зволить себе впасть в такое состояние, если я собиралась помочь сестре. Поэтому пришлось заставить себя изгнать тревогу из серого вещества и поклясться, что буду проверять кости всякий раз, как представится возможность, не делая мрачных выводов, пока к тому не будет веского повода.
Тем не менее, сколько бы раз я ни проникала в комнату костей под тем или иным предлогом, мне так и не удалось поймать ее сигнал.
– Половине историй не верь, – сказала мне Прозор, когда мы смотрели из иллюминатора на приближающееся веретено Тревенца-Рич. – И оставшееся тоже подели на два. Это просто место, вот и все. Не худший и не лучший из миров, и на каждое состояние, которое тут сделали, приходятся два или три, которые потеряли.
– Говорят, он очень старый.
Она глубокомысленно кивнула, как будто услышала нечто невероятно мудрое:
– Да что ты.
Я не спасовала. Я прочитала о Тревенца-Рич все, что смогла, я брала книги взаймы и расспрашивала остальных космоплавателей.
– Это веретенообразный мир. Вот как такие штуки называются. Он движется по очень странной орбите, такой нет ни у какого другого мира. На протяжении одного витка он часть времени перемещается сквозь основное Собрание, а потом уходит в Пустошь и недели или месяцы проводит вдали от обитаемых мест. И никто точно не знает, как такое могло получиться.
– Но ты уже подхватила несколько теорий.
– Некоторые говорят, что он был сбит с изначальной орбиты во время одной из старых войн, еще в период ранних Заселений. Другие считают, что это искусственный мир, более древний, чем Раскол, и десять миллионов лет назад, когда из прочего мусора соорудили миры Собрания, его оставили на прежней орбите. А еще кое-кто убежден, что это корабль, а не мир, и он тут застрял.
– Довольно странный корабль, парусов-то нет.
– Он был не таким, как наши корабли. Он должен был отправиться гораздо дальше, за пределы глубокой Пустоши, в огромное темное море Вихря. Но вспыхнул мятеж, экипаж испугался при мысли о предстоящем путешествии, и вот теперь он дрейфует здесь, навсегда отрешенный от торговли и общения с другими мирами.
– Навсегда отрешенный от торговли и общения с другими мирами, – повторила Прозор высоким, взволнованным голосом, передразнивая меня. – Ты и в самом деле проглотила не одну библиотеку.
– Я просто хочу знать, Прозор.
– Ну ладно, за твои старания вот тебе четвертая теория. Да, это корабль, который должен был пересечь Вихрь, но здесь конец его пути, а не начало. Так началось одно из Заселений. Не наше, потому что Тревенца-Рич уже был на своем месте, известный по предыдущему Заселению, просто под другим названием, – и, видимо, не то, что было до нашего. Но так или иначе, одно из Заселений началось, потому что корабль, полный людей, наткнулся на эти пустые миры и начал их осваивать, в точности как это сделали мы.
– Так ты в это веришь?
– Нет. В основном я верю в то, во что мне велят верить, а прочее додумываю сама, пользуясь собственными двумя лампами и серым веществом промеж ушей. Тревенца-Рич не такой уж старый. По окнам видно, по стеклу. Нельзя существовать миллионы лет и остаться таким блестящим, если у тебя нет поля-шарльера. На самом деле его возраст, скорее всего, составляет лишь пару Заселений, а то и меньше, и Пределу здорово повезло, что он так долго продержался.
Теперь я знаю еще кое-что и могу подтвердить, что Прозор была права насчет везения. Веретенообразные миры встречаются редко: возможно, те, что существовали раньше, не дожили до нынешнего Заселения. Из тех, кто дожил, нет двух одинаковых. Но все они имеют одну и ту же форму, которая напоминает два конуса, соединенные основаниями, с длинными треугольными окнами, идущими от самой толстой части к противоположным концам. В веретенообразных мирах нет поглотителей, поэтому сила тяжести в них возникает за счет вращения вокруг своей оси. Поскольку в узких частях она не такая, как в середине, можно выбирать, где тебе условия больше по нраву. По этой же причине кораблям проще приходить и уходить из портов на обоих концах. В тот первый раз, когда я увидела Тревенца-Рич, я не могла поверить своим глазам: корабли, роившиеся вокруг него, выглядели крошечными мухами. К тому времени они уже втянули паруса, как и мы, и ползли на ионных, пока не освобождалось место в каком-нибудь доке.
Наша очередь как раз приближалась, когда ко мне с Прозор подошел Джастрабарск. Мы сели друг напротив друга за столом в камбузе «Куртизанки».
– У меня здесь дел по меньшей мере на неделю, а то и на две, если нам понадобится больше ярдажа, чем здешние поставщики смогут предоставить в кратчайшие сроки. Я намерен вас предупредить, прежде чем мы отчалим, но, если вы уйдете далеко от порта, не могу обещать, что сумею это сделать вовремя.
– А вы собираетесь пройти мимо Мазариля? – спросила я.
– Нет, у нас есть целая вереница шарльеров, которые надо вскрыть, как только разберемся с ярдажем. Но недостатка в кораблях, которые идут в ту сторону или хотя бы приблизительно в том направлении, у тебя не будет. Здесь полным-полно разумников, которые мне обязаны, и я точно смогу организовать для вас обеих бесплатный проезд.
