густыми бровями и гулким басом. Чистый армяк под красным кушаком, кипарисовая трость размером с хорошую дубину и серебряная цепь по всему животу.
— Здоров, Давыд, ваше высочество! — поклонился со смешком. — Как ужинали?
— Слава Богу! Куда путь держишь?
— На Москву, батюшка.
— Да ладно ли будет?
— Ишо как ладно-то! Ихний маршал, что ли, то Даву, то Дави иху мать, интересовался овсом для себя и ржицей для солдатиков. Хороший куш могу взять.
Алексею это было не интересно, он повернулся, толкнул дверь.
— Постой, Щербатой, — придержал его Давыд за рукав. — Или не признал?
— Поручик! — окликнул его купец. Нормальным офицерским голосом. — Не вежлив!
— Капитан Фигнер? — Алексей растерялся. Такой артистичности он даже от Сашки-злодея не ожидал.
— Подполковник! — заносчиво, со смягчающим смешком поправил его Фигнер. — Произведен.
— И что за маскарад?
— В самом деле, на Москву еду. На разведки.
— Вот так оказия! — смекнул Давыд. — Вместе бы вам и ехать.
— А тебе зачем?
Давыд коротко объяснил. Сашке это понравилось. Даже обрадовался. Он тут же распорядился и послал нарочного в свой отряд с точным наказом, кинув ему вслед:
— Да не спутай, дурак! Чтоб мундиры одного полка были!
В ответ ему — только затихающий вдали стук копыт.
Вошли в избу, щурясь после уличной теми, морщась от вольно плавающего от красного угла к порогу табачного дыма. Сашку тепло приветствовали, разогретые вином, отвели место за столом, наполнили глиняную кружку.
— Торговать метишься? — стали расспрашивать. — Купчина из тебя исправный. В убыток не торгуешь.
— Верно сказано, — не в шутку, а всерьез ответил Фигнер. — Я за каждого своего солдата не меньше десятка у врага беру. Всем бы так, давно уж изгнали бы бесов из пределов наших, а то и могилы их конями затоптали.
Алексей присматривался к нему. И все больше убеждался, что попутчик получается надежный. Неприятный человек, ночевать с ним под одной крышей, может, и не очень удобно, а вот рядом в бою, в походе, в любой беде — надежно и без опаски.
Буслаев, не сводя глаз с Алексея, все ближе к нему мостился, раз за разом меняя свое место на лавке. И, когда коснулся плечом плеча, судорожно шепнул, боясь отказа:
— Алексей Петрович, можно мне с вами? Обещались.
Алексей повернулся к нему, спросил удивленно:
— А почему нет? Вы, корнет, показали себя смелым бойцом, исправным офицером, достойным доверия.
Буслаев просиял и лихо опорожнил стакан, причмокнув последним глотком.
— Еще стакан, корнет, и придется вам остаться в эскадроне, вместо меня.
Буслаев поморгал, длинно выдохнул и согласно закивал. А у Алексея с Фигнером пошел разговор о деле.
— Первое требование, — говорил Фигнер, набивая трубку, — каждый в вашей партии должен говорить по-французски. И не только в тылу. Как надел чужой мундир, так свой язык враз запамятовал. Офицерам, Щербатой, особый наказ: помнить с первой минуты, что они рядовые, никаких вольностей. Французы до этого щепетильны весьма и внимательны.
Алексей соглашался, он и сам так же думал. Вот только как с Волохом быть? Ведь не отвяжется, одного без себя не отпустит. А по-французски всего два слова знает: «мусью» до «Бонапартий». Последнее слово непременно с прибавлениями уж вообще сугубо русскими. От такого француз с коня падает. И долго не встает.
… Ночь между тем вошла в свою середину, стала близиться к утру. Бравые гусары уже кое-кто улегся на свободной лавке, а кое-кто, без церемоний, на полу. Разговоры стали стихать, превращались в длинные зевки да короткие междометия.
— Скоро светать станет, — сказал Фигнер. — Задержался я из-за вас. Да не сетую. От души желаю, чтобы предприятие ваше как лучше удалось.
— Благодарю, подполковник.
— Ежели какая промашка случится, я вам один адрес назову. Там мои люди. Укроют, помогут. Можно им полностью довериться.
Алексей еще раз убедился, что Давыд хорошо ему подсказал.
— А кто такие?
— Поджигатели и мародеры, чернь.
— Что ж у вас, подполковник, с ними общего?
Фигнер взглянул на него внимательно.
— Общее у нас большое: ненависть к поработителю родины нашей. — И кроме внимания и строгости в его взгляде показалась Алексею глубокая тоска и скорбь.
— Однако не следует ли нам вздремнуть до света? — Фигнер сладко потянулся. Оглядел избу — не то что лечь, ступить некуда. — Пойдемте, поручик, я вас определю.
За его коляской громоздилась крытая фура. Фигнер откинул сзади полог.
— Постойте, засвечу.
Выглянул с огарком свечи.
— Пожалуйте, сударь. Не обессудьте, шелкового белья на постели не имеется.
Алексей забрался в фуру: целый склад хорошего товара. А в углу, с краю, тугая перина с подушкой в изголовье и громадная овчина одеялом.