– Сама разберусь, – решила я. – Но за предложение в любом случае спасибо.
– Вижу, ты не стала принимать зелья Меверонс, Фура. Я тебя за это не виню, но будь готова к странным взглядам, когда покинешь порт.
Я пожала плечами:
– Неужели никто раньше не видел светлячка?
– Светлячок – это не самое странное. Странно, что тебе на него, похоже, плевать. Ты его почти приветствуешь и носишь как знак отличия. – Он достал два маленьких мешочка и положил на камбузный стол. – Ваша доля. Надеюсь, я рассчитал справедливо.
Судя по ощущениям, в моем мешочке было шесть-семь пистолей. Даже если они были малого достоинства – а я в этом сомневалась, потому что Джастрабарск и Ракамор считали друг друга одинаково честными людьми, – столько денег сразу я еще ни разу в жизни не получала. Я задумалась о том, позволяет ли этикет развязать шнурок и заглянуть внутрь, но последовала примеру Прозор и ничего подобного не сделала.
– Береги эти деньги. Прозор в напоминаниях не нуждается, но тебе скажу: в Тревенца-Рич не очень-то хорошо обстоят дела с охраной правопорядка. Если кто-то украдет этот кошель до того, как ты успеешь сдать его в банк ползунам, с тем же успехом ты могла остаться дома.
– Я о ней позабочусь, – сказала Прозор, запихивая свой кошель во внутренний карман. – Впрочем, она и сама не лыком шита.
– И еще кое-что, – произнес Джастрабарск.
Он вытащил из кармана пистоль и положил на стол. И ничего не сказал – просто сидел несколько секунд, давая нам обеим время вытаращить глаза на кругляш и попытаться угадать его ценность. Штуковина была того же размера и толщины, что и любая другая, но по плотному узору из пересекающихся полос на поверхности я поняла, что это один из самых ценных пистолей, которые мне доводилось видеть.
– Думала, нам уже заплатили, – сказала я.
– Я не могу уговорить вас остаться на моем корабле, – сказал он, нарушив собственное молчание, когда пистоль произвел достаточный эффект. – Но мне все же хотелось бы, чтобы вы обдумали это предложение. Вы можете целый год путешествовать на любом корабле, взломать дюжину шарльеров, но столько денег не заработаете. Он ваш, в обмен на простую вещь.
– И какую же? – спросила Прозор.
– Информация. Если одной из вас она известна, та, кто ею поделится, может забрать пистоль себе. Если хотите его разделить, можете поведать нужные мне сведения вдвоем.
– О каких сведениях речь? – спросила я.
– Вы работали на Ракамора. В твоем случае, Фура, это продлилось недолго, но ты была его чтецом костей, и он должен был быстро посвятить тебя в свои тайны. А вот ты, Прозор, побывала с ним во многих мирах и шарльерах. Я знаю, что тебе известно про Клык.
Она не отвечала ему несколько секунд, и я, конечно же, не осмелилась заговорить вместо нее.
– Про что?
– Это шарльер. Хоть что-то я знаю. Но имя не официальное и не соответствует ни одному из шарльеров в наших документах. А еще я знаю – по крайней мере, так гласит молва, – что Ракамор нашел там что-то, вынудившее его подумывать о возвращении, как только получится собраться с духом. Понимаете, пока он был жив, я и не собирался наступать ему на пятки. Клык был его делом, не моим. Но теперь все изменилось. Он туда не вернется, и, если одна из вас не заговорит, у информации есть все шансы умереть вместе с вами. – Он снова взял пистоль и повертел в пальцах, чтобы мы как следует его рассмотрели. – Там барахло призрачников, вот что я слышал. Может, правда, а может, и нет. Надо ведь сперва его вскрыть и проверить, верно? Но для этого надо узнать орбиты, процессии, ауспиции – все то, чего у меня нет.
– Тогда тебе не повезло, – тихо сказала Прозор. – Я ничего об этом не знаю. Наверное, до тебя дошли какие-то слухи, только и всего. Если бы Рэк нашел такую добычу, разве мог он не вернуться, как думаешь?
– Может, просто ждал подходящего момента? – Джастрабарск повернул свою огромную, как валун, голову в мою сторону и передвинул пистоль так, что тот оказался на столе прямо передо мной. – Значит, все это лишь слухи?
Я снова посмотрела на пистоль. Я неплохо разбиралась в деньгах низкого достоинства, но более высокие значения были устроены хитро: чтобы разобраться в расположении мер, надо было знать толк в базовых значениях, и так далее. Не то чтобы мне когда-нибудь понадобилось определить на глазок сто- или тысячемерный пистоль: на такие штуки пускали слюни банкиры и богатые разумники. Перекрещенные полоски-меры на этом пистоле парили над уходящей вглубь решеткой из золотых и серебряных нитей, как будто я заглядывала внутрь чего-то более глубокого, чем стол, на котором оно лежало. Никто теперь не умеет мастерить такие штуки, вот почему пистоли невозможно подделать.
– Если это был не просто слух, – сказала я, – то мне ничего не известно. Мы никогда с Рэком о таком не говорили. Простите, капитан. Я бы с огромной радостью забрала из ваших рук эту прелестную штучку.