— Прекрасно! А вы как же?
Фигнер беспечно повертел пальцами у виска.
— Не беспокойтесь. Я в коляске прекрасно отдохну.
Алексей лег, блаженно вытянулся, натянул на себя до подбородка пахучую овчину, закрыл глаза. Но сердце и голова его еще долго, несмотря на легкий хмель, оставались открытыми. И для непростых дум, и для тревожных чувств.
Утром прибыла из команды Фигнера еще одна фура.
Веселый, будто славно выспавшийся, Сашка вытащил Алексея на свет.
— Гляди, князь, — широким жестом указал: — Мой гардероб. Выбирай, что тебе по вкусу. В кирасирские полковники пойдешь? Красиво они одеты — не в бой, а на парад.
— Сколько у тебя кирасирских мундиров?
— С десяток наберется. Да вот кирас того числа нет.
— А каски?
— Тоже не всего хватает. Пошли смотреть.
Фура внутри — как хорошее хозяйство бродячего театра. Не в комках, не в кучах одежда — аккуратно висит на крючьях и гвоздиках. Тут же разложено оружие, посохи, шапки всех видов для всех сословий, сапоги простые, ботфорты, даже лапти.
— А это что? — удивился Алексей на изящные, разве что не шелковые женские туфельки.
— Хочешь примерить? — засмеялся Фигнер. — В ранце одного сержанта сберегались. То ли украл, шельмец, то ли на память о своей Жанночке носил за спиной. — А вот в этом, — он встряхнул монашеское облачение, — я целый отряд на взорванный мост направил. Они там замешкались, а их там уже мои молодцы дожидались. Однако к делу.
Отобрали полную обмундировку для семи человек.
— Не маловато? — засомневался Фигнер. — Хотя там и роты мало будет. Там не числом, там хитростью и умением брать надо.
Взгляд Алексея упал на богатый мундир, ярко расшитый да, по всему видать, ни разу не ношенный.
— А это что за павлиний хвост?
— Да кто же знает! Какой-нибудь маршал для парада в Москве пошил. Но вот не сберег.
— Давай-ка для счета. Я своего Волоха в него обряжу, все равно ведь не отвяжется. А в таком мундире к нему с вопросами не пристанут.
— Забирай. Мне такого добра не жалко. Веришь ли, князь, со всем этим маскарадом по своему простому мундиру скучаю.
Подумалось Алексею с сочувствием, что весь этот театральный маскарад нелегко дается русскому офицеру. Ломать свою природу, влезать в дремучую шкуру мужика, вороватого купца, попа-пьяницы, безропотно и подобострастно переносить дворянину побои и грубые оскорбления от наглого чужеземного капрала — есть большое потрясение для всей души и всего ума.
Да, не прост Сашка-злодей, темна душа его, плотно закрыт в нее вход даже близкому человеку. Восхищаясь его поступками и предприятиями, его легкой смелостью, легкомысленной отвагой, когда он проникает безмятежно в самые штабы противника и беспрепятственно выходит из них с большими ценностями в виде документов и сведений, доставляет их с не меньшей опасностью в главную квартиру — никто не задумывается: а чего это стоит и что за сила движет его на такие подвиги?
…Солнце над лесом поднялось, воздух потеплел. Партия Щербатова была готова к выступлению. Фланкером в ней вольно раскинулся в седле есаул Волох в павлиньем мундире французского маршала.
Вышел на крыльцо бессонный и свежий Давыд с трубочкой в зубах, в белой исподней рубахе, кудрявый и задорный. Осмотрел строй, усмехнулся:
— Доглядайте, ребята, чтоб к своим же в лапы не попасть. Пощады тогда не ждите. Такая у меня реляция. Ну, однако, с Богом. — Перекрестил строй.
Тронулись. Авангардом — отряд Щербатова, арьергардом — купеческий обоз Фигнера.
«Москва! Она, долгожданная, встретила нас не ласково. Едва мы вступили в предместье, как вдруг прямо на мосту нам дорогу заступили какие-то негодяи с убийственными рожами, вооруженные кто ружьями, кто толстыми пиками, кто просто вилами. Они все были пьяны и потому безрассудно отважны. Возглавлял этот сброд старый великан в овчинном полушубке, стянутом кушаком, в овчинной же бесформенной шляпе. Его длинные седые волосы, выбиваясь из-под овчины, развевались на ветру, густая белая борода висела до пояса. Он держал в сильных грубых руках вилу о трех зубьях и напоминал всем своим видом грозного царя морских вод.
Не говоря худого слова, он гордо двинулся на нашего тамбурмажора. Видимо, его парадный позолоченный мундир заставил разбойника принять его за важного генерала или за самого императора. Удар! — вила с тремя блестящими зубьями пошла вперед, но бравый тамбур уклонился и отбил ее своим жезлом. И как я оказался к “Нептуну” в близости, то нанес ему эфесом сабли удар в лицо как кастетом. Разбойник отлетел в сторону, налег спиной на перила и, не удержавшись, рухнул в воды московской реки. Вернувшись, так сказать, в свою стихию. Перегнувшись, я долго смотрел ниже моста по течению. Лишь раз или два мелькнула над водой его овчинная шапка, и он исчез, как я полагал, навсегда.